— На своей земле он в своем праве творить все, что угодно. Если скажет, чтобы мы себе животы вспороли и в землю легли — так тому и быть. Я первым вскрою себе брюхо.

— Но ты же уверен, что такого не будет.

— Не знаю, — пожал плечами Нивар. — В хорошем настроении Рихард справедлив, добр, но в дурном… — он скорчил гримасу.

— В Высоком замке хранится занятная вещица: хроника королевства. Ее ведут беспрерывно. Говорят, что уже больше тысячи лет, и я в это верю. В ней сказано, что Вечные топи становятся безлюдны каждые несколько веков. Неведомая хворь губит все живое, болото ширится и топит плодородные земли.

— Со скуки писцы и не такое напишут! — фыркнул глава стражей. — А я знаю, что город стоит много веков целехонький. Может приключилась в прошлом какая болезнь, реки вышли из берегов, а они и приукрасили.

— А перед этим земли от людских глаз скрывал туман, — добавил Ланс, всматриваясь в плотную, цвета молока стену на краю поляны. — Не думай, будто я завел об этом речь, потому что страшусь будущего, — его губы тронула легкая улыбка. — С радостью приму любой исход, клянусь. Только вот вдруг Хозяин не в первый раз встречает Ульвара или кого-то вроде него?

— И топит чужака как шелудивого пса в болоте вместе со всеми жителями? — Нивар скептически поднял бровь.

— Как знать. Если в хронике написана хоть толика правды, этому должна быть причина.

— Обильные паводки — вот причина. Много дождей, растаявший снег в горах. Оглянуться не успеешь, как реки выходят из берегов, а урожай гниет на корню. А дождливое лето и осень? Грязища по пояс, — глава стражей задумчиво прикрыл глаза. — Ты нашел в хрониках что-нибудь о врагах Хозяина?

— Последний раз на него войной пошел юный король Фарлаф, дед Фридо. В хронике об этом говорится одной строкой, но Фридо и сам не раз рассказывал. Смаковал подробности.

— Это чепуха. Ты же слышал, что сказал Рихард — с королями мы и сами справимся. Его беспокоит чудовище такое же, как он сам.

— Хозяин не чудовище, — Ланс неодобрительно скривился. — Чудовищем был Фридо с легкостью отправляющий людей на ужасную смерть в мои руки. Я мог бы не причинять лишних страданий, но ему нравилось, когда люди мучаются. Окружение он подбирал себе под стать.

— Ты оттого ушел от него?

— Это была одна из причин, — поколебавшись ответил Ланс.

Он хотел бы рассказать Нивару, что последней каплей для него стал вид Фридо, тайком поедающего пропитанную медом плоть Безмолвного герцога, надеясь, что это придаст ему сил, но не мог.

— Вместе с Хозяином вернулись люди короля. Я им не доверю, хоть они из кожи лезут, чтобы быть полезными.

— А Хозяин им верит?

— Не знаю. Он может держать их для потехи. Дана, дочка Агнара, рассказывала, что им довелось увидеть Ульвара в его истинной сути. Взрослая женщина, а плакала словно дитя, когда вспоминала об этом.

— На что же тот похож?

— На громадного, словно гора, змея. Настолько мерзкого, что прямо глаз не оторвать.

— Надо же… — удивился Ланс. — И впрямь чудовище. А истинную суть Хозяина ты видел?

— Нет, — глава стражей напрягся, — и не желаю.

Рихард следил за ними, скрываясь в тумане. Туман искажал звуки, голоса звучали непривычно гулко. Слежка вскоре наскучила, ведь ничего нового он не узнал — все те же сплетни, что и всегда. Его люди не были избавлены от извечной человеческой слабости: легкомысленно болтали о вещах, в которых ничего не смыслили.

Туман странно влиял на герцога. Скопившееся внутри раздражение было похоже на клубок рассерженных ядовитых змей. Не имея сил больше терпеть, он побежал, не разбирая дороги, надеясь в беге найти успокоение. Ветки немилосердно хлестали по лицу, острая трава путалась в ногах, резала икры, но он только ускорил бег. Ничто не могло удержать его в стремлении убежать от ненависти к себе. Из-под ног выпорхнула маленькая испуганная птица, за ней выбежал потревоженный заяц. Задыхаясь, утирая рукавом стекающий по лицу едкий пот, Рихард упрямо продолжал бессмысленный бег по лесу.

Лиственницы, сосны, ели сменились прогалинами заросшими осокой. Туман почти рассеялся, открыв необъятные заросли багульника. Кустарник вступил в пору цветения и насытил воздух одуряющим ароматом. Мелкие белые цветки, освещенные солнцем, были повсюду. Рихард с разбегу вбежал в белое пахнущее царство и остановился.

Опустошенный, лишенный не только мучившей его злобы, но и иных чувств, он упал в зеленые заросли. Прохладная земля показалась мягкой и податливой, словно взбитая перина. Умиротворенно жужжал сонм насекомых, навевая удивительные сновидения. Вдыхая дурманящий воздух, Рихард потерял счет времени. Мгновения растягивались как вязкий нектар и наконец, застыли совсем. Это особенное место пробудило в нем смутное воспоминание: освещенный летним солнцем, он брел сквозь подобные заросли, протянувшиеся без конца и края.

Воспоминание было очень старым, расплывчатым, похожим на грезу, потому что принадлежало тому, кто без сожаления принес себя в дар топи. Он помнил, как цветы теряли невинный белый цвет, превращаясь в ярко-красные от легкого прикосновения. Рихард желал вернуть им прежний вид, но не мог. Покрасневшие соцветия осыпались одно за другим. Вид преображенных цветов причинял физическую боль, словно от погружения в раскаленное железо. Очень скоро вокруг колыхалось только безбрежнее поле красного багульника. С каждым порывом ветра по кустарнику пробегали волны, словно оно стало настоящим морем. Мгновенье — и последний белый цветок исчез в его пучине.

Не в силах вынести этого, Рихард горько заплакал.

Общий зал был заполнен просителями, на лицах которых застыло одно и то же угрюмое выражение. Под каменными сводами носился приглушенный шепот. Собравшиеся обсуждали разгоревшуюся войну. Людей было слишком много, телами они напирали на стражей, преграждающих путь к возвышению, где стояло кресло, вырезанное из цельного куска мореного дуба. В нем восседал Безмолвный герцог, с раннего утра выслушивающий просьбы и донесения, лившиеся на него бесконечным потоком. Стоявший на столике у кресла кувшин медового напитка почти опустел.

Рихард зажмурился, поморгал воспаленными красными веками. На миг ему показалась, что люди в толпе слились воедино, став исполинским зверем, распластавшимся у ног — сказывался недостаток сна. Герцог чувствовал себя больным, но в столь сложное для всех время не мог пренебречь прямыми обязанностями.

С возвышения зал был как на ладони. Толпа как всегда собралась разношерстная: горожане, селяне, торговцы, воины. Разного возраста и достатка расположившиеся под одной крышей. В других владениях знать упразднила обычай выносить споры на суд господина, но в Вечных топях многое любили делать по старинке, поэтому Рихард проводил сборы регулярно. Лишь с началом войны от обычного распорядка было решено отступить. Мелкие споры и склоки отложили до мирных времен, посвящая все время вестям с границ.

Эсвик — смотритель Общего зала, вытолкал вперед мужичка средних лет, одетого в потрепанную, но добротную одежду. Он отвесил герцогу быстрый, но глубокий поклон и затараторил:

— Я Тос, сын старосты селения Черный пруд. Туман задел краешком наше хозяйство. Мы ушли, как было приказано, — он перевел дух, набираясь смелости. — А теперь в поселке островитяне хозяйничают. Заняли дома. Ждут чего-то. Мой племянник видел.

— Сколько их?

— Пока не больше сотни, но к ним приходят еще. Много покалеченных — без рук, без ног. Из тумана выползают изрядно потрепанные.

— Вооружены?

— Да. Мечи, луки. Но с доспехами неважно — одни огрызки.

— Держитесь от них подальше, — приказал Рихард. — Теперь это не ваша забота. — Он знаком велел Тосу ступать прочь и вопросительно посмотрел на рыжеволосого великана, стоящего по правую руку. — Рядом с Черным прудом у нас есть сейчас кто-то?

— У Голубого ключа два десятка.

— Далеко, — поморщился герцог. — Пока они доберутся, в поселке уже будет три сотни обращенных. Даже покалеченные, они задавят стражей числом. Нет, — он покачал головой, — пускай остаются на месте, охраняют подходы к Голубому ключу. Вечером я сам туда наведаюсь.