Говоря о непредвиденных последствиях однополярной эпохи имитаций и называя очевидный после 1989 г. имитационный императив основной причиной превращения либеральной мечты в либеральный кошмар, мы имеем в виду модели имитационного поведения и имитационной интоксикации, которые требуют большей эмоциональной отдачи и ведут к более глубоким изменениям, чем простое подражание. Речь идет о комплексном политическом преображении, которое – отчасти оттого, что оно происходило под контролем и по указке (но не по команде) Запада, – вызывает чувство стыда и обиды, а также страх «культурного стирания»[34].

В Центральной и Восточной Европе многие влиятельные политические лидеры сразу после 1989 г. приветствовали подражательную вестернизацию как кратчайший путь реформ. Имитация обосновывалась «возвращением в Европу», то есть обретением своего прежнего места в исторически естественной среде. В России ситуация была иной. Коммунизм никогда не воспринимался там как продукт, навязанный из-за рубежа[35], поэтому имитация Запада не считалась воссозданием национальной идентичности.

Независимо от степени первоначально искреннего – или лицемерного – увлечения западными моделями, со временем они утратили привлекательность в глазах даже самых оптимистичных имитаторов. Реформы, скроенные по либерально-демократическим лекалам, стали казаться все менее приемлемыми по самым разным причинам, которые не исчерпываются сказанным выше. Прежде всего, западные советники, даже действовавшие с самыми благими намерениями, не могли скрыть заведомого превосходства оригинала над копией. Более того, иностранные промоутеры политических реформ на Востоке продолжали пропагандировать идеализированный имидж «настоящей» либеральной демократии даже тогда, когда признаки ее внутренней дисфункции уже невозможно было игнорировать. В этих условиях глобальный финансовый кризис 2008 г. нанес завершающий удар по доброму имени либерализма.

Французский философ Рене Жирар много лет пространно доказывал, что историки и социологи совершают опасную ошибку, игнорируя центральную роль имитации (миметизма) в жизни человека. Он посвятил свою карьеру исследованию того, как подражание вызывает психологические травмы и социальные конфликты. Жирар утверждал, что это происходит, когда образец для подражания препятствует адекватной самооценке и самореализации имитатора[36]. Чаще всего раздражение, неприятие и конфликт вызывает имитация желаний. Люди пытаются копировать не только средства, но и цели, не только технические инструменты, но и задачи, ориентиры и образ жизни. С нашей точки зрения, это самая стрессоопасная и вредная по сути своей форма имитации, которая в значительной степени и спровоцировала нарастающий ныне антилиберальный «бунт».

По Жирару, люди хотят чего-то не потому, что это само по себе привлекательно или желанно, но потому, что этого хочет кто-то другой, – утверждение, которое ставит под вопрос саму идею автономии личности. Гипотезу Жирара можно проверить, понаблюдав за двумя маленькими детьми в комнате с игрушками: как правило, самой желанной оказывается та игрушка, которая находится в руках другого ребенка[37]. Миметическое копирование целей других, полагает Жирар, также связано с соперничеством, завистью и угрозой для собственной индивидуальности. Чем больше имитаторы верят в то, что имитируют, тем меньше они верят в себя. Имитируемый образец неизбежно становится соперником и угрозой самоуважению. Это особенно справедливо, если вы собираетесь подражать не Иисусу Христу, а своему соседу с Запада.

Аргументы этимологического свойства, как известно, не очень убедительны. Стоит, однако, напомнить, что слово «подражать», вероятно, происходит от того же корня, что «разить», изначально связанное не с почтительным восхищением, а с безжалостным соперничеством. Сын хочет быть похожим на отца, но тот подсознательно внушает ребенку, что его амбиции необоснованны, что заставляет сына ненавидеть родителя[38]. Эта схема не так уж далека от того, что мы наблюдаем в Центральной и Восточной Европе, где, по утверждениям популистов, навязанный Западом имитационный императив убедил народы и страны в том, что они обречены отбросить освященное традицией прошлое и перенять новую либерально-демократическую идентичность, которая, по большому счету, никогда не станет их подлинной идентичностью. Чувство стыда и унижения, вызванное попыткой встроиться в чужую иерархию ценностей за счет утраты своих предпочтений и установок и осознанием того, что делали это ради свободы, но взамен получили презрительные взгляды за якобы недостаточное усердие, – именно эти эмоции и ощущения спровоцировали антилиберальные протесты, начавшиеся в посткоммунистической Европе, прежде всего в Венгрии, и теперь распространившиеся по всему миру.

Взгляды Жирара на причинно-следственные связи между имитацией и ресентиментом, хотя и основанные исключительно на анализе литературных текстов, вполне применимы для объяснения антилиберального бунта в посткоммунистическом мире[39]. Заострив внимание на конфликтной природе подражательства, он позволил нам увидеть посткоммунистическую демократизацию в новом свете. Его теория предполагает, что наши сегодняшние проблемы связаны не столько с естественным возвратом к дурным привычкам прошлого, сколько с отторжением имитационного императива, навязанного после падения Берлинской стены. Если Фукуяма был уверен, что наступившая эпоха имитаций будет бесконечно скучной, то Жирар оказался более проницательным, предсказывая, что заложенный в ней потенциал экзистенциального стыда способен спровоцировать взрывные потрясения.

Истоки нынешнего антилиберального мятежа коренятся в трех параллельных, но взаимосвязанных и подпитываемых ресентиментом реакциях на декларативно канонический статус западных политических моделей после 1989 г. Этот тезис мы хотели бы всесторонне изучить и защитить, вполне осознавая его однобокость, неполноту и эмпирическую уязвимость. Наша цель – не представить исчерпывающий анализ причин и последствий современного антилиберализма, но подчеркнуть и проиллюстрировать тот аспект истории, который ранее не привлекал должного внимания. Наш сравнительный анализ непредвиденного появления реакционного национализма и авторитаризма в глобальном масштабе опирается на гибко сформулированную и отчасти спекулятивную, но, надеемся, последовательную и показательную концепцию политической имитации. Этот подход и определил структуру книги.

Мы начнем с исследования нетолерантного коммунитаризма популистов Центральной Европы, прежде всего Виктора Орбана и Ярослава Качиньского, чтобы попытаться объяснить, как значительная часть электората в странах, где либеральная элита, еще недавно приветствовавшая имитацию западных образцов в качестве кратчайшего пути к процветанию и свободе, вдруг стала считать копирование дорогой к гибели. Мы рассмотрим, как в регионе начали формироваться антизападные контрэлиты, берущие начало преимущественно в провинции, и как они завоевывали серьезную поддержку общества, особенно за пределами включенных в глобальную сеть мегаполисов, монополизируя символы национальной идентичности, которые игнорировались или обесценивались в период «гармонизации» с постнациональными надгосударственными стандартами и нормами ЕС. Мы попытаемся показать, как процесс депопуляции в Центральной и Восточной Европе, последовавший за падением Берлинской стены[40], помог популистским контрэлитам, ниспровергавшим концепции универсализма прав человека и либерализма открытых границ как проявления надменного безразличия Запада к национальным традициям и наследию их стран, захватить этими идеями умы граждан[41].