— Пальма! — от неожиданности растерялась я, узнав старую верную смотрительницу лагеря.

Собака не лаяла. Она стояла меж деревянными горками и качелями, густо натыканными на участке для младших отрядов, и смотрела на нас, опасливо выпрямлявшихся после дерзкого подныривания под ворота. У собаки был сытый вид. Это обнадёжило. Кто-то негромко свистнул, собака, забыв про нас, потрусила в сторону котельной. Мы не спеша двинулись за ней, любуясь нетронутым уголком цивилизации. Надо знать этот лагерь, его добротные мощёные плиткой дорожки, скамейки на чугунных гнутых ножках, фонари вдоль аллеи, его клумбы. Огромный открытый бассейн под крышей из зелёного пексигласа, вместительную танцплощадку под синей пексигласовой крышей, искусственное покрытие спортивных площадок, и даже нефтяную вышку в качестве памятника в центре территории — этот лагерь когда-то, в прекрасном далёко, если можно так сказать из нашего дня, принадлежал нефтяникам. Жилые корпуса стояли безмятежные и нетронутые, но ветер уже намёл листвы и лесного мусора на крылечки.

Собака задержалась у входа в котельную и глядела на нас.

Внутри негромко бубнил человек, но навстречу не выходил. Он не знал о нашем приходе, пока мы не показались в дверях, — ребята ходят бесшумно и молча, и я приноровилась к их неслышному шагу. Мы вошли и увидели мужчину в возрасте под пятьдесят. Мужчина лежал на кровати, на матрасе, застеленном чистой простыней. Выглядел он не очень. Рядом, за тёплой стенкой отопительного агрегата, стояло разлапистое и широченное старое кресло из административного корпуса. Я опустилась в кожаные глубины этого кресла…Через минуту я заснула в тёплых мебельных мягкостях, и все попытки разбудить меня кончились тем, что Женик взял мой рюкзак, а я, будучи в забытьи, отметила уголком сознания, что Влад приподнял меня, перекинул мою руку себе через плечо, перетащил столбиком, приговаривая: 'Теперь поднимаем ноги и шагаем через трубу, Алина Анатольевна! Вот так!' И уложил на матрасе в глубине тёплой котельной, подальше от входа.

Сутки я спала и бредила в жару. Бред свой запомнила ясно: снились огненные мечи, они торжественно и грозно спускались с неба, нацелившись остриём в меня. Надо было успевать заговаривать их, чтобы не воткнулись в грудь и не пригвоздили, и этим я и занималась без остановки. Что было в реальности, я не помнила. Влад потчевал меня антибиотиками, которые нашёл в медпункте, а когда через сутки жар прошёл, оставил меня на верного друга Жеку и отправился с надувной лодкой за плечами в дом родной: на три школьных этажа.

Я с трудом продавила слова сквозь запёкшееся горло:

— Зачем?

— У него уговор. Вопросы власти, — туманно ответил Жека.

— Какой власти? — насторожилась я. — Это я ваша учительница! Вопросы власти — мои вопросы! А я вот никуда не иду. Мои ученики не грудные, могут обойтись без меня… сколько суток прошло?..

Мне показалось, Жека хмыкнул, слушая мою тираду. Но подсчитал вслух:

— День в пути, день здесь в лагере, и сегодня идут третьи сутки, как мы ушли из школы. Боксёр доберётся домой только к ночи, он вышел на рассвете, значит, в восемь утра. Он договаривался с Лёхой и Вованом: если мы не вернёмся к концу третьих суток, чтобы сообразили из подручных средств плот, плыли через Большую реку и искали нас. Он перестраховывался из-за тебя. За нас он бы так не боялся — ушли и ушли, не в первый раз.

(«Он боялся за меня, и всё-таки предложил мне идти на поиски лагеря?»)

— И Вован позволил собой распоряжаться?

— Они нормально общаются.

Сказав это, Женик исчез куда-то, оставив меня наедине с мыслями в тяжёлой раскалывающейся голове.

(«Нормально общаются? Это Карнадут с Краснокутским? А то, что всех лихорадит, когда сменяется дежурство ребят Кранадута или Понятовского, и на их место на двое суток заступают гопники Вована, это как, ничего? А впрочем, мне надо пересмотреть свою позицию к пацанским внутренним отношениям… Разборок на трёх этажах хватает, но, в принципе, Женя прав: между собой эти двое, вроде бы, нашли общий язык. И ладно! Мне одной за всеми не уследить… Они взрослые, совсем взрослые. Вон, даже с учительницами некоторые пробуют любезничать… Видишь ли, вопросы власти у него! Подождите, я только чуть-чуть поправлюсь и спрошу, а я для них вообще — кто?»

Жека вырулил из-за агрегата с трубами, держа перед собой розовый поднос. Я узнала этот поднос — такие были в обеденных залах «Солнечного». Жека протянул мне шоколадный батончик, придвинул горячий чай в чашке. На подносе остался стоять чайник, полный горячего душистого чая.

— Волшшшебство! — прошипела я, хватая шоколад. Голос у меня сам собой менял регистры и сейчас получился сиплый.

— Павлович говорил, ему этот шоколад поперёк горла стоит.

— Странное горло! — теперь влажно хрипнула я. — А моему горлу сразу стало лучше. Что ты сказал про Павловича? Он какой-то слишком… лежачий был, когда я его увидела. По виду пьяный вусмерть. Что бы это значило? Или мне показалось в горячечном бреду?

— Не показалось. Вусмерть, это точно. Павлович умер этой ночью.

Я содрогнулась и вопросительно уставилась на матрас, на котором спала. Матрас был застелен, как под Павловичем. Подушка в наволочке, одеяло в пододеяльнике весёленькой расцветки, с ромашками и облаками…

Жека успокоил:

— Мы принесли тебе другой матрас, и себе постелили там — он указал куда-то вглубь длинного помещения, за сплетения толстых и очень толстых труб.

— У Павловича открылась прободная язва. Не залечил вовремя, а когда остался здесь один, питался, чем придётся, и почувствовал себя совсем паршиво. Говорит, жил ради собаки. О ней беспокоился. Очень страдал от одиночества. Вышел собрать грибов и наткнулся на гадюку, она его ужалила в ладонь. Был бы здоров, организм справился бы с ядом, но у него печень не выдержала. Нас обозывал клоунами, даже выпытывал: не розыгрыш ли всё это?

Я представила нас троих, входящих в котельную. Да одной меня было бы достаточно, чтобы брови взлетели на лоб, да там и остались. Я пожаловала в ярко-полосатой юбке, в белых танцевальных туфлях, в жёлто-коричневых, 'а-ля пчёлка' полосатых КВН-вских гетрах и такой же полосатой трикотажной шапочке-буратинке: с длинным клином сзади, заканчивающимся жёлтой кисточкой. Вместо куртки на мне подбитый слоем синтепона шерстяной пиджак, слегка перешитый, чтобы застёжка вышла под горло, и на плечи накинут большой клетчатый платок. На самом деле, это не платок, а третья часть старого вытертого пледа, разрезанного и обшитого для красоты тесьмой. Женик и Влад выглядели чуть приличнее, но тоже, не сомневаюсь, сразили дядьку истопника своим гардеробом, собранным из случайных вещей. Например, штанами с нашитыми сёдлами и заплатами из искусственной кожи на коленях. Вдобавок ко всему, Жека так берёг свои кроссовки, что в поход отправился в женских танцевальных туфлях, подошедших ему по размеру. На голове Карнадута был неизменный картуз с лаковым козырьком. Он разлучил катруз с аленьким цветочком, нашитым сбоку. Правда, после этого на картузе открылась дырка, раньше прикрытая цветочком, и я по просьбе Карнадута самолично пришивала туда большую пуговицу в один из вечеров в кругу семьи… А Жека, когда уходит в лес, предпочитает надевать на голову будёновку со звездой во лбу… О, бедное моё племя, наследовавшее странные сокровища школьной костюмерной! К тому же, мы втроём измызгались в пути и были откровенно грязны.

Я вздохнула, бережно разглаживая фольгу от шоколадного батончика (фольга на что-нибудь сгодится!):

— Откуда вкусняшка?

— Завезли в буфет. У них какой-то праздник намечался, корпоративчик. В субботу.

Я согласно кивнула. Я знала о традиционном корпоративе в честь профессионального праздника, он действительно проводился на базе лагеря, в большой столовой, неизменно в первую субботу сентября. А первая суббота в этом году как раз выпала на следующий день после роковой петли времени.

— А где остальные люди? — вяло поинтересовалась я, потому что тут же вспомнила, что весь штат работников лагеря с окончанием сезона уволен. Только истопника и дворника оставляют. И горничных — чтобы закруглились с уборкой и заклеили окна в корпусах на зиму. Их в 13.30 увёз рабочий автобус, потому что пятница после лагерной смены короткий рабочий день. Но должен был оставаться директор лагеря, завхоз, сторож… Где же эти люди?