– У тебя руки замерзли.

Он удивленно изогнул бровь, но протянул руку, чтобы их взять, и на секунду их пальцы соприкоснулись, от чего у Гермионы по спине побежали мурашки. Его холодное прикосновение обожгло кожу.

– И тебе понадобилось лишь два года, чтобы вернуть их, – проворчал он, вновь развернувшись к могиле. – Что ж, лучше поздно, чем никогда.

Вновь в воздухе повисло молчание, и Гермиона поспешила разрушить его:

– Можно кое-что спросить?

Он странно на нее посмотрел, а затем медленно кивнул:

– Давай.

– Почему ты здесь сегодня?

– По той же причине, что и ты, думаю, – пожал плечами он. – Сегодня ее День Рождения, но большинство людей навещают могилу в день ее смерти. И также не многие захотят провести День святого Валентина на кладбище, а мне приятнее быть здесь одному.

– Но ты не один, – заметила она, – я тоже здесь.

Его губы дернулись.

– Возможно, я не слишком возражаю против твоего присутствия, – сказал он спокойно, но у Гермионы была лишь секунда, чтобы осознать его слова, прежде чем он продолжил. – И Уизли совсем не против, что ты проводишь День святого Валентина на кладбище?

– Ну… вообще-то… ммм…он, – начала заикаться она, по-прежнему пытаясь осознать прошлую фразу. – Вообще-то он не знает, что я прихожу сюда.

– Не знает? Stupefy запустила в него перед уходом?

Девушка не смогла сдержать улыбку.

– Нет, и мне, так или иначе, никогда не нравился День святого Валентина. Если ты кого-то любишь, один день ничего не значит. Я просто говорю Рону, что работаю.

– Почему не говоришь, что приходишь сюда?

– Потому что он тоже захочет прийти, – объяснила она. – И как ты сказал: я тоже предпочитаю быть здесь одна.

– Разве что ты не одна.

Она мягко улыбнулась и пожала плечами:

– Возможно, я тоже не против твоего присутствия.

Молчание, повисшее на этот раз, было почти уютным, и Гермиона заметила, что в этом году Драко выглядит более здоровым. Хотя его кожа по-прежнему была очень бледной, он выглядел посвежевшим, а глаза уже не казались мертвыми, в них появился огонек, будто он снова начал замечать происходящее вокруг. Будто и правда видел ее. Изменения были едва заметны, но по какой-то причине они немного успокаивали.

– Расскажи мне о ней.

– Ее любимый цвет – фиолетовый.

– Что-нибудь еще.

– Ее любимый вкус драже Берти Боттс – зефир.

– Еще.

Гермиона задумалась и посмотрела ему в глаза.

– Думаю, она была бы счастлива узнать, что ты ее навещаешь.

Он скептически хмыкнул, но не ответил. Они оба вновь перевели взгляд на надгробие, и девушка проглотила комок, подступающий к горлу. Слезы, стоявшие в глазах, были непохожи на прошлогодние, и она быстро смахнула их рукавом, но это не осталось незамеченным.

– Почему ты плачешь? – спросил Драко.

Она глубоко вдохнула, чтобы выровнять голос.

– Потому что я не плачу от того, что скучаю по ней, и от этого мне стыдно.

Он нахмурился и с минуту размышлял над ее признанием.

– Время лечит, – отрешенно произнес Драко, будто говорил не с ней. – Не вини себя за то, что справляешься, ты не можешь носить траур вечно. Ты боец, Грейнджер. Я знаю это.

Она практически физически ощутила значение этих слов, которые теплой волной накрыли и успокоили. Гермиона попыталась найти в его глазах хоть какой-то намек на неискренность, но его там не было.

– Ты так изменился, – выдохнула она, нервно кашлянув, когда Драко недоверчиво изогнул бровь. – Я хотела сказать, ты стал другим… и это что-то вроде комплимента.

– А ты не слишком изменилась.

– Это хорошо?

– Это не было оскорблением, – произнес он, отводя взгляд. – Так что… Можешь тоже считать это комплиментом.

– Тогда спасибо, – улыбнулась девушка.

Он кивнул, вновь извлек черную розу и положил на надгробие. Поднимаясь, он на секунду задержался, бросив на Гермиону едва заметно расстроенный взгляд.

– Увидимся в следующем году, – просто сказал он и ушел.

Дождавшись, когда смолкнут шаги, Гермиона развернулась к могиле Тонкс и смущенно улыбнулась.

– Не так уж он и плох, да?

14 февраля 2002 года

Из под опущенных ресниц Гермиона наблюдала за Драко, отмечая запавшие щеки и мешки под глазами. Он был бледен, но не так, как в прошлом году. Он не напоминал фарфоровую статуэтку: бледность была почти болезненной, что неудивительно, учитывая написанное в газетах, хотя она ожидала худшего.

Они не проронили ни слова с момента, как девушка присоединилась к нему у могилы Тонкс. Молчание было гнетущим, и Гермиона чувствовала почти физическую потребность нарушить его.

– В этом году теплее, – прошептала она. – Заметил?

– Обсудим погоду? – проворчал он. – Как это по-британски, не находишь?

Она сжала губы.

– Я просто пытаюсь…

– Не стоит ходить вокруг да около, – сказал он. – Это чертовски раздражает.

– Хорошо, тогда, – нервно выдохнула она, – я слышала о твоем отце, мне жаль…

– У тебя нет ни единой причины сожалеть. Ты ненавидела его, и весьма оправдано.

Девушка развернулась к нему:

– Независимо от того, что я чувствовала по отношению к твоему отцу, я подумала о тебе, когда услышала эту новость, и мне на самом деле жаль.

Он всматривался в ее глаза, ища признаки неискренности, но не найдя их, кивнул и уже мягче произнес:

– Я в порядке, Грейнджер. Уже месяц прошел, и, в общем, это не было неожиданностью. Он болел.

– Я знаю, но газеты… не очень вежливо….

– А я ожидал подобного, – пробурчал он. – Кстати, говоря о новостях, слышал о тебе и Уизли.

– Да… ну…

– Я не сожалею.

– Ч-что прости? – запнулась она.