По всему выходило, что надо как-то выкручиваться. Посмотрев карту, они пришли к выводу, что место высадки корпуса менять не стоит, но направить его следует не в Остроленку, как следовало из последнего предписания, а в Ломжу, до которой всё же поближе. А вот многострадальный Шестой корпус, который к ней сейчас приближается, перенаправить в Остроленку. В этом был к тому же небольшой плюс, так как дорога на Ломжу была уже улучшена Шестым корпусом, значит, Тринадцатый будет по ней продвигаться значительно быстрей. Надо только указать в новом предписании, что двигаться они должны сначала по дороге на Варшаву, которая содержится в приличном состоянии, а потом сворачивали на проторенный Шестым корпусом путь. И, конечно, на Орановского возлагалось обязанность известить об этой перестановке командующего фронтом Жилинского, с изложением причин.

Весь день прошёл в заботах, переговорах и работе с бумагами, а вечером пришло сообщение от начальника четвёртой кавалерийской дивизии Толпыго, который решил вновь выдвинуться к городу Бяла, чтобы расширить область разведки дивизии, так как германская завеса из пограничников и ландштурма задерживала отдельные эскадроны кавалерии, не давая им проникать вглубь территории. Выступив рано утром из Грабово с отрядом из четырнадцати эскадронов и сотен, двенадцатью орудиями и восемью пулеметами, русская конница без затруднений достигла городка Бельцонцен, где 4-й Донской казачий полк, с четырьмя орудиями и четырьмя пулеметами, составлявший авангард отряда, ввязался в пеший бой с германской пехотой, занимавшей опушку леса. Толпыго дал колонне основных сил отряда указание охватить правый фланг задержавшего авангард неприятеля. Вскоре колонна основных сил вышла во фланг противника, который был вынужден оставить позицию. Однако вскоре на левый фланг дивизии вышла германская пехота, выдвинувшаяся из Иоганнисбурга по шоссе. Кавалерия была принуждена к отходу. Но к этому времени, германская артиллерия успела пристреляться по позиции конной батареи, которую пришлось бросить, несмотря на геройские усилия (так было написано в телеграмме) артиллеристов и гусар. В итоге дня кавалерия отошла к Едвабно. Потери составили 35 человек убитыми и 84 ранеными, а также 59 лошадей было убито и 59 ранено.

Всё шло своим чередом, события начинали набирать обороты. После этого Самсонову доложили, что установлена связь с площадкой временной станции, и начальник корпуса Мартос хочет с ним поговорить. Николай Николаевич заверил его, что почти весь корпус прибыл на место. Артиллерия одной дивизии уже в лагере, а второй выгружается, и скоро будет. Он наметил места установки орудий для стрельбы по дирижаблю, солдаты уже сооружают конуса для них из кусков дёрна, который остался после выемки с площадки. Конуса решил сделать круглыми, со скошенной вершиной, чтобы в случае надобности можно было разворачивать орудие в любом направлении. Крутизна склона в сорок пять градусов. Орудия будут установлены в зарослях кустарника и ближайших рощах, и дополнительно укрыты срубленными ветками. Всего оборудуется двадцать четыре позиции. Пулемёты установлены чуть дальше на вращающихся деревянных площадках с наклоном, которые посажены на вкопанный в землю столб. В общем, по заверениям Мартоса, уже завтра они могут встретить дирижабль, потому что сегодня над ними немного полетал германский аэроплан, но было это до обеда, и ничего интересного он увидеть ещё не мог, кроме большого скопления людей, которое и должно быть главной приманкой. Самсонов похвалил Николай Николаевича за расторопность, и попрощался до завтра, обещав заехать и посмотреть на всё.

Потом связался с авиаторами под Цехановым, и потребовал, чтобы они как можно скорее установили пулемёты на свои машины, потому что летающие свободно над нашими позициями германские разведчики совершенно не входят в его планы. Но вот с дирижаблями просил быть поосторожней, и лучше пока за ними не гоняться. Командир отряда Вальницкий, заверил его, что завтра они обязательно закончат вооружение своих машин.

Наконец, закончив с текущими делами, он вышел на улицу, пытаясь понять, как ему начать трудный разговор с Полонской. У входа в ресторанчик его опять ждала карета, из которой ему навстречу выпорхнула Анастасия. Именно выпорхнула, несмотря на свои тридцать восемь лет. Впрочем, фигура у неё была лёгкая, а любовь к верховой езде всегда придавала её телу определённую силу. Он даже опомниться не успел, как она чмокнула его в щёку, и, обхватив за руку, прижалась к его боку всем телом. Заняв свободный столик в ресторане, они снова принялись изучать друг друга. Это даже забавляло Полонскую, и она явно приписывала эту паузу смущению, которое должен, по её мнению, испытывать Самсонов. Возможно, это было и так, только она не подозревала о причинах. А Самсонов никак не решался испортить ей настроение. Но всё же собрался с силами, и спросил:

– Настя, ты знаешь кто такой Пилсудский?

– Конечно. Если ты о том, что жандармы имеют к нему претензии, то в этом нет ничего удивительного, потому что он был очень близок с моим мужем. Поэтому Юзеф и вынужден был уехать в Австро-Венгрию.

– А насколько твой муж был с ним близок?

– Какое это имеет значение сейчас. Всё это в прошлом.

– Которое может тебя настигнуть. – Лицо Анастасии застыло, и Самсонов продолжил. – Ты знаешь, чем занимался твой муж?

– Оставь в покое моего мужа. – Резко ответила она.

– Хорошо. О нём не будем. – Сказал он, выдохнув. – Но вот про этого Юзефа, я обязан тебе сказать, что и раньше подозревал, а сегодня узнал достоверно. Мне это было сказано, конечно, в совсем негативном ключе, но некоторые вещи сомнению не подлежат. А именно, что твой Юзеф один из организаторов боевой школы в Кракове. А именно сейчас он сколачивает два польских легиона в Австро-Венгрии. И угадай, где эти люди будут воевать? – Полонская подавленно молчала. – А теперь немного подумай, и скажи, на какие такие сборы должен был остаться твой старший сын, которого этот заботливый человек должен опекать?

Полонская побледнела, что было видно даже при тусклом освещении. На узком лице сияли огромные, расширенные глаза, в которых проступали слёзы. Наконец, она нашла в себе силы, и дрожащими губами произнесла:

– Ты думаешь, он вступил в австрийскую армию?

– Не просто в армию, Настя. Если бы это было так, то его ещё могли отправить стеречь какой-нибудь тихий участок границы на всякий случай. А он вступил в легион, который бросят в самую мясорубку, и именно против нас. Думаю, уже через неделю или две. – И немного помолчав, спросил. – У тебя есть связь с Пилсудским?

Полонская словно не слышала его, глядя прямо перед собой. Но потом встрепенулась, и ответила:

– Нет. Он же в розыске, в России последнее время не появлялся, но писал мне письма, всегда утешал. Такой галантный. Он и предложил мне в прошлом году помочь с устройством Алекса во Львове.

– Алекса? Ты так и назвала своего сына?

– Александр. – Сказала Полонская, посмотрев в глаза Самсонову. – Я назвала его Александр.

Это смутило его, потому что напрашивались опять слишком лирические аналогии, которые нехорошо бередили ему душу.

– То есть ты никого здесь не знаешь, кто может быть связан с Пилсудским? – Спросил Самсонов.

– Да, знаю. Конечно, у него здесь обширные связи. Но это всё по старой памяти, я не слышала, чтобы он здесь появлялся в последнее время. А эти знакомые никогда не приходили ко мне с известиями от него. Может просто отправить телеграмму во Львов?

– Настя, границы закрыты, телеграммы не отправляются через неё. Боюсь, что твоего сына теперь уже не вытащить оттуда. Да, и как ты себе это представляешь? Он же юнец, которому вскружили голову патриотическими сказками. Неужели ты думаешь, что он послушается мамочкиного оклика? Нет, он полон решимости поквитаться с «этими русскими» за обиды столетней давности. А то, что новые хозяева с ним только заигрывают, и совершенно точно не собираются выполнять свои обещания, ему и в голову не приходит.