Сергей неопределенно мотнул головой.
- Ты не думай, я ключ хоть сейчас дам, или вот паспорт мой пока себе возьми, что б не думал чего. Хотя - куда тебе сейчас ехать, один, дело к вечеру...
"Денег ни копейки", - мысленно закончил Сергей. Он планировал оставить от сделки тысяч сто, но мужик, где мытьем, где катаньем, довел дело до того, что Сергей в сердцах вывернул карманы: вот, все, видишь - больше нету.
- Значит, до завтра. В одиннадцать. И матрасик, какой захвати. Там же пусто. П-у-у-сто, - протянул квартиросдатчик.
Сергей медленно шел по вечернему городу. Тоскливо думал, о том, что придется подзанимать у Сашки. Сто или хоть пятьдесят, неудобно, а что делать? Проторговался.
Люди сновали вдоль улиц, в магазины, из магазинов, втискивались в транспорт, у всех было дело, всех кто-то ждал. И только он брел бесцельно, никому не нужный. Большие города равнодушны к чужим людям, и чем больше город, тем острее ощущает человек свою ненужность. Тем отчаяннее спрашивает себя: "Почему, зачем я здесь?"
Сюда Сергей попал случайно. Хотя, что такое закономерность нашей судьбы, как не цепь, кажущихся случайностей?
Прежняя его жизнь прошла в другом городе. И именно тот город воспринимался им как дом. Там жила его мать, там он окончил школу, оттуда ушел в армию, туда же вернулся, работал на заводе, женился... Город и сейчас стоит, как стоял, но он уже перестал быть домом. Сергей в нем так же ненужно-бесприютен, как и здесь. Горько, как в детстве, когда обидят. Хоть плачь. Но нельзя - мужик... А с женой не смог жить. Если женщина уходит, виноват мужчина. Какая бы она ни была, все равно, - виноват он. Он. Не смог удержать, чего-то вовремя не заметил, не остановил. Где-то, может, надо было быть жестче, а он поддался; пусть и обманутый ею, обязан был понять, и знать, и видеть все, удержать семью, на то - ведь и мужик. А его Светка не "какая-то" была - хорошая. Время ли такое, работа ли ее, подруги? Кончилось тем, чем кончилось. И время, конечно, ни при чем. Когда они поженились, он был полон планов, готовился в институт, вернулся к школьной классике, и - неожиданно увлекся. И экзамены сдал, и учился, и бросил потом с третьего курса, а читать все равно продолжал, словно заново для себя все открывая - неужели они проходили это в школе? А он и не помнит. Читал не только громкие имена, но и тех, о ком в школе лишь упоминали. Взял Станюковича, вроде у него про море, что-то. Роман попался не про море, а про жизнь, и про жизнь словно сегодняшнюю, он глянул, - сто лет назад писано. Вот тебе и "наше время". А все один-в-один.
В школе они сидели за одной партой. Светка бойкая была, шумная, роста высокого, почти с него (а он при построении третьим в шеренге стоял) глазищи черные, волосы тоже, как ночь, сама гибкая, стремительная, и под чуть смуглой, словно сильный загар, кожей щек, словно пламень тек, жаркий и нежный одновременно. Нос был немного, узкий, выдающийся вперед, но не хищный, не уродливый. Наоборот, будь другой, она бы стала некрасива, а этот находился в гармонии с ее худощавым, чуть вытянутым лицом, и четко очерченными губами крупного рта. Но это уж Сергей потом понял, - гармония. А в молодости дразнил ее "Девкой-чернавкой", да парту с ней делил, пихаясь локтями. Светка вредная была, линейкой вымерит все до миллиметров, черту проведет поперек, и свои учебники по этой линии выложит, и чтоб ни-ни! Их даже из класса раз выгнали, - хохота было...
Так, смеясь, и расстались. Она в другой город, в финансово-экономический, он на завод, потом в армию, потом опять на завод. Потом встретились случайно, а расстаться уже не смогли, так и поженились. Он не первый у нее был. Даже не спрашивал, какой. Зачем? У него ведь тоже женщины были. А Светка первое время все не спала по ночам. Лежала на спине, распахнув свои глазищи черные, чернее даже ночи, так хорошо они были видны в темноте. О чем она думала? Жалела, что парту делила? Так, может, тем самым его подталкивала, - сотри черту, давай вместе... Но, что он понимал, - пацан. Женщины ведь взрослее. Сам и виноват. Что корить себя? Был кто-то, так сложилось, он же не попрекает, чего еще? Теперь - вместе. Вот она - протяжная, спокойная, как река на рассвете...
- Света..., - она не двигалась, не отвечала. Потом резко поворачивалась к нему, словно волной накрывала, стремительная, как тогда в школе, и забирала поцелуями всего, словно уносила куда, но был в этих влажных, просторных губах не только жар, не только страсть, но и вроде жалость, вина: может, прощения просила? А может, не прошлое видела она, а будущее, и каялась, заранее каялась в том, чего не сможет не сделать. Светка, Светка, плакать хотелось, вспоминая. Что ж мы натворили?
Стали жить. Детей она не хотела. "Давай для себя поживем". У него квартира однокомнатная от мамы осталась, мама уехала в деревню, ходить за заболевшим братом-вдовцом, да так и осталась там после его смерти, не то что - прижилась, молодым не хотела мешать: "Живите сами, что уж старухе с молодыми: две хозяйки... мало ли... лишь бы у вас все хорошо было". У Светки комната была, она и поменяла - (как? - ему и вникнуть было не по силам) - их площади на двухкомнатную новой планировки.
- Теперь бы и детей, - завел он.
Но тогда как раз частные банки стали появляться, и Светка сменила работу.
- Конечно! Только устроилась. Такое место. Зарплата, премии в валюте. Подождем, не старые еще.
Он не спорил с ней. Сам он зарабатывал все меньше и меньше, завод еле дышал. Денег с каждым месяцем хватало все на меньший промежуток времени. Светка и поесть любила, и "тряпку" модную не пропускала. А тут как бы с него и спроса нет, сама зарабатывает. Только видеться они стали все реже и реже. Но в случайных разговорах (" Валька от мужа ушла. Живет, конечно, дай Бог, но ребенок-то без отца... Бестолочь") радовала его: "Понимает".
А потом она перешла в какой-то лучший банк, потом ее повысили, что ли. Он стал чувствовать, что она исчезает: вроде рядом, ест за одним столом, телевизор вместе смотрят, но она, как бы и не здесь. Коснешься рукой, словно очнется, и недовольна так, будто он и впрямь вернул ее откуда-то, а ей уж чуть-чуть оставалось, еще бы миг, и не достать уже. И постель, как парту пополам стала делить: "твое", "мое", и за границу ни-ни. Тогда бы и опомниться, а он лишь улыбался. "Вредничаешь. За старое взялась?". И все чаще стал оставаться после работы с мужиками, - пить. Раньше он этих компаний избегал: то учился, то книга казалась интереснее пьяных откровений. Бывало, конечно, перед праздниками или когда в отпуск кто уходит, это уж "святое", без этого никак, но остальные-то почти каждый день пили. Начинали прямо на работе, но осторожничали, не разгонялись, надо было еще через проходную выйти, а уж выходили - гуляй братва! И закрутило его, завертело. И очнулся только, когда Светка сообщила о разводе. Не очнулся даже, а попал в какую-то новую круговерть. Все вспоминалось, как кошмар, стремительно и не реально. Суд, где выяснилось, что он отказался от квартиры: ему показали его подпись. Все Светкины дела, с той минуты, как она сообщила о разводе, вел гладенький, пронырливый, в костюме с иголочки, адвокат. Лица его Сергей даже не запомнил, был тот безликий какой-то, мол, чего нас запоминать? Мы лишь слуги... Он все совал на подпись какие-то бумажки, их было столько, что Сергей уже подписывал, не читая. Он и Светку не узнавал, это была не его Светка, какое там: парту пополам! Эта вышвыривала прочь все, что ей мешало. Потом была общага. Он жил то в одной комнате, то в другой, пил напропалую. И в одну из похмельных ночей, когда хотелось выть от тоски и бессилия, понял, - хватит. Надо останавливаться, иначе сдохну. Он взял расчет, и вот он, - здесь...
