– Вы все-таки из таможенных, капитан. Да, вы держитесь рядом с транспортниками, но как вы даете им пожирать себя глазами, как они таращатся на вас, когда вы проходите мимо… Вы королева. Но королева таможни. Вы не с транспорта.

– Рон, я человек публичный. Поэтому и смотрят. Я пишу книги. Да, таможенные их читают, но смотрят только потому, что им интересно, кто это все понаписал. Их писала не таможня. Когда сталкиваюсь с таможенными, они мне говорят: «Вы с транспорта». – Она пожала плечами. – Я ни то ни другое. И все-таки я жила в триплете. Я понимаю, как это.

– У таможенных не бывает триплетов.

– С двумя мужчинами. Если когда-нибудь у меня это еще случится, то лучше с мужчиной и женщиной. Так мне, наверное, будет легче. Но я жила в триплете три года. Это в два с лишним раза дольше, чем ты.

– Значит, ваш не сросся. А наш сросся. По крайней мере, пока была жива Кэти.

– Один погиб, – сказала Ридра. – Другого в Гиппократовской держат в анабиозе, пока не изобретут лекарство от болезни Колдера. Вряд ли я доживу, но если доживу…

Рон посмотрел на нее.

– Что?

– Кто они были? – спросил он.

– Таможенные или транспортные? – Она пожала плечами. – Ни то ни другое, как я. Фобо Ломз был капитан межзвездного корабля. Это он заставил меня пройти подготовку на капитана. На планете он занимался гидропоникой, разрабатывал методы хранения при гиперстатических перевозках. Что он был за человек? Стройный, светловолосый, удивительно нежный. Порой любил выпить; бывало даже, что после рейса напивался, ввязывался в драку и попадал за решетку – приходилось залог за него вносить. На самом деле так случалось всего два раза, но мы над ним еще год смеялись. И он не любил спать в середине: нравилось ему свешивать руку с кровати.

Рон улыбнулся; его ладони, которыми он обнимал себя за плечи, съехали вниз к запястьям.

– Он погиб в Катакомбах на Ганимеде: обрушились стены. Это было второе лето, когда мы втроем участвовали в Программе геологического обследования Юпитера.

– Как Кэти… – помолчав, сказал Рон.

– Ну а Мюэлс Эрлиндиел…

– «Звезда Империи»! – вытаращил глаза Рон. – И серия про Джо Комету! Вы были в триплете с Мюэлсом Эрлиндиелом?!

Ридра кивнула:

– Занятные были книжки, правда?

– Еще бы! – сказал Рон, разводя колени в стороны. – Да я их, наверное, все перечитал. Какой он был? Похож немножко на Комету?

– Вообще-то, Джо поначалу был списан с Фобо. Фобо ввязывался в очередную заварушку, я нервничала, а Мюэлс садился за новую повесть.

– То есть это все было на самом деле?

Она покачала головой:

– В основном это фантазии насчет того, что могло бы случиться. Или того, чего мы опасались, но что не случилось. Сам-то Мюэлс? В книжках он всегда в роли компьютера. Смуглый, темноволосый, углубленный в себя, он был человек невероятно терпеливый и невероятно добрый. Это он научил меня всему, что я знаю о предложениях и абзацах (ты знаешь, что в книжках эмоциональная единица – это абзац?), показал, как отделять то, что говоришь прямо, от того, что подразумеваешь, и когда выбирать одно, а когда – другое. – Она помолчала. – Давал мне рукопись и говорил: «Что со словами не так?» И у меня никогда не возникало никаких замечаний, кроме того, что их бывало многовато. Когда Фобо погиб, я впервые всерьез занялась поэзией. Мюэлс мне всегда говорил, что, если постараюсь, из меня может получиться большой поэт: с таким-то фундаментом. Мне надо было уйти во что-то с головой, потому что без Фобо… Ну ты понимаешь. А примерно через четыре месяца у Мюэлса обнаружили Колдер. Ни тот ни другой не увидели мою первую книгу, хотя большинство стихотворений раньше видели. Может, Мюэлс еще прочитает… Может, даже напишет еще о приключениях Кометы. Пойдет в Морг, вызовет мою структуру мышления и спросит: «Ну? Что со словами не так?» Сколько, сколько всего я тогда смогу посоветовать! Только сознания моего уже не будет…

Она почувствовала, как на нее накатывают опасные эмоции. Ничего, пускай. Эмоции – хоть опасные, хоть нет – ее уже три года как не пугали.

– Сколько всего…

Рон теперь сидел по-турецки, положив кисти на колени.

– «Звезда Империи», Джо Комета… Так здорово было с ними возиться! Просиживали всю ночь за кофе, обсуждали, спорили, вместе держали корректуру, в магазинах, пока никто не видит, выставляли их на полке в первый ряд.

– Я так тоже делал. Просто потому, что они мне нравились.

– Здорово было даже спорить, кто будет спать посередине.

Словно по команде, Рон снова сжался в комок, обхватил колени руками, вдавил в них подбородок.

– У меня, по крайней мере, оба живы. Должен радоваться.

– Может, и должен. Может, не должен. Они тебя любят?

– Говорят, что любят.

– А ты их?

– Ну конечно! Вот говорю я с Молльей, она пытается что-то объяснить, а по-английски у нее пока не очень, и вдруг до меня доходит, и это…

Он выпрямился и взглянул вверх, как будто искал слово на небе.

– Чудо? – подсказала она.

– Да… – взглянул на нее Рон. – Чудо.

– Ну а как вы с Калли?

– Да что Калли! Большой добрый медведь. С ним и потолкаться можно, и дурака повалять. Только вот с Молльей у них… Он плоховато ее понимает. А думает, что раз он старше, то учиться должен быстрее меня. Но у него не выходит. И он теперь нас чурается. Я-то ничего: когда он хандрит, я с ним всегда справлюсь. А Моллья новенькая, думает, он на нее злится.

– Знаешь, что надо сделать? – сказала Ридра, подумав.

– А вы знаете?

Она кивнула:

– Раз проблема в них, то тебе, конечно, тяжелее: кажется, что помочь ничем не можешь. Но на самом деле это решить даже легче.

– Почему?

– Потому что они тебя любят.

Рон навострил уши.

– Калли хандрит, а Моллья не знает, как к нему подойти.

Рон кивнул.

– Моллья говорит на другом языке, а Калли его не понимает.

Снова кивнул.

– Ты же хорошо общаешься с обоими. Быть между ними посредником не вариант, так никогда ничего не выйдет. Но ты их можешь научить.

– Научить?

– Что ты делаешь, когда Калли начинает капризничать?

– Дергаю его за уши. Он орет: «Прекрати!» – потом начинает хохотать. А я валю его на пол.

Ридра скептически поморщилась:

– Оригинально. Но раз помогает, то ладно. Так покажи Моллье. Она девушка крепкая. Пускай, если надо, на тебе потренируется.

– Мне не нравится, когда дергают за уши.

– Иногда приходится идти на жертвы, – улыбнулась она, хоть и пыталась сохранить серьезную мину.

Рон потер левую мочку основанием большого пальца:

– Пожалуй.

– А Калли ты должен научить словам, которые понимает Моллья.

– Да я их сам не всегда знаю. Просто догадываюсь быстрее.

– А если бы знал, помогло бы?

– Само собой.

– У меня в каюте лежит учебник суахили. Когда вернемся, возьми.

– Класс! Только… – он опять слегка вжался в темные листья, – Калли не читает особо.

– Вот ты и поможешь.

– Значит, научить?

– Именно.

– А он согласится? – спросил Рон.

– Чтобы сблизиться с Молльей? А ты как считаешь?

– Согласится. – Рон внезапно распрямился металлической пружиной. – Согласится.

– Пойдешь назад? – спросила Ридра. – Через пару минут начнется ужин.

Рон повернулся к перилам и взглянул на красочное небо:

– Красивый у них щит.

– Чтобы не сожгла Беллатрикс.

– Чтобы не думать о том, что они творят.

Ридра вскинула брови. Даже среди семейных неурядиц – разговоры о добре и зле.

– И это тоже, – сказала она и задумалась о войне.

По напрягшимся мышцам его спины она поняла, что он спустится попозже, сейчас хочет еще подумать. Она направилась вниз по винтовой лестнице.

– Видел, как вы вышли, и решил дождаться.

Дежавю, что ли? Да нет, не могла она его раньше видеть. Иссиня-черные волосы, резкие, грубые черты, непривычные для молодого человека (еще нет и тридцати). Чтобы пропустить ее, он отступил назад – движение ловкое, скупое, невероятно точно просчитанное. Она взглянула на его руки, лицо: не подскажут ли что мимика и жесты? Но он наблюдал за ней, оставаясь непроницаемым. Наконец обернулся и кивнул на толпу внизу. Показал на барона, одиноко стоявшего в центре: