Просто в один момент они приходили в себя, не зная ничего о том, что было раньше, но зная все о нечисти и способах ее уничтожения.

Кто-то говорил, что ведьмаков создавали маги из своих нерадивых учеников. Кто-то – что они появлялись благодаря молитвам, когда опасной нечисти становилось слишком много. Были и те, кто считал, что ведьмаки – это украденные, но сбежавшие от другой нечисти дети.

Правду все равно никто не знал. Да и кому она нужна была, эта правда? Ведьмакам уж точно нет, ведь единственным, что их волновало был голод.

Люди не понимали, почему ведьмаки охотятся на себе подобных, если те не просили за это ни денег, ни славы. Но люди не знали, что иначе ведьмак в прямом смысле не может жить. Потому что питались ведьмаки жизнями прочей нечисти. И чем сильнее, опасней и кровожадней эта самая нечисть была – тем лучше она утоляла голод ведьмака. Вот поэтому, стоило только появиться где-нибудь жуткому монстру, как следом объявлялся ведьмак и уничтожал его.

И поэтому ведьмаки большую часть своей жизни проводили в пути, не интересуясь ничем, кроме нечисти, да изредка друг другом.

Говорили, что ведьмаки, как и вся нечисть, ничего не чувствуют, никого не любят, никаких привязанностей не имеют. Но этого Хан точно не знал.

Он ведь не был полноценным ведьмаком.

«Дефективный», – как-то в шутку назвал его все тот же торговец тканями, и это казалось весьма близким к истине.

Хантер-Охотник – такое прозвище дали ему люди уже очень давно, и оно прилипло к нему, став именем.

Как и все ведьмаки, он чувствовал голод, и нечисть, и знал об этом все, что только возможно.

Он прекрасно владел практически любым оружием, хотя обычно предпочитал пару изогнутых кинжалов. И убивая, он забирал энергию жизни, повышая свою силу, чувства, выносливость, и отдаляя смерть.

Как и у всех ведьмаков, у него были острые акульи зубы, которыми он, при желании, мог вспороть любое горло. И которые он стачивал каждый день, чтобы меньше отличаться от людей.

Как и вся нечисть, он прекрасно видел в темноте, не только ведьмачьим, но и человечьим своим глазом, хотя ведьмачьим мог видеть все же гораздо больше. И, конечно, он владел низшей, навьей магией.

Вот только, в отличие от остальных, его волновал ни один лишь голод – Хан чувствовал. Возможно, не в той степени, что могут люди, но точно больше прочих ведьмаков.

Да и голод его не был столь силен. Нет, ему нужно было убивать нечисть, иначе он просто перестал бы существовать. Но он не делал этого так часто, как остальные. Он мог жить среди людей, пряча ведьмачий глаз под повязкой, а зубы – за напильником. Он мог есть простую пищу, и ему нравился ее вкус. Хотя смертные все равно его сторонились – чувствовали навью силу, инстинктивно ощущая, что он не человек.

А кроме всего этого, было еще кое-что, что отличало его и от ведьмаков, и от людей. Это «кое-что» он научился ловко прятать за чернотой своих волос, и это «кое-что» отталкивало от него других даже больше, чем зубы, или черный глаз. Из-за этого «кое-чего» он потратил несколько десятков лет своей новой жизни на поиски себя старого, своих родных и своих истоков.

Лишь время позволило ему смириться с тем, что прошлое ушло безвозвратно, и научившись скрывать эту деталь своей внешности, Хан постарался забыть о ней навсегда.

Хан поднялся на рассвете. Староста снабдил его всем необходимым и указал направление к месту, где последний раз видели нечисть, но Хан не спешил. Ведя в поводу крепкую лошадку игреневой масти, он разглядывал низенькие бревенчатые домики. Лошадка косилась на него, нервно прядая ушами – боялась.

Деревня, хоть и находилась на самой опушке леса, была довольно крупной и вполне обеспеченной – почти на каждом дворе паслись козы, тут и там шмыгали суматошные квошки, а дома казались весьма добротными, сделанными на долгие годы. Навстречу Хану попалось большое стадо коров, которое худой пастушок вел на выпас, постоянно оглядываясь по сторонам и шарахаясь каждой тени.

Увидев ведьмака, пастушок нелепо подпрыгнул, осенив себя обережным знаком, и стал сильнее охаживать хворостиной ближайшую к нему телочку.

Судя по пробившейся щетине, он уже вышел из возраста, интересного местной загадочной нечисти.

Хан, сделав вид, что ничего не заметил, прошел мимо. Если бы он каждый раз обращал внимание на подобные вещи – особенно до того, как догадался стачивать зубы, или научился их скрывать – то уже бы давным-давно потерял самого себя.

Едва стадо осталось позади, Хан нашел то, что искал. На самой уже окраине деревни, возле почерневшей от времени калитки сидела на лавке пожилая женщина. Вид у нее был довольно растерянный и казалось, будто вышла из дома она больше по привычке, нежели по нужде.

Заметив Хана, женщина некоторое время всматривалась в него. Потом, грузно поднявшись, подалась навстречу.

– Милостивый господарь, обрадуйте старое сердце! Скажите, что вы, если не ведьмак, то быть может, охотник, – запричитала она.

Забавно, женщина попала в точку дважды, ведь он был и тем, и другим. Хотя, конечно, под охотником она явно имела в виду теневых охотников – людей, что, как и ведьмаки, убивали нечисть, получая за это деньги.

Такие охотники одерживали верх в основном за счет зелий и личной боевой выучки, которую отрабатывали годами. И уж их-то встречали куда приветливее, нежели ведьмаков – все же они были людьми. Сильными, опасными, порой жадными до наживы, да все же людьми из плоти и крови. Не то, что ведьмаки – навьи дети, проклятые голодом.

Вместо ответа Хан показал свои зубы.

– Слава богине! Говорят, ведьмак лучше охотника ровно настолько, насколько лошадь лучше коровы, – совсем не испугалась женщина. – Помогите мне, господарь, они забрали Инейко!

– Хм. Разберемся, – ответил Хан. – Расскажите, что знаете.

Перед тем, как искать неведомую нечисть, Хантер хотел услышать всю историю от кого-нибудь еще. Часто бывало так, что слова двух людей по отдельности были чушью несусветной, но вместе давали полную картину. А в этот раз, когда голод ведьмака молчал, любые сведения были особенно важны.

Однако женщина не добавила ничего нового, повторив показания старосты точь-в-точь.

Да, воруют подростков. Да, черные и страшные. Да, могут появляться днем, под прямыми лучами солнца. На этом все, не считая того, что несколько дней назад они забрали ее внука.

Как забрали?

А вот так: вышел Инейко во двор, курятник чистить, а когда женщина позвала его в дом на обед – подростка уже и след простыл.

Почему же решила, что тут замешана нечисть?

Видела одного из них, убегающего в лес. Потом Инейко искали всей деревней, впрочем, заранее ожидая отсутствие результата.

И, как следствие, ничего не нашли, кроме кожаного шнурка, как-то по-особому хитро плетенного, в котором бабушка и узнала работу дорогого внука.

– Прошу вас, господарь ведьмак, помогите! Верните мне моего Инейко, кроме него у меня никого не осталось! – под конец расплакалась женщина.

– Хм. Сделаю, что смогу, – ответил Хан, поморщившись от обращения.

Никогда он не был «господарем», и быть им не стремился. Как и давать определенные обещания – Хан ценил силу слова и исполнял все сказанное, даже если после жалел об этом.

Женщина еще долго причитала ему вслед, но Хан уже сказал ей все, что мог, и больше ему добавить было нечего.

Спустя несколько минут ведьмак покинул пределы деревни и ступил под прохладную тень леса. Подумав, наученный горьким опытом, там же он привязал свежеприобретенную лошадь. Мало ли, что это за неправильная нечисть поселилась возле деревни – вполне возможно ее не только подростки интересуют.

Лучше Хан пойдет один, а за животным уже после вернется. Ему-то если что и будет – то пусть, а в телеге больше трястись неохота, как и ноги по дорогам стаптывать.

Нарисовав возле лошадки охранный знак, призванный отпугнуть и отвести глаз любому, кто приблизится, он потрепал ее по холке, и ступил на тропу.