Та ещё гадость, как по мнению Харди. Но, говорят, им там, в Рое, хорошо. Вроде как Рай на земле. Голый, не ведающий стыда, не понимающий самое себя Рай. Может, это как наркотики.

   Харди как-то прежде не задумывался...

   И вот перед ним раскачивался из стороны в сторону ройный, явно принудительно и резко отсоединенный.

   И сходил с ума.

   Телепат, который сходит с ума в одной с вами камере.

   Но именно сейчас телепат сходил себе с ума тихо и скромно, никого в свои мозговые штуки не втягивая, и Харди решил, что ужас откладывается.

   "Нет-нет-нет", конечно, раздражало и, чего уж там, пугало. Но...

   И жалко ведь было тоже. Харди ж не какой-то там драконид, у которого вместо крови жидкое железо, а сердца, говорят, и вовсе нет.

   -- Нет-нет-нет, -- продолжал бормотать мальчишка, и Харди решил, что это чистокровный терранец. Что было довольно странно, учитывая низкий пси-статус гуманоидов в целом и землян в частности.

   На вид мальчишке было лет шестнадцать -- теперь решил, что даже не двадцать, совсем зелёный. Белые волосы и бледная кожа указывали на то, что он или альбинос, или результат каких-то генетических манипуляций, а в его затылке поблескивало кольцо для шунта виртуальной реальности. Значит, представление о Сети мальчишка имел и, следовательно, относился к какому-то из Роев нового порядка, неортодоксальных. Его, может, даже спускали иногда с поводка...

   И, значит, он мог быть и не совсем... того.

   -- Эй, -- попробовал Харди снова. -- Имя-то у тебя есть?

   Мальчишка опять поднял на него слепое лицо и нахмурился. Но, слава всем богам, бормотать прекратил.

   -- Имя, -- терпеливо повторил. -- Как-то же тебя называли.

   Мальчишка шевельнул губами. А потом моргнул и поглядел на Харди вполне себе по-настоящему, и тогда оказалось, что он вовсе не слеп.

   О. Третье веко. Ну, не совсем человек.

   -- Ну так что, парень, у тебя есть имя?

   Мальчишка облизнул губы и ответил, разумеется:

   -- Нет.

   -- Буду звать тебя Джоной, -- решил Харди.

   Имя ничем не хуже всех прочих.

   ***

   В своей не слишком бурной, но в целом приятной юности Харди чем только ни занимался. Например, он целый месяц лепил глиняные горшки по образцам из музея культур первобытности и древности.

   Изготовление горшков не диво как завлекательно, но Харди помнил медитативность этого занятия -- тёплая, мягкая, жирная глина и бесконечное верчение гончарного круга.

   Вот с обжигом у него были проблемы. Он, понимаете ли, ужасно нетерпелив. Он или держал горшки в печи меньше положенного, или вытаскивал из нее раньше необходимого. И они либо не пропекались, либо трескались от перепада температур.

   Ну, черепки тоже получались очень славными.

   Харди нравилось думать, что когда-то, тысячи и тысячи лет назад, какие-то люди вот так же крутили гончарный круг и обжигали пальцы о горячие бока горшков.

   Харди думал -- прежде были люди. Харди представлял себя этакой морской звездой, раскинувшейся не только в пространстве, но и во времени.

   Люди (в самом широком смысле слова) жили, живут и будут жить, даже тогда, когда сам Харди умрёт.

   Харди хотел бы всех этих людей прочувствовать.

   ***

   Женщина представляется Евой, и это она, разумеется, зря, хотя в некотором роде и права.

   Она предлагает Харди билет до Граса-де-Дьё и обещает, что будет интересно.

   -- Я не сыщик, -- пытается ей втолковать Харди. -- И не антиквар-оценщик. И не реставратор. И даже не искусствовед!

   Он не разыскивает потерянного и не распутывает убийства. Возиться с убийствами вообще не его дело, если это не мифические убийства хтонических чудовищ.

   Но Ева не знает сомнений -- и Харди соглашается.

   Деньги его не особенно интересуют: они у него есть. На жизнь и исследования, во всяком случае, хватает.

   И вот они с Евой в первом классе лайнера дальнего следования, и тут есть бассейн с настоящей водой, огромный, и куча ничем не занятого времени -- лететь им ещё неделю. Харди думал, хватит времени, чтобы разобрать заметки и отснятый материал, но Ева считает, что уже купила его с потрохами, и что он вроде как ей принадлежит целиком и полностью.

   И вот она рассказывает:

   -- Этого человека убили очень давно: прибили к деревянному кресту. Он истёк кровью, или, может, умер от жажды и голода, я точно не знаю.

   -- Этого человека звали Иисусом?

   -- Нет, -- сверкает своими карими с фиолетовыми искрами глазами. -- Этого человека звали Маркус Блад, он был из переселенцев второй волны. А вы -- богохульник. Впрочем, вы ж не верующий. Ладно.

   Это "ладно" она произносит так, будто Харди суждено в конце концов уверовать и потом своё "богохульство" долго замаливать (но это совершенно не относится к делу).