Так я впервые услышала, как моя мать говорит о себе в третьем лице. Она начинала думать о Дитрих как о произведении искусства, отдельном от нее самой.

– А помнишь тех жутких толстух, от которых я была в ужасе – Джо еще насажал их по всей сцене? Так вот, они такие толстые, что я на их фоне выгляжу худышкой! Джо с самого начала знал, какой будет эффект!

– Помнишь, та кошмарная песня, о которой я тебе говорила, так вот, ее перевели на английский. И как она, ты думаешь, называется? «Вот опять я влюблена!» Это так они перевели «Я с головы до пят сотворена для любви!». Не хватало мне петь этот кошмар еще и по-английски – там надо переписать все слова, иначе в них нет никакого смысла!

– Сегодня я ему сказала: «Почему ты мне не даешь посидеть на чем-нибудь еще? Сколько раз можно использовать стул для эротики? Не попробовать ли, к примеру, бочонок – по крайней мере, бочонок по-другому выглядит, а я могла бы, например, одну ногу вытянуть, а другую подтянуть к груди». Только ты знаешь, что он намерен сделать? Он сфокусирует свои камеры у меня между ног, так и знай… Нет, это не-вы-но-си-мо. Мне стыдно перед съемочной группой.

– У Джо потрясающая идея. Папи, ты знаешь эти открытки, которые мальчишки потихоньку рассматривают на уроках? Там еще в одной сцене Яннингс находит такую и впадает в ярость. Так вот, Джо велел приклеить на нее маленькие перышки, поверх панталончиков. Потом идет сцена, когда он заставляет их всех дуть на открытку, перышки разлетаются и открывают – ты знаешь что. Блестящая идея? Вот это я понимаю – эротика!

Моя мать стала теперь такая важная, что к ней прикрепили собственную костюмершу – костлявую старую деву по имени Рези. Скоро она стала для матери личной служанкой, готовой явиться по вызову в любой час дня и ночи. Рези суждено было оставаться с нами на протяжении съемок большинства штернберговских фильмов, и всегда она являла собой образец услужливости и восторженной преданности.

Как-то раз, пока еще снимали «Голубого ангела», я решила придумать себе другое имя. Моим настоящим именем меня все равно никто не звал, разве что когда я чем-то провинюсь. «Мария! Поди сюда!» – это означало большую неприятность. Некоторые дети придумывают себе друга, вымышленного товарища по играм; но я, как мне кажется, просто искала саму себя, поэтому в один прекрасный день объявила, что отныне меня надо звать Хайдеде. Бог знает откуда я взяла это имя – может быть, тут была какая-то перекличка с Хайди, – я была глубоко в идиллическом альпийском периоде. Все восприняли мое заявление очень серьезно. С тех пор моя мать звала меня: Ребенок, Радость моя, Ангел, Любовь моя; отец: Ребенок или Кот, – а все остальные: Хайдеде, дочь Марлен Дитрих!

Как-то раз вечером у матери выдался свободный часок, и она присоединилась к нам за ужином.

– Сегодня в сцене, когда он ее душит, Яннингс и на самом деле чуть не задушил меня! Джо заметил, извинился и остановил съемку. Что происходит с Яннингсом? Он так блестяще играет. Какой актер! Иногда он даже пережимает, но тогда Джо устраивает с ним долгую беседу, а мы все ждем и отдыхаем – и потом Яннингс опять великолепен! Так почему же он вдруг перестал играть и принялся душить меня всерьез?

Отец налил ей и себе пива.

– Если бы я был Яннингсом, Мутти, я бы в этой сцене не остановился на режиссерское «стоп!» и додушил бы тебя.

– Что ты хочешь сказать? – Мать была возмущена. – Опять я во всем виновата?

– Ты же отняла у него фильм – «Голубой ангел» принадлежит теперь Марлен Дитрих, а не Эмилю Яннингсу, первоначальной его звезде. Он же это понимает!

– Ну, если и так, то это вина Джо, а не моя! Я просто делаю, что он мне велит. Яннингсу следовало бы задушить Джо, а не меня.

И она пошла надевать пальто, ей предстояло еще выступать в театре.

В берлинской кинематографической индустрии прекрасно осознавали, что создается нечто феноменальное. В Голливуде тоже быстро прознали об этом. Будучи американским дистрибьютором «Голубого ангела» и «родной» студией Штернберга, Paramount решил, что неплохо бы заполучить говорящую по-английски немецкую секс-бомбу с аппетитными ляжками, о которых все судачат.

МАРЛЕН ДИТРИХ-ЗИБЕР КАЙЗЕРАЛЛЕЕ 54 БЕРЛИН

29 ЯНВ 1930

ИМЕЮ УДОВОЛЬСТВИЕ ПРИГЛАСИТЬ ВАС ВЛИТЬСЯ В БЛЕСТЯЩИЙ СОСТАВ ИСПОЛНИТЕЛЕЙ СТУДИИ PARAMOUNT ТЧК ПРЕДЛАГАЮ КОНТРАКТ НА СЕМЬ ЛЕТ НАЧИНАЯ С ПЯТИСОТ ДОЛЛАРОВ В НЕДЕЛЮ ДО ТРЕХ ТЫСЯЧ ПЯТИСОТ ДОЛЛАРОВ В НЕДЕЛЮ НА СЕДЬМОЙ ГОД ТЧК МОИ ПОЗДРАВЛЕНИЯ ТЧК ПОЖАЛУЙСТА ПОДТВЕРДИТЕ ДЕПЕШЕЙ ТЧК БЕРЛИНСКИЙ ОФИС УСТРОИТ ПУТЕШЕСТВИЕ ПЕРВЫМ КЛАССОМ И ВСЕГДА В ВАШЕМ РАСПОРЯЖЕНИИ ЕСЛИ ПОНАДОБИТСЯ ПОМОЩЬ

Б П ШУЛЬБЕРГ

ВИЦЕ-ПРЕЗИДЕНТ КОРПОРАЦИИ PARAMOUNT

Читая вслух телеграмму, мать больше возмущалась легкомысленностью тона, чем предложением такого низкого гонорара.

– Какая самоуверенность у этих типов. Подразумевается, что я не смогу сказать «нет». Они меня даже поздравляют!

Она бросила телеграмму через стол моему отцу и понесла обед Штернбергу – он на студии монтировал «Голубого ангела».

«Голубой ангел» был завершен, ревю закрылось. Мать осталась не у дел. Фон Штернберг собирался вскоре вернуться в Америку, она теперь редко с ним расставалась. Он все упрашивал ее принять предложение Paramount. Она отговаривалась, во-первых, заботой обо мне; во-вторых, не могла подписывать ни с кем договор, поскольку UFA все еще имела на нее права. Когда на UFA наконец решили больше не стеснять ее контрактом, она убедила себя, что никуда не годится, что все заблуждались на ее счет, что она вовсе не «чудо» и что ее якобы блестяще начавшаяся карьера в кино закончилась.

– Видишь? Что я тебе говорила? UFA я тоже не понравилась в фильме, то-то они больше не хотят иметь со мной дела.

– Не глупи. Они просто тупицы, которые не понимают, что упускают, а это тебе же на руку, – сказал мой отец.

– Ну да, это же замечательно! Теперь ты свободна и можешь подписать договор с Paramount. – Фон Штернберг пришел в полный восторг.

– Я не поеду в Америку, я тебе говорила. Я не знаю, что меня там ждет. Страну, которая делает из собаки кинозвезду, нельзя принимать всерьез. И потом – Ребенок. Что, тащить Ребенка через океан? И откуда ты знаешь, что теперь, когда UFA сказала «нет», эти большие боссы в Paramount не потеряют ко мне интерес?

– Не потеряют, поверь мне, они хотят тебя заполучить, а когда я покажу им фильм, они будут тебя умолять. А Ребенок? Ребенок получит только обилие солнца и собственный бассейн – что плохого?

Это звучало пугающе. Солнце круглые сутки и какой-то бассейн. Мне сначала надо бы научиться плавать.

– Если ты настаиваешь, Джо, я поеду, но сначала одна. Поглядеть, так ли все «замечательно», как ты говоришь. Тогда я могла бы вернуться и, может быть, забрать Ребенка. Если же мне не понравится, а контракт уже подписан – что тогда? И как я могу быть уверена, что ты, только ты, будешь моим режиссером? Нет, нет и нет! Все это слишком сложно. Здесь я могу работать без всех этих ужасных проблем!

– Ну хватит с меня этих глупостей! – отрезал фон Штернберг и вышел из комнаты.

С криком «Джо!» моя мать бросилась за ним в прихожую. Отец закурил. Мы ждали. Просунув руку под руку фон Штернберга и замкнув ее кольцом, моя мать ввела его обратно в столовую и умоляюще взглянула на отца:

– Папи, скажи ему ты. Скажи Джо, что я не могу оставить Ребенка!

Фон Штернберг повернулся и двинулся было к двери. Она вцепилась в него.

– Радость моя!

Я знала, что на сей раз это относится не ко мне.

– Мутти, ты просишь, чтобы я решил дело? – чрезвычайно мягко спросил мой отец.

– Да, скажи Джо, что я не могу… – Она не договорила.

– Если ты действительно хочешь знать мое мнение, то я лично думаю, что у тебя нет никаких причин не ехать. – Мать метнула в него яростный взгляд. – Позволь мне закончить, будь добра. Если говорить о дочери, то ты и так уже оставила ее – и ради менее важных вещей. Так что это тебе не впервой. Вот мой совет: поезжай в Америку. Доверься Джо. Слушай его. Делай то, что он скажет. Джо будет защищать тебя, руководить тобой, и это возможность, которая выпадает раз в жизни. Было бы глупо от нее отказываться. Ребенок останется здесь. Здесь у нее я, Тами и Бекки. Когда ты вернешься, мы все будем вместе, будем тебя ждать.