Из числа предметов ввоза первое место занимали в 1802 г. хлопчатобумажные, шерстяные и шелковые товары, стоимость ввоза которых достигла приблизительно 18,7 млн руб.[30] Затем следуют колониальные и т. п. товары (сахар – 6,7 млн руб., чай – 2,2; вино и водка – 3,5; кофе – 1,3 млн руб.), к которым присоединяются красильные вещества, соль и разные сырые материалы, в том числе хлопок-сырец на 1,4 млн руб. Внутренняя текстильная индустрия находилась тогда еще в предварительной стадии своего впоследствии блестящего развития: ввоз хлопка был сравнительно незначителен, хотя весь сырой материал приходилось ввозить из-за границы, между тем как ввоз хлопчатобумажных фабрикатов по стоимости своей составлял в шесть раз большую сумму (включая хлопчатобумажную пряжу как полуфабрикат). Ввоза сырой шерсти вообще не было, из чего можно заключить, что фабрики обходились внутренней шерстью; но подвоз шерстяных фабрикатов был настолько значителен, что и здесь констатировалась зависимость потребления от заграницы. Как бы то ни было, общие условия развития текстильной индустрии складывались настолько благоприятно, что она могла рассчитывать в новом столетии на значительные успехи.

Цифры вывоза за 1802 г. отводят первое место хлебу, но в действительности, если принять во внимание более значительные промежутки времени, главными предметами экспорта следует признать лен, пеньку и сало. Русское зерно не играло еще тогда такой роли в обеспечении хлебом Западной Европы.

В ХVII в. из России экспортировалось преимущественно то зерно, которое скупалось для этой цели правительством. Но при этом тщательно следили за тем, чтобы вывоз не удорожал хлеба внутри государства. При увеличении хлебных цен экспорт приостанавливался.

В ХVIII в. политика правительства в области хлебной торговли была менее стеснена, так как в это время значительно расширилась площадь культуры хлебов, но тем не менее экспорт всех четырех важнейших злаков оставался обложенным высокой пошлиной. Значительно более умеренная вывозная пошлина на хлеб была установлена в 20-х гг. истекшего столетия; беспошлинный же экспорт ржи, пшеницы, овса и ячменя также и через сухопутную границу был впервые допущен таможенным тарифом 1865 г.[31]

Вплоть до 1865 г. русская таможенная политика неблагоприятно относилась, впрочем, к вывозу не только хлеба, но и конопли, льна, пеньки и пакли. Во всех таможенных тарифах с 1797 до 1850 г. экспорт этих продуктов был обложен высокими пошлинами. В этом еще раз проявляется двойственность русской торговой политики. Внешней торговле хотели предоставить широкий простор, но в то же время основные ее статьи обременялись тяжелыми фискальными поборами.

Лен культивировался в России уже в древнейшие времена, он играл значительную роль в торговых сношениях Пскова и Новгорода с Ганзой[32]. Правительство издавна уделяло льняной торговле особое внимание и тем или иным способом извлекало из нее фискальную выгоду. В ХVII в. льняная торговля была признана государственной монополией и стала отдаваться в откуп. В то же время торговля льном должна была служить государственным интересам еще и в другом направлении. Чтобы поднять значение Архангельска на Белом море, Новгороду и Пскову приказано было отправлять туда свой лен, что задавило оживленный экспорт через Нарву. Усиленная регламентация Петра Великого принесла льняной торговле и индустрии больше вреда, чем пользы. Монополия льняной торговли была, правда, отменена Екатериной II, но таможенная политика ее совершенно связала экспорт. То же самое случилось и с коноплей, употреблявшейся в крестьянском хозяйстве в самых разнообразных видах и обработках (пенька, конопляное масло, отбросы как корм для скота). Если тем не менее стоимость вывоза льна и пеньки достигала, как мы видели, значительных размеров, то из этого следует заключить, что на эти продукты существовал за границей большой спрос, которого не могли подавить все стеснения экспорта.

Император Александр I

Когда император Александр I принял в марте 1801 г. наследство после своего внезапно умершего предшественника, он стал лицом к лицу с целым рядом тяжелых политических и экономических затруднений. Тем заманчивее была задача – распутать все эти сложные отношения и восстановить нормальное течение государственной жизни. Для этого прежде всего необходимо было избегнуть внешних столкновений. Непрерывные потрясения предыдущего столетия разрушили немало подававших надежду на дальнейшее развитие побегов, но народное хозяйство восприняло тем не менее и многие здоровые начала. Если государственные финансы были расшатаны нерасчетливым управлением, то все-таки они имели под собой гораздо более твердую почву, чем в какую бы то ни было из предыдущих эпох, так что бережливостью и благоразумием можно было с течением времени привести их в сносное состояние. В промышленной жизни появились свежие побеги, нуждавшиеся лишь в покое и бережном отношении для своего могучего расцвета. Общество почувствовало себя возродившимся к новой жизни и было полно надежд и доверия к молодому императору. И Александр I, казалось, был создан для высоких помыслов и великих дел. Случилось, однако, иное. Эпоха стала бурной, как море, и у кормчих не хватило сил. На кого падала большая вина за то, что по истечении первых 25 лет нового века, ко времени смерти императора, государственный корабль несся по ветру, вместо того чтобы твердо держаться курса, – на тяжелые условия или недостаточную умелость руководителей – об этом судить трудно.

Свои мирные намерения император проявил прежде всего во внешних делах. Он искал и нашел путь к соглашению с Англией и даже с Наполеоном заключил мирный договор, который, однако, просуществовал лишь несколько лет. Уже с 1805 г. начались ужасы войны, достигшие своего апогея в Отечественной войне 1812 г. при отражении французского нашествия. Последовавшие затем походы в Германию и Францию, споры и недоразумения между державами, собравшимися на конгресс[33] с целью восстановления нарушенного европейского равновесия, борьба с разгоравшимся освободительным движением в Европе, польский вопрос – сделали вторую половину царствования Александра I эпохой нервного напряжения и тягостного гнета.

Внутри государства первые годы нового царствования, сменившего тяжелый деспотизм Павла I, явились эпохой значительного подъема духа и возрождения общества, эпохой великодушных планов и просвещенных замыслов. Свежим, живительным духом повеяло во всех сферах общественной жизни, и сам царь был одушевлен серьезным стремлением пойти навстречу охватившей всех жажде к освобождению из ненавистных оков тяжелого прошлого и к реорганизации государственного строя на прочных основаниях. Многие сумасбродные распоряжения Павла I были отменены, снова дозволены были поездки за границу и ввоз книг, смягчен надзор за печатью, предоставлена некоторая свобода совести сектантам; был даже поставлен на очередь вопрос об освобождении крестьян от крепостной зависимости[34].

Из возвышенных проектов императора немногое, однако, претворилось в жизнь. Мероприятия, направленные на широкую реформу всего государственного управления, встретили упорное противодействие со стороны высшей бюрократии, а предположенное облегчение участи крепостных вызвало оппозицию материально заинтересованного дворянства. К тому же реформаторские планы должны были все дальше отступать на задний план, по мере того как надвигалась война России с Францией. Вовлеченная в международные интриги и конфликты, Россия вынуждена была содержать огромное готовое к бою войско, что вызвало крайнее напряжение финансовых сил. К концу царствования Александра I внутренняя политическая жизнь характеризуется подавленностью и недовольством. Это было, быть может, последствием не столько экономического гнета, сколько общего направления, постепенно принятого государственной и общественной жизнью. Император сам склонялся к ретроградным, мистическим воззрениям изверившегося пессимизма и подпал под влияние фаворитов вроде Аракчеева, государственная система которых перешла в историю под нелестным наименованием «аракчеевщины».