Он ходил по номеру. Было так пустынно и тихо, что казалось, гостиница погружена в какую-то иную, невоздушную стихию. И есть в этом мире только он и Она. Анатолий не умел знакомиться с женщинами. Но тут решился: "Почти до тридцати дожил, что за мальчишеская робость".

  Он спустился вниз, сел в кресло. Она приветливо смотрела на него.

  - Я вот подумал: сижу там один, вы здесь. Вот думаю, поговорим, может. Вас как зовут?

  - Таня.

  - А меня Анатолий...

  Он покраснел, ему стало душно. Он не знал о чем говорить. Не смотря на ее радушный взгляд, даже произнося первые фразы, он чувствовал себя в идиотском положении.

  - Если, конечно, муж у вас не ревнивый, а то подведу вас.

  - Я живу с папой и с мамой, - взгляд у нее был внимательный, как у школьницы и чуть-чуть лукавый.

  Всем видом она выражала готовность к разговору, словно пытаясь помочь ему. Но он с каждой минутой чувствовал себя глупее и глупее. Разговор не получался, не было легкости. Слова, которые он произносил, казались ему чужими, бессмысленными... Это было, как пытка и он неловко простившись, ушел. И почти полночи ворочался, проклиная себя, ругая самыми оскорбительными словами. И утром едва взглянув на нее, буркнул:

  - До свидания, - и вылетел из гостиницы.

  И с таким стыдом за себя вспоминал все это, так мучался, что даже уже через месяц после того, вспомнив, вскакивал среди ночи и принимался раздраженно ходить по комнате и бить себя кулаком по лбу.

  Но сегодня он знал, ЧТО сказать ей. И знал, что скажет. Только бы она дежурила сегодня. И, идя к почте, он был уверен, что дозвонится до нее именно сегодня. Телефон гостиницы у него был.

  Трубку взяла она и, когда, наконец, поняла кто это, ему показалось, что - обрадовалась. А он говорил и говорил не переставая. Извинился за тот разговор, за резкий отъезд.

  - У меня словно груз был какой-то на душе. А теперь чувствую, нет его. И так захотелось Вам позвонить. Может глупо? Вы простите.

  Она отвечала немножко удивленно, смущенно... Но он чувствовал в голосе радость. Она была рада ему!

  - Таня. Я даже не знаю, как Вам сказать, как объяснить... Мы почти незнакомы, но мне сейчас кажется, что я вас знаю очень давно. Давным-давно. И так давно Вас не видел... И хочу Вас увидеть... Приезжайте ко мне, в город...

  Она не отвечала. Молчал и он.

  - Ало, Таня... Вы слышите меня. Таня.

  - Да.

  - Я не знаю, как объяснить. Но все так чисто, я даже не знаю, как... Прошу Вас поверьте мне. Если вы выедете утренним автобусом, то будете в городе в четыре часа. Я буду встречать Вас на Автовокзале, прямо у автобуса, завтра, я буду ждать Вас. Вы слышите... Таня? - он произнес ее имя так осторожно, так трудно, словно осмелился прикоснуться к ней.

  - Я... Я не знаю

  - Я жду Вас, я буду ждать Вас. Приедете Вы, или нет, знайте, что я там. Таня.

  Он повесил трубку.

  За час до прихода автобуса он стоял на автовокзале. Подтянутый, строгий и счастливый. И такая же строгая, как и он, возвышалась в его руке белая роза на длинном, зеленом, с мощными щипами, стебле.

  В ярко синем от восторга небе сияло солнце. Да и могло ли быть иначе. Сегодня - Праздник. Пасха. А он еще и принял первое причастие. Как жил до этого? Чем жил? Как можно было так обкрадывать себя? Это был первый настоящий Праздник в жизни. И первое причастие. Время от времени он одергивал себя. Становилось страшно за свои неуемные чувства. Так не бывает долго. Что-то случится. Она не приедет. Умом он понимал, - она не должна приехать. Это невозможно. Понимал. И улыбался, и верил - приедет.

  - Слышь, земляк, глянь-ка. Не купишь?

  Перед ним стоял мужик лет пятидесяти. Одежда неважная, но не истасканная, не по погоде только. Зимнее пальто, цигейковая шапка. Он протягивал, что-то в руке.

  - Нет. - Анатолий даже не взглянул.

  - Да ты посмотри. Полтинник серебряный.

  Он взглянул, на заскорузлой, с желтыми бугорками мозолей ладони, лежала монета двадцатых годов, молотобоец над наковальней. Анатолий раньше видел такие - серебряный полтинник.

  - Нет. Не куплю.

  - Да мне одиннадцать тысяч и надо-то. На билет не хватает. Возьми, а? Он же дороже стоит.

  - Сказал же нет, - Анатолий чуть отвернулся от мужика.

  Тот опять стал перед ним.

  - Может, скажешь, сколько он стоит. А то я в них не понимаю. Но дороже, наверное, одиннадцати?

  - Да, наверное, дороже. Я тоже особо не разбираюсь.

  Мужик тяжело вздохнул.

  - Попробую этим предложить, - он кивнул на ряды киосков, - может, купят. Ехать надо, а денег нет.

  И он медленно побрел к киоскам. Шел он, втянув голову в плечи, пришаркивая стоптанными каблуками полуботинок.

  Анатолий отвернулся. Попытался вернуться мыслями к Тане. Не получалось. Все было испорченно. Даже с солнцем и с небом показалось, что-то случилось. Вроде, потускнели они. "Чепуха, - подумал Анатолий, - просто дело к вечеру, к закату уже. Мистиком потихоньку становлюсь". Но казалось так, что и все счастье, сиявшее в нем, не то что склонилось к закату, а полностью ушло в него. Стемнело в душе. Он ругнул мужика.