За ним следует взрыв громкого смеха, в котором все шестеро принимают участие.

Молодой гимнаст, по-прежнему держась за ветку, гадает, что их так могло развеселить. Их речь свидетельствует о чем-то зловещем; посмотрев вверх, он видит, что за хитрость разыгрывается. Сверху спускается веревка, и петля надета ему на шею; другой конец веревки привязан к ветви вверху. Петля надета таким образом, что как только он отпустит руку, она сожмет ему горло, а ноги будут висеть в воздухе.

– Держись! – насмешливо восклицает Слотер. – Держись, советую тебе. Если отпустишь руку, твоя шея будет в петле.

– Следи за временем, Слотер, – приказывает Брендон. – Еще пять минут. Если отпустится раньше, пусть так и будет. Посмотрим, сколько времени провисит этот ниггер на шее.

Снова над поляной звучит громкий смех; смеются все, кроме того, кто является его объектом.

Молодой охотник в ярости. Щеки его пепельно посерели, губы тоже. В угольно-черных глазах вспыхивает пламя. Если ему удастся благополучно спуститься с дерева, по крайней мере один из мучителей пожалеет об этой шутке.

Он не разжимает руку. Теперь он видит ловушку и понимает, в какой опасности оказался. Он может только ждать, пока им не захочется освободить его из опасного положения.

Но хоть и набирается терпения, однако не молчит.

– Трусы! – восклицает он. – Все вы трусы! И я вас всех заставлю отвечать за это; вот увидите!

– Ну, ну, ниггер! – отвечает Брендон. – Не говори так, или мы тебя вообще не отпустим. Будешь повешен в лесу за то, что слишком много говорил. Какая красивая виселичная пташка! Послушайте, парни! А не позвать ли девушку, чтобы посмотрела на него? Она поможет ему выбраться. Ха-ха-ха!

– Ты пожалеешь о своих словах, Альфред Брендон, – произносит молодой человек, чувствуя, что силы его оставляют.

– А ты будешь повешен, повешен, ха-ха-ха!

Одновременно со смехом охотничья собака, бегавшая на краю поляны, резко залаяла, и ее лай подхватили все остальные, лежавшие у костра. В то же мгновение послышалось фырканье, такое понятное слуху любителей охотников.

– Медведь! Медведь! – закричали все, и тут же в зарослях показался и сам медведь.

Через мгновение собаки окружили его, некоторые уже вцепились в задние лапы. Охотники схватили ружья, вскочили в седла и поскакали, забыв обо всем.

Не прошло и двадцати секунд после первого лая, как на поляне не осталось ни души, кроме той, которой теперь угрожала самая реальная опасность расстаться с телом.

Молодой охотник остается висеть – в одиночестве!

Да, молодой охотник остается висеть один; он висит на руке, но скоро будет висеть на шее.

Боже! Неужели нет выхода? Нет надежды на спасение из этого опасного положения?

Самому ему кажется, что надежды нет. Он чувствует свое бессилие. Его левая рука привязана к бедру, и ремень нельзя ни растянуть, ни порвать. Изо всех сил он пытается повернуть запястье в разных направлениях. Усилия его тщетны, все кончается только тем, что он режет кожу.

Правой рукой он ничего не может сделать. Он не смеет оторвать ее от ветки. Не смеет даже чуть расслабить хватку. Это все равно что повеситься.

Но, может быть, вскинуть ноги и подняться на ветку? Мысль кажется подходящей, и он пытается ее осуществить. Пытается раз, два, три – все попытки безуспешны. С обеими руками это было бы легко. И даже с одной, но раньше. Слишком долго он напрягал руку, и теперь видит, что его усилия лишь приближают конец. Он отказывается от своего намерения и снова повисает вертикально.

Может, что-то услышит? Он прислушивается. В звуках нет недостатка. Вдалеке лают собаки: то хором, то отдельными резкими рычаниями, когда медведь поворачивается к ним; ревет сам медведь, его рев смешивается с треском стеблей, через которые он пробирается; слышны крики охотников.

– Люди ли они? – спрашивает себя тот, кого они оставили. – Неужели они бросили меня, предоставив такой ужасной смерти?

– Да, это так, – отвечает он сам себе, слыша, как затихают в лесу звуки охоты. – Да, они меня оставили, – повторяет он, и тут, когда жажда мести огнем опаляет сердце, восклицает сквозь стиснутые зубы: – О, Боже! Дай мне спастись! Пусть только для того, чтобы отомстить этим негодяям, которые позорят твой образ. О, Боже! Взгляни на меня милосердно! Пошли кого-нибудь спасти меня!

Кого-нибудь спасти его! Он не надеется на то, что вернется кто-то из его мучителей. С самого начала он на это не рассчитывал. Он знает их – всех, кроме Спенсера, сына священника; и, судя по поведению этого молодого человека, он не лучше остальных. Все шестеро одного склада и характера – самые распущенные негодяи в округе. Никакой надежды: охота на медведя увела их далеко, и даже их крики больше не слышны.

До сих пор юноша молчал. Казалось, нет смысла кричать. Кто его услышит, кроме тех, кто не обратит на его крики внимания? Да и крики его вряд ли можно расслышать в лае собак, топоте лошадей и резких возгласах этих шести дьяволов в человеческом облике.

Теперь, когда его окружает тишина, глубокая, торжественная, новая надежда зарождается в его груди. Кто-то может быть поблизости, бродя по лесу или идя по тропе. Он знает, что поблизости есть тропа. Лучше бы никогда он не ступал на нее! Но на ней может быть кто-то другой – кто-то с человеческим сердцем. О, если бы это была Лена!

– Эй! – снова и снова кричит он. – На помощь! На помощь! Ради любви Господа, помогите!

Снова и снова повторяет он эти слова. Но увы! никакого ответа. Нет даже эха. Огромные стволы словно насмехаются над ним. Призраки в лесу смеются.

Он кричит до хрипоты, пока отчаяние не заставляет его перестать. Снова повисает он молча.

Удивительно, как долго он держится. Мало кто из юношей, а может, и мужчин выдерживал бы столько ужасное напряжение; и профессиональный спортсмен сдался бы. Выносливость юноши объясняется его воспитанием и отчасти индейской кровью в жилах. Истинный сын леса, охотник с самого раннего детства, для него взобраться на дерево и повиснуть на ветке было частью образования. Рука его привыкла хватать ветки, как хвост американской обезьяны, и способна выдержать напряжения, неведомые сынам цивилизации.

К счастью для него – а может, как раз напротив: ведь это только продлевает его несчастье, оттягивая судьбу, которая несомненно его ждет.

С этими мыслями юноша испускает последний крик и снова неподвижно повисает. Его охватывает такое отчаяние, что он думает, не стоит ли разжать руку и кончить свои мучения.

Смерть – ужасный выход. Мало кто не боится посмотреть ей в лицо, немногие пойдет ей навстречу, пока есть хоть искра надежды. Люди прыгали в море, чтобы быть проглоченными гигантскими волнами; но только когда корабль горел или тонул под ними. Это бегство от смерти к смерти, когда нет никакой надежды на жизнь. Возможно, это только безумие.

Но Пьер Робиду – ибо именно так зовут молодого охотника – не безумец и не готов устремиться навстречу этому ужасному выходу.

Не надежда заставляет его держаться – только страх смерти.

Рука его вытянулась так, что едва не выходит из суставов; сухожилия натянуты, как тетива лука; и тем не менее пальцы его сжимают ветку крепко, словно железные.

Щеки его потеряли всякий цвет; челюсть отвисла, рот раскрыт, обнажая белые зубы; глаза выпячиваются, словно грозят выскочить из глазниц.

Тем не менее он еще раз оглядывает поляну, осматривает окружающие ее стволы.

Что видит этот его последний взгляд? Неужели сквозь деревья показывается девичья фигура? Или это только игра воображения, возникшая на пороге вечности?

Неважно. Слишком поздно. Даже если бы Лена оказалась здесь, она не успела бы спасти его. Природа, выдержавшая всю прежнюю пытку, больше не выдерживает. Она разжимает руку Пьера Робиду; в следующее мгновение он повисает на ветке, с затянувшейся вокруг шеи веревкой, с языком, высунутым между губ, почерневших в преддверии смерти!