В начале моста встали Краснокутский и его рыскуны, и они свистели и махали заточками, отпугивая животных; Макс держал дымившую ветку, ради которой чиркнул зажигалкой.
Матриарх рванулась в их сторону.
Краснокутский отпрыгнул, его ноги разъехались, он поскользнулся на льду и не смог сразу подняться.
Зубриха наклонила голову.
Смерть глядела в лицо Большого Вована маленькими тёмными и бездумными глазками, утопленными в кудлатой шерсти, и могуче пыхнула влажными ноздрями, пустив пар. Он видел каждый волосок на чёрном носу, единственном участке тела зверя, покрытом короткой шерстью, и уже слышал хруст своих рёбер под копытом первобытного бородатого чудовища…
Толян и Макс метнули камни в лоб главной зубрихи, ничтожными дробинами отлетевшие прочь.
Девушки на тропе сжались от страха, Таня неосторожно охнула:
— Растопчет Вована!
Ксюша вздрогнула и тонко и пронзительно заголосила. Звук её голоса отчётливо донёсся с высоты правого берега:
— Страшные-бычищи-не топчите-нашего-братика!!! Убирайтесь!!!
Ксюша тряслась от страха, уставившись на реку, и кричала теперь что-то бессвязное про вылезшие глазки, кишки и косточки. Алина прижала её к себе, закрывая девочке глаза ладонью. Таня проклинала себя за неосторожность.
Медлительные зубры плохо видят, но хорошо слышат. Зубриха прянула едва заметными в космах гривы ушами, повела массивной головой вправо и шагнула не на лёд, а в воду, отвернувшись от побледневшего Вована, замершего на низком старте. Стадо невозмутимо пошло за ней в реку и поплыло вдоль наледи, раздвигая хрупкие стекляшки тонкого молодого льда.
Рыскуны, стоявшие на мосту, разглядывали колоссальные мохнатые загривки трёхметровых плывущих коров. Краснокутский ткнул пальцем в сторону матриарха и пробурчал: «Вот отчего я офигел и растянулся, видите штуку у неё на роге?!»
Зубры вышли из воды и спокойно прошествовали своей дорогой. Но их путь опять совпал с путём племени: зубры устремились вниз по течению, куда надо было возвращаться и переселенцам, чтобы выйти на тропу с метками, ведущую через лес в далёкий лагерь.
Выждав, пока отойдут зубры, парни и девушки перебежали на левый берег. Им бы радоваться, но не получалось: день померк, вокруг потемнело, ветер взмёл снежные вихри, угрожающе раскачал деревья, вздыбил воду Большой реки.
Сверкнула первая молния и раскатился далёкий гром.
Невысокий левый берег, тем не менее, хорошо укрыл их от пронзительного северного ветра. Переселенцы осмотрели промоину в породе береговой террасы недалеко от переправы: промоина была как длинная и достаточно просторная пещера, которой не хватало внешней стены. Им пришлось воспользоваться этим пристанищем и достроить стену пещеры из снега. Все принялись нарезать снежные блоки, бегая к мосту за строительным материалом и обратно со снежными кусками в руках; нужда заставляла шевелиться.
У них было мясо, вдоволь свежего мяса, и это придавало сил, вот только успеть закончить стену, да собрать побольше хвороста…
Вот только бы…
Скоро девушки обнаружили, что остались одни; десятники погнали парней собирать дерево для костров, ломать и резать хвойный лапник для постелей, и девчонки поднимали стену, думая о том, чтобы не свалиться на землю и не замёрзнуть насмерть. Алина приказала не терять из виду друг друга, в сторону не отходить.
Начался град и за ним метель, но стены пещеры были почти готовы, а с упавшей иссохшей ивы обрублены все ветви и сложены внутри самодельной норы. Ствол ивы, корнем зацепившийся за берег, вершиной лежащий внизу, послужил дополнительной опорой для стены.
Начали по одному выскакивать из снежной круговерти ребята, каждый с охапками хвороста и с лапником; они отфыркивались и отирали лицо, побитое колючим градом.
Замёрзшие, с красными лицами и руками, переселенцы свалили хворост в кучу перед низким входом. Успели притащить с другого берега крупные сухие сучья. Добытого дерева кострам должно было хватить на всю ночь. Дрожащие в ознобе люди стеснились в своём убежище и развели костры. Внутри пещеры было холодно, стены только начали оплавляться и покрываться коркой льда.
Девушки, чувствуя, что коченеют, решили продолжать строительство — останавливаться сейчас было смерти подобно.
Что-то переклинило у Вована. Вован отказался распоряжаться своим десятком, поручив все хлопоты Толяну. В ледяной норе он опустился перед костром и сидел, уставившись в огонь. Алина выпросила у него пса; по её просьбе Вован приказал Зубу лежать с детьми, греть их.
Краснокутского оставили в покое, попросили только следить за огнём в кострах.
Пока снаружи суетился народ, Вован сидел неподвижно, а у него под боком сбились в кучу Ксюша, Матвей и Зуб. Ксюша не могла прийти в себя от стресса и тихо ныла, Зуб жалел её, пытаясь облизывать лицо, Ксюша отмахивалась, затем зарылась рукой в шерсть собаки, вжалась в собачий бок и уснула.
Постепенно Краснокутский вернулся к действительности. Он сноровисто поджарил для младших на прутике тонко нарезанные полоски мяса. Матвей жадно съел все. Ксюшу решили не будить.
Снаружи парни, мужественно перенося мороз, разделывали оленьи туши, и в целях безопасности избавились от требухи и шкур, отправив их в реку — не хотели привлекать к пещере волков.
Когда девушки сложили из снежных блоков ещё и коридор, чтобы внутрь не задувало, в пещере стало ощутимо теплее.
И вот уже на огне закипело варево, в вёдрах готовилась оленина.
Хроники Насты Дашкевич. Загнанные в нору
Я не знаю, почему записываю всё в таких подробностях в неверном свете костра в снежном доме, положив на колени толстую тетрадь. Но пока я пишу, пока двигаются мои пальцы, два часа назад деревянные от холода, я ещё жива. И все, о ком я пишу, живы на страницах моей книги.
Я перечитываю эпизод за эпизодом и словно просматриваю любительское видео. Вот наши говорят, смеются, пугаются, скалятся от напряжения, подначивают друг друга, спят, раздувают костёр, протирают красные глаза, просят о чём-то, решают всем собранием, затачивают оружие, шьют, остругивают ножичком…
Потрескивает очередной костёр, закипает вода в безнадёжно закопченном снаружи ведре, ждёт приготовления свежее мясо оленя, благоухает еловый лапник, которым устелили пол пещеры. Лапник пахнет морозом, лесом и Новым годом, перебивая запах множества стеснившихся людей, их одежд, их разгорячённых недавней работой тел…
Дым от трёх костров вытягивается в отверстия, оставленные в своде нашей длинной снежной норы, но порой ветер отправляет дым назад и метель швыряет в нас горсть снега со льдом. А мы сидим на гимнастических ковриках, раскатанных поверх елового лапника, и всё равно чувствуется холод, хоть воздух в нашей норе уже прогрелся, снежные стены покрылись ледяной коркой, и это хорошо — так будет теплее.
Корень ивы на потолке стал оттаивать, и с него срывается ожившая мышь и падает на колени Лилии. Лилия подпрыгнула, словно подброшенная пружиной.
Мне, сидящей с другой стороны костра, отлично видно, как Влад Адамчик стоит на четвереньках, раздувая пламя, а Лиля прыгает ему на спину.
Матвей шустрит, пытается словить мышь шапкой, девочки визжат, Лиля стоит на спине Адамчика и трясёт кистями рук от гадливости — она не меньше других испугалась, но молчит. Адамчик не знает, кто у него на хребте, а вокруг теснота, а рядом костёр… Он поводит головой и спрашивает друга Карнадута:
— Ху?
— Рыбка! — отзывается Карнадут.
— О, Рыбке можно! Главное, чтоб не Контора… (это он Светку Конторович помянул).
Но Лилия уже слезла со спины Адамчика, перебежала на другую сторону костра и спряталась за моей спиной.
Адамчик находит её взглядом и говорит:
— Рыбка Лилёк, ты можешь запрыгивать на меня, когда хочешь! Всегда пожалуйста, буду рад!
— И пусть сыплются мыши и прыгает на Адамчика Рыбка! — дополняет Жека, а Елисей ставит точку:
— Аминь!
Они беззлобно смеются, а за стеной снежного домика мороз, метель завывает и крутит, гремит и блистает вокруг. А мы в самом глазе бури, и приходится отогревать у костра то один бок, то другой — по очереди.
