Сверх меры тратиться не хотелось, чтобы хватило на дорожные расходы туда и обратно. Свои сбережения она покамест не трогала: из Аленды в Сакханду доехала задаром, на всем готовом, да еще разжилась жалованием за восьмицу. Ее так и подмывало стребовать с Лабелдонов за месяц вперед, но коли те ославят ее воровкой и подадут в суд, потом не отбрешешься. Она ведь не сгинуть собирается, а насолить Дирвену и вернуться домой.

Кто-нибудь решил бы, что Глодия отправилась на Юг в одиночку на верную погибель – но у нее с недавних пор был секрет, о котором ни одна душа не знала. Ни матушка, ни сестрица Салинса, ни дядюшка Суно, ни въедливые дознаватели Ложи – никто-никто. Она и сама об этом секрете не догадывалась, пока не случился тот конфуз в «Чашке на доске».

Глодия была так поражена своим открытием, что даже не стала отругиваться, когда матушка с сестрицей принялись шпынять ее за недостойное деревенское поведение. После этого она решила, что непременно доберется до Дирвена. Несколько дней ушло на сборы: она зашивала в нижнюю юбку деньги и еще кое-что нужное, без чего ей не обойтись, да бегала к театральным стенкам читать объявления. Дуреха Эрмодия с ее надутым муженьком вовремя подвернулись, и она поехала с ними в Мадру, ежедневно молясь Зерл Неотступной.

Сперва Глодия собиралась положить в чашу для пожертвований золотую монету, но передумала, бросила две серебряных. Приготовила было три, однако третью в последний момент удержала в кулаке и сунула обратно в карман.

Истово поклонившись напоследок – поклонов-то ей не жалко, спина, чай, не отвалится, а богине приятно – она вышла на озаренную чадящими фонарями площадь и направилась через людскую сутолоку к постоялому двору для караванов.

– Предлагаешь мне участвовать в ограблении?.. Совсем охренел?

– Хантре, я ведь твой работодатель, – с мягким упреком напомнил Тейзург.

– Выражаясь твоим изысканным языком, не вижу особой прелести в том, чтобы работать на мошенника и грабителя.

– Очень мило, что ты начал выражаться изысканным языком, я тронут, – собеседник смотрел на Хантре невозмутимо и загадочно, чуть улыбаясь уголками губ – как будто у него в запасе есть сокрушительный аргумент, прибереженный напоследок. – Надеюсь, что за «мошенника и грабителя» ты в любой угодной тебе форме извинишься, и тогда мы перейдем к делу.

– Ты и есть мошенник и грабитель. Сначала всучил им кредитный договор, теперь собираешься обокрасть заемщиков, чтобы те не смогли расплатиться в срок, и ты приберешь к рукам залоговую территорию. Решил переплюнуть Чавдо Мулмонга?

– За это тоже не забудь извиниться, – кротко произнес Эдмар. – Иначе я могу обидеться.

Поднявшись, он взял с полки одну из деревянных фигурок – свернувшуюся кошку – и начал рассеянно вертеть в пальцах. С наигранной грустью улыбнулся:

– Значит, ты категорически не хочешь участвовать в моей авантюре? Жаль…

Хантре тоже поднялся и шагнул к двери. На миг его накрыло волной горечи – сдавило горло, в глазах потемнело – но он тут же стряхнул это наваждение и развернулся к Тейзургу:

– Ты что вытворяешь?

– Это не я, – уголки губ дрогнули, как будто скрытая улыбка просилась на волю. – Почему ты всегда думаешь на меня?

– Тогда кто это сделал? Вот сейчас, только что?

– Возможно, они?.. Дарю, – он протянул на ладони изделие сирафского резчика. – На память об этом разговоре. Да не бойся, не зачаровано.

Насчет «не зачаровано» – спорное утверждение, однако Хантре чувствовал, что отказываться нельзя. Протянув руку, взял кошачью фигурку – и содрогнулся: то ли от боли, то ли от чего-то другого, схожего с болью. Не выдержав, положил подарок на стол.

– Сила шаманского призыва с просьбой о помощи, – ухмыльнулся наблюдавший за ним Эдмар. – Давно хотел посмотреть на это со стороны. Да ты сядь, на тебе лица нет. Может, вина?

Он кивнул. Голова шла кругом, и не отпускало ощущение, что его поймали.

– Сначала объясни, что все это значит. Лучше по-хорошему объясни.

– Вот только не надо угроз. Я всего лишь передал тебе послание. Давай нанесем визит тому, кто вырезал этого котика, и пусть автор сам с тобой объясняется. Можем прямо сейчас туда отправиться.

– Ладно, – согласился Хантре, взяв у него бокал. – Прежде всего, я хотел бы понять, как этот твой скульптор меня зачаровал.

– Во-первых, жители Сирафа пока еще не мои подданные, так что обожди с претензиями. Во-вторых, ну какой там скульптор – всего лишь старуха-рабыня с сахарных плантаций Светлейшей Ложи. И наконец, в-третьих, вряд ли она думала, что кого-то зачаровывает, когда в своей грязной лачуге вырезала из найденной деревяшки фигурку Кота-Хранителя – древнего мифологического персонажа, почитаемого в тех краях. Вероятно, за работой она чуть-чуть шаманила – бормотала какую-нибудь сирафскую песню, без всякой надежды, по привычке… Идем? Предлагаю завернуть на кухню, поставим в мою кладовку корзину с едой. Ты ведь, когда увидишь эту старуху с выводком покрытых болячками голодных внуков, наверняка захочешь их накормить.

Хантре кивнул и положил в карман подаренную фигурку.

– Я уже все понял насчет Сирафа. Идем. А ты не мог сказать то же самое без этого театра?

– Без театра не так интересно.

На разведку в Джахагат Дирвен отправился в компании джуба и двух амуши. Джахагат – город-рынок, его лучше не трогать, а то на них ополчится все население Исшоды.

Джуба звали Шевтун, он был из рофских старожилов и хотел прикупить на рынке человека для игры в сандалу. Да не кого попало, а сообразительного, обученного, такие стоят недешево. Лорма дала ему золота – с условием, что он прикроет ее шпионов. Дирвен изображал раба, а парочку амуши его хозяин будто бы нанял для охраны.

Путешествие, занявшее три дня, было хуже каторги. Тропки петляли среди высокой травы, зарослей непролазного кустарника, кишащих ящерицами бурых скал и сверкающих на солнце озер, заселенных крикливыми птицами. Люди давно проложили бы дорогу, а этим придуркам и так сойдет. Когда Дирвен пробурчал это вслух, Зунак и Бесто начали хихикать и через каждые полчаса спрашивать, с кривляньями и преувеличенной почтительностью, не слишком ли неудобно его высочеству консорту шагать по тропинке, недостойной его рваных ботинок и мозолей на царственных стопах. Ехидные гады, по части издевок Самой Главной Сволочи не уступят… Один Шевтун культурно помалкивал – наверное, играл сам с собой в уме очередную партию, это для джуба интересней, чем словесные перепалки.

Но то были дневные неприятности, а самое худшее начиналось по ночам. От кусачей мошкары Дирвена защищали амулеты, зато от полоумных спутников не было никакого спасения.

Шевтун доставал из заплечного мешка старую лакированную доску, расставлял фигурки и принимался играть за двоих. При этом он гнусаво и монотонно бормотал, то повышая, то понижая голос, а его баклажанно-фиолетовый хоботок угрожающе раскачивался. Порой, войдя в азарт, он громко стукал фигурками – Дирвен надеялся, что рано или поздно доска у него треснет.

И это была мелочевка по сравнению с тем, что вытворяли Бесто и Зунак: скинув свои истрепанные балахоны, расшитые замусоленными обрывками кружев, олосохарским жемчугом, высушенными улитками и другой всячиной, эти огородные пугала самозабвенно и страстно предавались любовным утехам. Одно хорошо, это были он и она – никакой мерзопакости, иначе Дирвен не удержался бы и влепил им, гадам, не контролируя силу удара, а потом пришлось бы объясняться с Лормой за ее покалеченных придворных.

Но хоть это был и не разврат, а нормальное поимелово, спать-то они все равно мешали. Стонали, визжали, хихикали, выли, а уж в каких позах выдрючивались – глянешь и не поймешь, где чьи тощие мосластые руки-ноги или травяные космы, которые у этих тварей вместо волос. В первую ночь он спросил, нельзя ли потише, так они после этого стали шуметь пуще прежнего.