Фу, гадость! И – вдруг всё-таки нет?

А Шарицкий – придурок. Зачем он это сказал? Друг, называется. Без его намёков Алёне, скорее всего, подобное в голову бы не пришло. По крайней мере, вот прямо сейчас, только бы позже, потом. Но что могло быть потом, сейчас-то не настолько важно. А тут, хочешь – не хочешь, а уже не выходит не думать, не представлять, и это, словно отковыривать корочку с подсохшей ранки – больно, и кровь наверняка потечёт. Но всё равно не удержаться.

А Шарицкий отлип от металлического столба, ухватился за одну из штанг, на которых крепилось сиденье, ровно над Алёниной ладонью, и как всегда невозмутимо и даже чуть лениво предложил:

– А пойдём тоже куда-нибудь сходим. Например, на дискотеку в «Юбилейный».

Получше ничего не придумал?

– А тебя туда пустят? – насуплено поинтересовалась Алёна. – Не скажут, что ещё маленький, не дорос?

Наверное, это тоже не совсем по-дружески, подкалывать на самую чувствительную тему, но он ведь абсолютно похожее только что сделал этим своим намёком. Вот и пусть ощутит то же, что и Алёна, по полной. Как и полагается другу, разделит пополам и горечь, и беды, и боль. Но Шарицкий и не думал обижаться.

– Рост не главное, – произнёс он наставительно и твёрдо. – Главное – уверенность в себе.

– Ага, – Алёна хмыкнула. – А когда возразить нечего, сыпь цитатами.

– Это – не цитата, – не теряя спокойствия, возразил Шарицкий. – Я на самом деле… так считаю. – Помолчал секунду и добавил с прежней непробиваемой невозмутимостью: – А не хочешь в «Юбилейный», тогда пошли в Макдональдс. Можно прямо сейчас.

– Зачем?

– Поедим чего-нибудь. У меня деньги есть.

– Поедим? – Ей, можно сказать, плохо, а у него мысли только об одном, либо развлечься, подёргаться на дискотеке, либо пожрать. – Не получается вырасти в высоту, так ты решил в ширину?

Но Шарицкого и тут не проняло.

– Просто гамбургера захотелось. Там, говорят, сейчас какие-то новые появились. Ещё вкуснее. И картошки фри.

Алёна судорожно сглотнула неожиданно наполнившую рот слюну, проворчала сердито:

– Ну пошли. А то ещё окочуришься с голоду. – Она поднялась с качелей, направилась к лавочке, чтобы забрать валявшуюся на ней сумку. – А деньги-то у тебя откуда?

– Заработал, – доложился Шарицкий.

– Да ладно. Это где это?

Он отмахнулся:

– Какая разница?

Если честно – никакой. Шарицкий явно не из тех, кто будет проворачивать что-то незаконное, слишком много у него принципов и идеалов. Да и мал ещё.

Для Макдональдса отстроили специальный павильон, напоминающий аквариум, со стеклянными окнами во всю стену, так что он просматривался почти насквозь. Народу там вечно набиралось много, даже в будние дни и в рабочее время. Рекламные плакаты со всякой аппетитной снедью красовались прямо на стёклах и дразнили, вызывая ещё на подходе повышенное слюноотделение, прямо как у собак Павлова. Наверное, один из них и вдохновил Шарицкого на новую идею.

Всего несколько шагов до двери не дошли, а он повернулся к Алёне и спросил:

– Может, тебе «Хэппи Мил» взять?

Она даже на нашлась что сказать, споткнулась на ровном месте, выпялилась на него.

– Там игрушка есть, – пояснил Шарицкий со значением.

– И-и? – угрожающе протянула Алёна.

– Девушки же любят игрушки, – с абсолютно невинным и крайне серьёзным выражением на физиономии выдал Шарицкий.

Алёна с шумом выдохнула.

– Вот объясни мне, Андрюшенька, как точно определить: ты тупишь или издеваешься?

– Я не издеваюсь, – искренне заверил Шарицкий. – И не туплю. – Потом чуть наклонил голову и загадочно глянул исподлобья. – Просто ты такая смешная, когда злишься.

– Я! Те-бя! Убью! – застыв на месте, на полной громкости продекламировала Алёна, не обращая внимания на окружавшую их толпу, ухватила Шарицкого за грудкѝ.

На них тут же принялись встревоженно оглядываться.

– Ну хорошо, хорошо, – смиренно пробормотал Андрюха, взяв её за запястья и пытаясь отцепить от себя, и при этом тайно улыбался уголками рта. – Убьёшь. – А потом страдальчески скривился, протянул умоляюще: – Только давай всё-таки поедим вначале. Зря что ли пёрлись?

Нет, Алёна его не убьёт, она сама гораздо раньше сдохнет, от бессилия, от обречённости, от разрывавшей её на части дилеммы «заржать или разрыдаться?». Она присела на корточки прямо там, где стояла, накрыла голову руками.

Вот тут Андрюха заволновался, склонился над ней, ухватив пальцами ткань куртки на плече, подёргал осторожно.

– Алён, ты чего? Алён!

Она убрала руки, запрокинула лицо, глянула на него снизу-вверх.

– Ничего, Шарицкий. Ничего. Ты иди, купи мне «Хэппи Мил». С нагетсами. И с «Фантой». Безо льда. А ещё этот твой новый гамбургер. А главное – про игрушку не забудь. Понял? Главное же – игрушка. А я пока свободный стол найду и займу.

Они вошли внутрь павильона, Шарицкий направился к кассам, а Алёна бродила по залу в поисках обещанного свободного стола. Правда она его так и не нашла. Один раз чуть не повезло, но она уступила место семье с девочкой лет трёх. А с Шарицким они устроились прямо на улице, на бордюре, усевшись верхом на школьные сумки. И Шарицкий всё-таки купил Алёне «Хэппи Мил». С игрушкой – дурным жирафом с абсолютно безумным выражением на морде и окосевшими глазами.

У него ещё проволока была внутри длинной шеи, и та гнулась, фиксировалась в самых разных позах. Но потом сломалась, гораздо позже. А сам жираф вроде бы до сих пор хранился где-то в квартире у родителей.

Ну вот, примерно так всё и происходило, пока они учились в школе. А после её окончания Шарицкий уехал в Иваново, поступать в пожарно-спасательную академию. И ведь поступил, и отучился. Там же, в Иваново, он познакомился с Мариной, женился и остался жить. Хотя потом всё-таки вернулся в родной город, и года два назад они с Алёной случайно встретились недалеко от университета, в котором она преподавала. И по сути он мало в чём изменился – при каждом удобном случаем пытался Алёну подкормить. Правда больше не тащил её в МакДак, выбирал заведения посолидней. Ну и до дома подвозил, как доводил когда-то, хотя теперь их пути не совпадали, прямо возле университета расходились в разные стороны.

Перед тем, как выскочить из автобуса на своей остановке, Ростик, многозначительно вылупив глаза и сделав рукой нелепый жест, видимо, предназначенный для того, чтобы привлечь внимание и добавить особой важности последовавшим за ним словам, поинтересовался:

– Димон, ты помнишь? Завтра английский!

– И?

Ответить Ростик не успел. Стоявшая сзади бабка, нетерпеливо подтолкнула его в спину в направлении открывшихся дверей, сердито пробубнила:

– Так выходишь ты или нет?

И Ростик вынужден был выкатиться наружу, но, пока автобус не отъехал, торчал на остановке, корчил рожи и размахивал руками, продолжая беззвучную беседу. Дима сочувственно взирал на него, но никак реагировать, тем более поддерживать это идиотское представление, не собирался. Но, стоило автобусу покатить дальше, оставив позади себя цирк в исполнении одного озабоченного клоуна, заговорила Ксюша, спросила тихонько:

– Дим, а вы реально с Ростиком на спор к англичанке подкатывать собираетесь?

В её интонациях было скорее не осуждение, а сожаление и настороженность, ну, или ещё что-то похожее, но необъяснимое словами. Только разговаривать на эту тему совершенно не хотелось.

– Это ж Ростик придумал, вот у него и спрашивала бы, – старательно избегая излишней резкости, откликнулся Дима. – Собирается он или нет?

– Про него я и так знаю, – снисходительно хмыкнула Ксюша. – Он и на бóльшую глупость способен. – И опять интонации сменилась, стали более искренними и серьёзными: – Только меня не он интересует, а ты.

Но Диме по-прежнему не хотелось обсуждать серьёзно подобные глупости. Да даже если не глупости.

– По-твоему, я тоже с головой не дружу? И могу на кого-то там спорить.