– Но это был мой план: лететь и петь, – проворчал йодрик.

– Если ты не заметил, у каждого из нас был именно этот план, – осадил его Силь.

– Да? Я не заметил, – удивился Троп.

Силь и Душаня рассмеялись в голос.

Деревья пригнулись от ветра. Вернулась Фонла и заорала с высоты:

– Эй, мелюзга, а ну-ка цыц. А то мигом сделаю фарш на утренние котлетки!

На что способна крикливая Фонла, никто не знал. Друзья переглянулись. Троп подмигнул. В конце концов, у них был план и завтрашний день. Незаметно их сморил сон, укачал от всех прошедших событий в тишину и покой.

– Па-а-адъем! – скомандовала Фонла.

От неожиданности йодрик слетел с кучи листьев, плюхель подпрыгнул, разворошив разлетевшиеся остатки, а древока осела на землю в гнездо из остатков листвы.

– Что такое? – потягиваясь, спросил Силь.

– Завтракайте живо, – рявкнула Фонла, – мы улетаем.

– Но куда?

– Летучий остров собираетесь искать или только болтать о нем горазды? – проворчала Бабу.

– Вы нам поможете? – обрадовались друзья.

– Хех, – переглянулись с Фонлой Бабу, – поможем-поможем.

Бабу жарила на костре хлеб и, достав из-под грязного передника банку с вареньем, намазала бутерброды, окутанные дымом костра. Фонла открутила термос с душистым, на травах чаем, и все принялись запивать хрустящие горячие бутерброды из одной кружки по очереди, обжигаясь от ее горячих металлических краев.

– Садитесь на спину Фонлы, – скомандовала Бабу.

– Пусть сначала руки вымоют, пачкули мелкие, – сказала вторая голова Фонлы первой.

– Да! – гаркнула первая.

Бабу вытерла пачкулям руки своим грязным передником, и Фонла угомонилась. Руки вымыты, огромная птица оседлана. Фонла оттолкнулась от обрыва и ухнула вниз. Сердце у всех разом оборвалось, ветер надавал пощечин и захлопнул глаза. Когда седоки безумной Фонлы смогли открыть глаза, они увидели, как солнце охватило небо, пригрело визгливые стаи пурушат, обласкало тринькающих птиц. Двуглавая птица кружила над долиной, над огромным сонным городом. Мир в это утро был так пронзительно красив.

Душаня прижала руки к животу: внутри затеплилась Песня, как всегда, не вовремя и в последнее время слишком уж часто. Бабу метнула на древоку косой взгляд.

– И чего молчим, козявочки вы мои? – поинтересовалась Бабу, заглядывая в лицо Душани. – Уж бабулечке и Песни не споете? Древоста моего прогнали. А что может быть в Мире лучше древоста? Ничего. Весь Мир стоил моего исполина. Пойте, что ли, усладите мою осиротевшую душу Песней, что когда-то принадлежала древостам.

Бабу говорила жалобно, то и дело вытирая сухие глаза.

В горле у древоки запершило. Троп пожал плечами и достал из сумки свистель. Силь зашептал под нос. Из свистели в небо выплеснулась волна звука. Волна подхватила пурушат, которые весело заверещали, вливаясь в новое развлечение. Силь, закрыв глаза, перешел от шепота к полнозвучному плетению слов: белые узоры заполонили небо, украсили волны йодрика. Душаня кусала губы и косилась на развеселившуюся Бабу, но Песня вырвалась золотой россыпью искр и слилась с узорами и волной. Река Песни текла по небу, проливаясь дождем на поля, дома, город. И казалось, будто вместе с ними пело небо, ожила долина и тринькала в унисон каждая травинка.

Я готов шагать за тобой день за днем.

Я твой друг,

Ты мой друг,

Мы втроем.

Остров манит нас в путь.

Мы бежим и поем.

Свет звезды – нам фонарь среди тьмы.

Мы не знаем дорог.

Вслед за Песней идем.

Я твой друг.

Ты мой друг.

Мы втроем.

Бабу похлопывала по стальным перьям Фонлы, глядя, как дождем осыпаются золотистые искры, как несет поток музыки Песню в долину, окутывая город звенящими струями.

И не успела Душаня допеть, как Бабу столкнула ее вниз.

– Что вы делаете? – заорал Силь.

– Выталкиваю птенца из гнезда, голубочек. Пора ей своими крылышками помахать.

– У нее нет крыльев! Сейчас же за ней вниз!

Силь вцепился в Бабу. Троп колотил по Фонле.

– Вы же обещали помочь!

– Я и помогла, чем смогла, – нагло сказала вредная старуха, – теперь весь Мир узнает, что Песня вернулась. Знает Шароград – знает весь Мир. А там уж и про летучий остров заодно спросите, мож, кто видел, куда его ветром сдуло. – Тут Бабу заклянчила жалобным голосом: – Фонла, они в меня вцепились.

Фонла резко накренилась, Бабу ухватилась за перья, а Троп и Силь не успели – и полетели в долину вслед за Душаней.

Душаня, раскинув руки, медленно опадала в долину. На нее с мелодичным звоном осыпались золотинки Песни. Бабу что-то наколдовала с ее падением, и оно намного больше напоминало полет. «Хотела летать, вот и летаю: на летучем острове, на пурушатах, на двуглавой птице и даже сама по себе и бесконечно пою, – думала древока. – Ива, познавшая оммм-ном-ном, умеет исполнять желания, – и добавила хмуро, – ю-ху-у».

Долина добродушно распахнулась навстречу причесанными полями, ровными рядами овощей и колосьев. В центре возвышался над всем Шароград – город-куст. От земли во все стороны ветвились белые улицы, на которых синими гроздьями колыхались дома, составленные из нагромождения шаров больших и малых. И посредине всего этого спелого великолепия к небу одиноко тянулась ниточка синих шаров – то ли башня, то ли развлечение, увенчанное белым куполом.

К Шарограду нехотя вились пыльные дороги, а громада города их проглатывала, будто спагетти на обед, своими разинутыми воротами-арками. Ни одна дорога не избежала этой участи, не извернулась в обход к небольшому лесочку, за которым привольно растеклась Неугомонная[6]

Душаня наконец упала. Вышло далеко от Шарограда, в душные от жары поля, по-августовски налитые красными, желтыми, оранжевыми, фиолетовыми лопающимися плодами. Белая древока лежала в луже из раздавленных ею красных помпидольчиков и смотрела в небо. Она видела, как далеко в золотистых волнах Песни парила страшная Фонла. Она видела, как трепыхался на ветру огненный вихор падающего йодрика, как рассекал синей стрелой воздух долговязый плюхель. Душаня закрыла глаза.

Силь и Троп со свистом неслись к земле, к месту чуть дальше, чем заросли помпидольчиков, пока не зависли на мгновение перед колышущимися травинками, щекотавшими нос, а затем, одновременно чихнув, бухнулись на землю. Силь незамедлительно вскочил и подбежал к Душане. Он с ужасом разглядывал белую шерсть в густой красной луже.

– Следующий пункт в моем плане: найти Бабу и скинуть ее с ее гадской птахи, – ворчал Троп, отряхиваясь и подходя к неподвижно лежащей с закрытыми глазами Душане. – Почему она валяется? Эй, пушистик, ты что, сломалась?

– Нет, – не открывая глаз, сказала Душаня.

Силь облегченно выдохнул и, наклонившись ближе, осторожно спросил, будто боялся сдунуть ее с места:

– Тебе не больно?

– Нет.

– Ну, так подпрыгивай и вперед, – нетерпеливо махнул хвостом Троп, – а то, смотрю, у тебя хобби валяться в ужасе от всяких там событий и прятаться по кувшинам.

– Не лезь к ней, – одернул его Силь и уселся рядом с древокой на землю. – Тебя бы скинули ни с того ни с сего.

– Так меня и скинули. Только я вот не валяюсь в грязи весь такой разнесчастный. Сейчас я ее взбодрю. Ты чего развалилась? – подергал ее за плечо Троп.

Душаня влажно зачавкала в красной жиже из помпидольчиков.

– Чувствую, – ответила Душаня по-прежнему с закрытыми глазами.

– Что? – склонил голову Троп.

– Жизнь. Все вокруг такое стремительное, и я совсем никак не успеваю прочувствовать жизнь.

– Ты головой ударилась? – уточнил йодрик.