Узнавать на улицах ее стали после выхода на экраны фильма Александра Рогожкина «Особенности национальной охоты в зимний период». Потом были работы у именитых режиссеров – Говорухина, Германа, Бортко, Светозарова, но народная любовь пришла с ролью старшей медсестры Фаины Игоревны в сериале «Склифосовский». Персонаж получился настолько живым, что московские и питерские старушки, остановив ее на улице, обращаются с вопросами вроде: «Милая, вот если у меня рука не поднимается, это к какому врачу?»

– Такие встречи радуют, поскольку свидетельствуют, что в моей Фаине нет ни капли актерства. Для меня это самое главное. Даже в обыденной жизни не терплю, когда называют артисткой. Я Ирина Основина, на счету которой много самых разных характеров, воплощенных на сцене и перед камерой, – вот и все резюме.

– Неожиданное признание, особенно если учесть, каким долгим и непростым был ваш путь в актерскую профессию…

– Мудрости набираешься с годами, а в молодости, после окончания института, я обзванивала театры с вопросом: «Вам хорошие артистки нужны?» Сейчас смеюсь, вспоминая, какой наивной и самонадеянной девицей была в двадцать с хвостиком.

Впервые вышла на сцену школьницей – в театральной студии при саратовском Дворце пионеров, который сейчас носит имя Табакова. Олег Павлович был любимым учеником легендарного педагога Натальи Иосифовны Сухостав – я прекрасно помню эту величественную женщину, в старости очень похожую на Анну Ахматову.

Ведущих ролей мне почти не давали, что казалось верхом несправедливости – ведь я считала себя самой яркой и одаренной. Уверовав, что нет пророка в своем отечестве, даже не стала после восьмого класса поступать в Саратовское театральное училище. Решила: окончу школу и рвану в Москву.

В столицу заявилась с бабушкиным чемоданом из фанеры, обтянутой дерматином. С такими путешествовали герои любимых послевоенных фильмов, мне казалось, что винтажный экземпляр делает владелицу экстравагантной и таинственной. Документы подала везде, в «Щуке» дошла до третьего тура – и оказалась за бортом. Чтобы не возвращаться в Саратов, устроилась на стройку каменщицей. В бригаде меня все любили и работой особо не перегружали. Я больше танцевала, за что получила прозвище Ирина-балерина. Руководство и коллеги знали, что занимаюсь на подготовительных курсах в Школе-студии МХАТ, и закрывали глаза, если опаздывала на смену или убегала пораньше. Летом снова отправилась поступать и в Школе-студии дошла до третьего тура.

Не найдя своей фамилии в списке допущенных к следующему этапу испытаний, очень расстроилась. Стою пригорюнившись у стенда с объявлениями – вдруг рядом возникают двое мужчин средних лет азиатской наружности.

– Не прошли?

– А не хотите поехать в Ташкент? У нас в театрально-художественном институте на факультете актерского мастерства набирается русский курс. Если согласитесь, с этой минуты можете считать себя студенткой.

– Даже прослушиваться не надо?

– Нет. Мы вас видели на втором туре – вы нам подходите.

Так с заветным фанерным чемоданом я оказалась в Ташкенте. Замечательный город: приветливые люди, всегда тепло, овощи-фрукты на базарах стоят копейки. Меня назначили старостой курса, учиться было интересно, появилось много друзей. Неприятным воспоминанием из того времени остался визит в обком КПСС. Началось с того, что меня пригласил к себе в кабинет ректор Рахманов. Мамаджан Рахманович был очень душевным и остроумным человеком, но тут я поняла, что он чувствует себя неловко.

– Ира, тебе нужно съездить к третьему секретарю обкома.

– Он лично знакомится со всеми студентами творческих вузов, которые курирует как секретарь по идеологии.

– Со всеми студентами или только со студентками? – уточнила я, уже слышав о вечеринках с участием партийных боссов.

– Мамаджан Рахманович, мне только восемнадцать исполнилось, я девушка…

– Просто побеседуешь.

Пришлось ехать. Когда представилась, хозяин высокого кабинета окинул меня взглядом, задал пару дежурных вопросов: нравится ли Ташкент, хорошо ли учусь – и получив односложные ответы, попрощался. До сих пор не знаю – то ли внешне ему не понравилась, то ли партийный босс сразу почувствовал мой суровый настрой, только никаких предложений не последовало.

Спустя несколько дней подходит однокурсница: «Жалко, что так бережешь невинность, – могла бы кучу денег заработать».

На втором году жизни в Ташкенте все чаще стала задумываться о том, что пора перебираться в Москву. Близкая подруга Наталья Горская, учившаяся вокалу в местной консерватории, тоже собиралась уезжать домой, в Таллин. Наташка была очень смелой, продвинутой и по-европейски стильной – недаром выросла в Прибалтике. Мой институт располагался напротив резиденции главы Узбекистана Рашидова, и Горская по проторенной дорожке пробиралась к той части здания, где располагалась кухня. Лучшие в республике повара ходили у Наташки в приятелях, и через четверть часа она появлялась передо мной, дежурившей в сторонке, с большой тарелкой плова, лагмана, мантов. Устраивались у меня в общаге и пировали вдвоем.

Проучившись в Ташкенте полтора года, решила: все, хватит, перевожусь в Москву. Конкретно – в ГИТИС. Там во время очередного забега с документами между ректоратом и деканатом знакомлюсь с человеком, который говорит: «Если тебя здесь и возьмут, то только на первый курс. Езжай в Минск, у меня там дядя декан актерского факультета – недавно жаловался, что дипломные спектакли ставить не с кем: кого-то отчислили, кто-то перевелся. Покажешься и, уверен, сразу попадешь на третий курс. Сама подумай: зачем два года терять?»

С неизменным чемоданом отправилась в Минск, где все сложилось наилучшим образом: третий курс, стипендия, комната в общежитии и роль Надежды Монаховой в дипломном спектакле «Варвары».

Там же, в Минске, впервые всерьез задумалась над тем, что следует внести коррективы во внешность. У меня были прекрасные волосы, выразительные глаза, и только нос в образ романтической героини никак не вписывался – широкий в основании и с «уточкой» на конце, он был точной копией маминого, бабушкиного и прабабушкиного. Через несколько лет я исправлю «ошибку природы», подвергнув себя трем пластическим операциям, но об этом позже – когда дойдет черед.

С Наташей мы продолжали общаться в письмах и по телефону. Однажды она сказала, что едет в Ленинград, хочет продолжить там музыкальное образование. Договорились встретиться в Северной столице через полгода – во время моих зимних каникул.

Шесть месяцев откладывала деньги со стипендии на поездку, скопила пятьдесят рублей и впервые в жизни отправилась в Питер. Вышла на Витебском вокзале в валенках и с сильно потрепанным чемоданом – этакая Фрося Бурлакова. Отыскав будку с надписью «Горсправка», спросила у тетеньки в окошке:

– Где здесь ближайшая гостиница? – пока она раздумывала, уточнила: – Нет, наверное, лучше на Невском.

Подавшись вперед, «справочница» окинула меня взглядом с ног до головы и сказала с насмешливой улыбкой:

– Ну тогда вам, дамочка, в «Европейскую».

В середине восьмидесятых одна из самых старых и фешенебельных гостиниц Петербурга еще не подверглась глобальной реконструкции – она случилась несколькими годами позже, но несмотря на это продолжала оставаться в престижном списке у отечественных и иностранных туристов. Мое появление у стойки администратора вызвало веселое оживление среди персонала. Стараясь не замечать ироничных взглядов, приосанилась и деловым тоном осведомилась: «У вас найдется номер?»

Номер нашелся, весьма скромный, но плата за него была высокой – четыре тридцать в сутки. В цену входил завтрак, и наутро меня ждало потрясение – «шведский стол». Прежде я ни о чем подобном даже не слышала: набирай в тарелку что нравится и в любом количестве – это ли не чудо?