— Будем шить нашим женщинам! Давно пора ввести этот новый сервис! — бодро заявила Браха.

Ради нового начинания она готова рискнуть собой. Шесть дней в неделю мы обе гладим мятое, штопаем порванное и складываем чистые вещи в личные ячейки товарищей. А между глажкой и штопкой я крою и сметываю для своей начальницы новый роскошный туалет.

В пятничный вечер Браха гордо выступает, обтянутая гороховым сарафаном, затем приводит свою подругу — Яэль, которой тоже требуется приодеться.

Рони выбрал работу в коровнике, в бригаде дойки, и затеял кружок бриджа, мне тоже необходимо найти себе занятие, я больше не хочу постоянно ждать его. Буду учиться ездить верхом. Главный наездник Эран посадил меня на кроткую кобылку с именем героини арабской мелодрамы — Мона и терпеливо учит седлать ее, чистить копыта и удерживаться на ней в галопе. За это я обязалась Мону кормить и выводить на пастбище, а заодно и полюбила ее: по нескольку раз в день навещаю конюшню, не могу налюбоваться своей новой подопечной. В Гадоте много страстных лошадников. Адам, красивый смуглый парень с длинными черными волосами до пояса, похожий на голливудского индейца, даже пришел в кибуц из-за собственного коня, потому что здесь удобнее его содержать. Адам проводил со своим любимцем каждую свободную минуту, не замечая взглядов гадотских невест, а потом рядом с ним оказалась такая же стройная, черноволосая и красивая Яфит.

В комнате справа от нас живут Хаим и Ахава. В прошлом году Ахава родила сына и, когда младенцу исполнилось четыре недели, наотрез отказалась сдавать его на ночь в общую детскую. Хаим позорно спасовал, поддержав каприз жены. Не лишенное гуманности руководство не спешило применять крутые меры:

— Молодая, непривычная, пусть попробует. Быстро устанет, еще рада будет на ночь сдавать крикуна в общие ясельки!

Но надежды общественности рухнули. Ахава оказалась с большими странностями: родила второго сына, и его тоже стала укладывать в собственной комнате. На упрямицу не влияли ни беседы с психологами, ни внушения более опытных матерей. Хранители кибуцных устоев не знали, как реагировать на ее чудачества. Все же опасный прецедент. Если каждый будет делать со своими детьми, что хочет, то развалится вся система воспитания, вся социальная жизнь кибуца. А еще и Хаим попустительствовал, шел на поводу у жены, и не ясно было, какие меры воздействия применять к полноправным членам общины. Родители Хаима — уважаемые основатели хозяйства, пережившие вместе с остальными самые тяжелые сирийские обстрелы, да и времена уже не те, чтобы выгонять за чрезмерную материнскую привязанность. Решено было избрать средний путь — не наказывать, но и не поощрять выделением большей квартиры, и надеяться, что зараза дурного примера не охватит нормальных женщин.

— Несчастные крохи! — вздыхает Браха. — Небось чувствуют себя обделенными. Такие, как эта Ахава, подтачивают все принципы нашей общинной жизни — дружбу, сплоченность, общение, взаимовыручку! Сначала детей в собственной комнате растить возьмутся, потом сами ужин начнут готовить, каждый по вечерам у себя дома, со своим хозяйством, и чем мы от города отличаться будем?

— Ахава говорит, что уже есть кибуцы, где все дети у родителей спят…

— Вот-вот, — расстроилась Браха. — Все рушится, куда идем? Вся армия на наших ребятах, выращенных в общих спальнях, стоит! Так нет, нашлась, понимаешь, хочет показать, что она одна своих детей любит! Слава Богу, я хоть успела четверых вырастить…

Браха держит в голове гардероб и личную жизнь всех ста пятидесяти жителей кибуца, и каждая тряпка, попадающая под ее утюг, рождает в кладовщице цепь соображений и замечаний.

— Чего Эдна никак этот халат не выбросит? Сплошные заплаты! Она его носила еще когда за Шимоном замужем была! А они уже семь лет как развелись! Из-за Орена. Сменила шило на мыло! А вот майка Эрана. Он с Рути уже десять лет вместе, трое детей, а не женаты! Они якобы против раввината! Мы все против раввината, но остальным это не мешает хупу поставить! Свихнулся на своих конях, заботится о них больше, чем о детях! Если ты меня спросишь… — Я не спрашиваю, но разве это остановит Браху? — …нечего тебе увлекаться этими скачками!

— Мне лошади нравятся. У Моны такие глаза добрые…

Браха поджимает губы:

— Родить тебе надо, дорогая. Сразу про лошадей забудешь. И не одного-двух! Вон у Шимрит, несчастной, сын погиб в войну Судного дня… В такой ситуации одно спасение — мы! Наша поддержка. Ведь мы все — единая семья!

Еще больше, чем верховую езду, начальница не одобряет, когда кибуцные парни достаются городским девкам.

— Вот Эли привел эту Хен! И что? Спустя год развелись! И зачем нам здесь одинокие чужие женщины? Счастье, что Мортон на них есть!

Высокий, худой, загорелый блондин Мортон — громоотвод на страже семейного счастья гадотовцев: датчанин прибыл в кибуц волонтером и прижился, пестуя каждое лето новую стайку легкомысленных скандинавок.

А мне рыжая длинноволосая Хен нравится. Она непохожа на остальных женщин, не такая правильная. Делает, что хочет: иногда уезжает из кибуца на несколько дней, гуляет по пустыне, а потом как ни в чем не бывало появляется вновь. Как ей это удается? Я за год жизни здесь даже в Тверию не выбралась. Иордана, на берегах которого стоит наш кибуц, ни разу в жизни не видела.

— Саш, держись от этой Хен подальше, — советует Рони. — Она странная.

Но я не внимаю. Я одинока. В Итаве, чтобы участвовать в общей жизни, достаточно было выйти из караванчика, все тусовались либо в столовой, либо в клубе. Здесь же телевидение удерживает людей по своим комнатам, общаются маленькими компаниями, причем компания Рони состоит из новообращенных запойных любителей бриджа. Все чаще я провожу вечера с Хен. Мы болтаем, иногда вместе гуляем по окрестностям или просто читаем каждая свою книгу. Хен — изгой в кибуце и, по мнению моего мужа и Брахи, — предосудительное знакомство, но мне наплевать. Может, именно потому, что сама я не смею опоздать на работу даже на несколько минут, мне приятно иметь подругой эту отважную и свободную девушку, равнодушную к правилам и к условностям. Я больше не стремлюсь нравиться всем. Я больше не стремлюсь нравиться кому бы то ни было.

В июне начались обстрелы севера страны палестинцами из Ливана. Кибуцы протянули руку помощи пограничным городкам развития, позволив женщинам и детям укрыться от обстрелов в своих хозяйствах. Наш кибуц тоже принял несколько семей, в основном работниц своих же кибуцных предприятий, расположенных в промзоне города развития Кирьят-Шмона.

Милая женщина Эдна отвечает за прием беженцев. Я вызываюсь помогать ей в этой благородной миссии. Большинство наших гостей, впервые в жизни оказавшись в кибуце, неприятно удивлены маленькими аккуратными домиками, обилием цветов, бассейном и общим благополучием хозяев. Сефардские женщины — с убранными под платки волосами, в длинных темных юбках, с испуганными и плачущими детьми — теснятся на скамейках и недоброжелательно взирают на ашкеназов-кибуцников, проезжающих мимо на велосипедах. А кибуцники, наоборот, приветливо здороваются, довольные своей ролью бескорыстных спасителей. Кирьятшмоновки исподлобья косятся на голые ляжки своих благодетелей и не поддаются на фальшивую ласку классового врага, справедливо полагая, что даже во время обстрела нет причины забывать тот факт, что в мирные дни кибуцники являются их работодателями и эксплуататорами. Кибуцы от государства получили бесплатную землю, а выходцы из Северной Африки шиш, даже хуже — самые отдаленные и опасные районы страны. Причем не с маленькими домиками, утопающими в розах, а с отвратительными четырехэтажными бетонными коробками, увешанными сохнущим бельем.

Заранее радуясь своему доброму начинанию, мы с Эдной подходим к беженкам, неся в руках кучу разноцветных маек с надпечаткой «Гадот» и симпатичной картинкой солнца, встающего над холмами.

— Вот, примите, пожалуйста, подарок от нас, — умильно сияет Эдна.