Я перенесла плетеное кресло на террасу, посидела там некоторое время, любуясь вечером, медленно опускавшимся над морем. Много лет мы ездили к морю только потому, что у девочек наступали каникулы, а когда они подросли и стали путешествовать по миру с друзьями, я всегда сидела дома и ждала их возвращения. Конечно, меня тревожили возможные катастрофы – ведь летать на самолете очень опасно, плавать на кораблях еще хуже, а война, землетрясение или цунами вообще могут случиться в любой момент, – но не только они. Я беспокоилась о том, что у девочек хрупкая нервная система, что они могут не поладить с товарищами по путешествию, что они не застрахованы от душевных травм из-за неразделенной любви… или, наоборот, слишком легко разделенной. Я старалась всегда быть готовой ответить на неожиданную просьбу о помощи, боялась, что они, как это часто бывало, обвинят меня в том, что я невнимательна, что в нужный момент меня никогда нет, что я занята только собой. Но теперь с этим покончено. Я встала и отправилась в душ.

Вскоре, поняв, что проголодалась, я подошла к блюду с фруктами. И сразу обнаружила, что инжир, груши, сливы, персики, виноград, на вид такие красивые, уже перезрели, начали портиться. Я взяла нож, вырезала большие черные пятна, но почувствовала отвращение к этому запаху, этому вкусу и выбросила почти все в мусорную корзину. Конечно, можно было выйти из дома, поискать ресторан, но от усталости я расхотела есть и меня стало клонить в сон.

В спальне было два больших окна, и я распахнула их, выключив свет. Снаружи время от времени вспыхивали в темноте лучи фар, на несколько мгновений озаряя комнату. Нельзя приходить вечером в незнакомое помещение, где очертания нечетки и запросто может случиться все что угодно. В халате, с мокрыми волосами, я улеглась на кровать и уставилась в потолок, ожидая, когда по нему снова скользнет свет и он станет ослепительно белым. Услышала далекий шум лодочного мотора, потом тихое пение, похожее на мурлыканье кота. Все было смутно, размыто. Сонная, я повернулась на бок и коснулась какого-то предмета, лежавшего на подушке: что-то холодное, будто обернутое в веленевую бумагу.

Я включила свет. На белоснежной наволочке сидело какое-то насекомое длиной три или четыре сантиметра, похожее на большую муху. Темно-коричневое, с перепончатыми крыльями, неподвижное. Я сообразила, что это цикада, и подумала, что она, быть может, сдохла прямо на моей подушке. Тронула ее краешком халата. Цикада шевельнулась, но тут же снова замерла. Самец или самка? У самки на животе нет эластичных мембран, а потому она не поет, она немая. Меня передернуло от отвращения. Цикады не так уж безобидны, они ранят своими хоботками оливы, прокалывают кору белого ясеня и высасывают соки. Я осторожно взяла подушку, подошла к окну и стряхнула насекомое. Так и начался мой отпуск.

На следующий день я уложила в сумку купальники, большое полотенце, книги, распечатки, тетради, села в машину и поехала по бежавшему вдоль берега шоссе на поиски пляжа. Минут через двадцать справа появился сосновый лес, потом я заметила указатель парковки и остановилась. Навьюченная вещами, перешагнула через ограждение и ступила на тропинку, красноватую от опавшей сосновой хвои.

Мне очень нравится запах смолы, потому что в детстве я все лето проводила на пляжах, а они начинались там, где заканчивался сосновый лес. Тогда их еще не заливали цементом, на котором наживается каморра. Смолистый аромат сосен был для меня запахом каникул и беззаботных летних игр. Потрескивание сухой шишки, ее шумное падение с ветки, темные маленькие семена-орешки напоминают мне о матери, о том, как она, смеясь, разгрызала скорлупки, вытаскивала желтоватые ядрышки, угощала моих сестер, которые громко требовали добавки, или меня, молча ждавшую лакомства, либо же клала орешки себе в рот, пачкая губы темной пыльцой, и, чтобы отучить меня от излишней робости, назидательно говорила: “А тебе не дам. Беда с тобой: ты хуже зеленой сосновой шишки”.

Лес был густым, с буйным подлеском, стволы деревьев, выросших под напором ветра, казалось, отшатывались назад, страшась грозного моря. Я старалась не споткнуться о пересекавшие тропинку блестящие корни и замерла от неожиданности, когда у меня из-под ног выскочила пыльная ящерица и проворно скрылась из виду, юркнув за границы солнечного пятна. Спустя пять минут передо мной появились дюны и море. Я прошла мимо росших прямо из песка эвкалиптов с искривленными стволами, свернула на деревянные мостки, проложенные среди зеленых зарослей тростника и олеандров, и оказалась на чистом, ухоженном пляже.

Место мне сразу понравилось. Внушили доверие и вежливый, дочерна загорелый мужчина за кассой, и скромный молодой спасатель, не с накачанными мышцами, как это обычно бывает, а высокий и очень худой, в майке и красных шортах. Он проводил меня к зонтику. Песок был белый, мелкий как пудра; я долго купалась в прозрачной воде и немножко позагорала. Потом устроилась под зонтиком со своими книгами и спокойно проработала до заката, наслаждаясь легким бризом и быстро меняющимся морским пейзажем. Я работала, мечтала, бездельничала, время пролетело незаметно, и я решила, что буду приезжать сюда каждый день.

Не прошло и недели, как это превратилось в привычку. Я пересекала лес, где все мне нравилось: и сухое потрескивание сосновых шишек, которые открывались на солнце, и запах маленьких зеленых листочков мирта, и тонкие полоски отслоившейся коры, свисавшей со стволов эвкалиптов. Пробираясь по тропинке, я представляла себе зиму, застывший в ледяном тумане сосновый лес, мышиный терн, усыпанный красными ягодами. Каждое утро мужчина на кассе радостно и учтиво приветствовал меня. Я покупала в баре кофе и минеральную воду. Спасатель по имени Джино, наверняка студент, предупредительно открывал мой зонт и раскладывал лежак, а потом прятался в тень и – пухлые губы приоткрыты, взгляд сосредоточен на странице толстенной книги – принимался черкать карандашом, явно готовясь к экзамену.

Вид этого юноши приводил меня в умиление. Обычно, подсыхая на солнце, я засыпала, но иногда только прикрывала глаза и с интересом подглядывала за ним, стараясь, чтобы он этого не заметил. Судя по всему, он был непоседой, его красивое тело постоянно нервически двигалось и вертелось, свободной рукой он ерошил черные как смоль волосы, теребил подбородок. Моим дочерям он бы очень понравился, особенно Марте, которая моментально влюблялась в сухощавых нервных юношей. А может, он и в моем вкусе тоже. Я нередко замечаю, что от меня самой во мне теперь очень мало, зато очень много – от них. Вот и на Джино я смотрела глазами Бьянки и Марты, с учетом их склонностей и пристрастий, какими я их себе представляла.

Молодой человек был поглощен чтением учебника, однако у него, похоже, имелись датчики, не связанные со зрением. Стоило мне подняться, чтобы передвинуть лежак в тень, как он вскакивал и предлагал свою помощь. Я улыбалась, отрицательно качала головой: как будто мне никогда не приходилось перетаскивать лежак! Мне вполне достаточно было чувствовать себя в безопасности и не думать о сроках, о неотложных делах. Никто теперь не нуждается в моей опеке. И для себя самой я тоже перестала быть обузой.

Молодую мать и ее дочку я заметила далеко не сразу. Не знаю, были ли они на пляже, когда я появилась там впервые, или стали приходить позднее. Прошло три или четыре дня после моего приезда, прежде чем я обратила внимание на довольно шумную компанию неаполитанцев, детей и взрослых. Мужчина лет шестидесяти со свирепым выражением лица, четверо или пятеро ребятишек, устраивавших жестокие схватки в воде и на суше, коротконогая, с полной грудью, расплывшаяся беременная женщина лет сорока, которая то и дело перемещалась с пляжа в бар и обратно, с трудом нося свой огромный живот, выпиравший, словно купол, между двумя частями раздельного купальника, – все эти люди явно приходились друг другу родственниками – родителями, бабушками и дедушками, детьми, внуками, двоюродными братьями и сестрами, – и все они одинаково оглушительно хохотали. Громко перекликались, перебрасывались восклицаниями и только им понятными фразами, иногда ссорились. Большое семейное сообщество, похожее на то, что было у меня в детстве, с такими же шутками, таким же притворством и злобными выходками.