Усвоенная Петром «система покровительства промышленности» проявлялась сперва спорадически, в силу условий момента или домогательств удачливых рыцарей наживы. Лишь впоследствии отдельные предписания были нормированы общим образом[14]. К концу царствования Петр вознамерился помочь и ремеслу учреждением цехов, в связи с сословной организацией городов (указ 15 декабря 1720 г.). Эти цехи никогда не приобрели, впрочем, в России заметного значения; кроме балтийских провинций, где немецкое население успешно развивало свою хозяйственную деятельность, цехи остались искусственно взрощенным тепличным учреждением.

К концу царствования Петра Великого в России насчитывалось свыше 200 фабрик. Так как число таких предприятий в допетровское время было незначительно, то, казалось бы, деятельность царя, направленная на насаждение фабричной промышленности, должна быть признана имевшей значительный успех. Но приведенная цифра не свидетельствует о действительном движении вперед, ибо последнее в действительности было гораздо менее значительным, чем можно было ожидать. Официальное расследование 1730 г. установило, что многие фабрики являлись только ширмой, за которой мануфактуры пользовались предоставленными им привилегиями. Хотя Сенат признал эти мнимые фабрики «недействительными», тем не менее было решено сохранить за ними их права и даже обнадежить их дальнейшими привилегиями на случай, если бы они захотели превратиться в «действительные» фабричные предприятия[15]. Пятьдесят лет спустя после смерти великого царя-преобразователя из существовавших тогда, числом около 300, фабричных предприятий оказались возникшими еще при жизни Петра только 22. Таким образом, то, что было создано волей царя, нередко поспешно и без соображения с внутренними потребностями народа и отсутствием необходимых элементов производства, просуществовало недолго.

Созданное при Петре промышленное развитие представляло собой нечто искусственное, извне заимствованное и механически пересаженное на еще не подготовленную русскую почву. Петра нередко упрекали в том, что он направлял экономическое развитие страны на ложный путь, насаждая и выращивая в тепличной обстановке капиталистическое крупное производство, вместо того чтобы обратить свое внимание на развитие «национальной» формы производства – кустарной индустрии. Туган-Барановский[16] справедливо признает этот упрек незаслуженным. Новая крупная индустрия не могла вырасти на основе семейно-кустарных промыслов сельского крестьянского населения. Она требовала концентрации капитала, которую ей могли дать только государство или разбогатевшие торговцы; она нуждалась в технических силах, которые в пределах государства можно было получить лишь в весьма ограниченном количестве; в отношении рабочего материала, способов производства и сбыта она должна была считаться с совершенно иными отношениями, чем кустарь, который примитивнейшим ручным способом изготовлял простые и дешевые продукты народного потребления. Словом, в России отсутствовали все условия, необходимые для превращения этого мелко-ремесленного производства в фабричную индустрию. Экономическому прогрессу в промышленности путь нужно было пролагать оттуда, где могли быть найдены творческие элементы. Это и произошло благодаря энергичной инициативе, всестороннему содействию и широкому материальному участию царского правительства.

Новые формы производства были, таким образом, заимствованы с Запада в готовом виде и поставлены рядом с национальным, во всех отношениях отсталым, промыслом. То обстоятельство, что выросшая на чужой почве крупная индустрия оказалась неспособной примениться к своеобразным условиям новой среды было виной тех, кто ее насадил, но неспособность эта осталась ей присущей как постоянный момент ее слабости; домашне-кустарное производство, напротив того, при всех неблагоприятных условиях своего развития, выросло из своих примитивных форм и явило такую жизнеспособность, что смогло с успехом конкурировать с покровительствуемым капитализмом. Как мы увидим ниже, силы русской кустарной промышленности, как и немецкого ремесла, еще выросли в борьбе с надвигающимся крупным производством.

Сделанными указаниями мы, впрочем, забежали вперед эволюции, которую изучаем. Ко времени Петра противоположность фабрики и кустаря еще едва только намечалась. Возникавшие то здесь, то там фабрики имели прежде всего целью создать национальную индустриальную основу для господствовавшего над всеми остальными интересами царского милитаризма, возможно лучше снабжать его всем необходимым, претворять в действительность высоко заносившиеся политические планы деспотического реформатора. От острого взгляда такого царя, как Петр Великий, просвещенного притом постоянным соприкосновением с Западом, не могло, конечно, ускользнуть, что порох и пушки сами по себе еще не составляют силы государства; но в своей хозяйственной политике – как торговой, так и промышленной – Петр до конца жизни оставался сыном своей эпохи, которой идея индивидуальной свободы была чужда. И это основное направление приняло в варварской стране, составлявшей тогда для Европы «Дальний Восток», такие грубые формы, что «народ» представлял собой исключительно только вынужденное к долготерпению и предназначенное для эксплуатации орудие в руках царского деспотизма. Успехи петровской политики частью имели тот самый источник, который в свое время придал такой чрезвычайный блеск меркантилизму, – «злоупотребление властью», по выражению Шмоллера. Мы отнюдь не отрицаем, однако, что необузданная энергия Петра послужила на пользу развития государства, – она пробудила в стране дух предприимчивости, расшевелила внутренние производительные силы, содействовала развитию торговли и оборота.

Отступления от петровской системы. – Торговая и таможенная политика преемников Петра

Недовольство промышленной и таможенной политикой Петра Великого проявилось тотчас же после его смерти с такой слой, что уже вскоре оказалось необходимым проломить брешь в его системе. Против мелочной регламентации промышленной деятельности восстали заинтересованные круги и достигли некоторых облегчений; таможенный тариф 1724 г. уже при Екатерине I (1725–1727) вызвал жалобы со стороны живших в Петербурге иностранных купцов (английских, голландских и гамбургских), так как этот тариф грозил затормозить всю внешнюю торговлю. По поводу этих жалоб Сенат должен был высказаться, полезен или вреден торговле новый тариф, и ответ его гласил, что, ввиду слабого развития отечественного производства, представляется нецелесообразным закрывать доступ иностранным продуктам. Главным аргументом против закрытия границы служила явная невозможность борьбы с контрабандой. Пограничный надзор был до крайности несовершенен, а где он осуществлялся – там господствовали обман и злоупотребления. Таможенные чиновники приобрели славу наиболее продажных, а народ правильно оценил положение дела приговором: «таможня вымощена золотом»[17].

Уже в 1726 и 1727 гг. тарифные ставки по целому ряду статей были понижены. Мотивы к таможенному тарифу 1731 г. следующим образом выясняют недостатки таможенной политики Петра. При установлении тарифа 1724 г., читаем мы здесь, имелось в виду посредством устранения иностранных товаров двинуть вперед отечественное производство. Но этим путем достигли немногого: хотя русские фабрики и производили некоторые продукты, но последние по качеству не выдерживали сравнения с иностранными фабрикатами. Многие продукты притом вообще не производятся в России. Представляется поэтому правильным установить нижеследующую пошлину: для продуктов, которые вырабатываются в России, в размере 20 %, а для всех остальных в размере 10 % от их стоимости. Покровительственная таможенная система Петра была, таким образом, оставлена.