<p style="margin-left:.5in;">
— Как ты смеешь, — тихо любопытствует Иден, едва дыша, сам робеет перед могуществом той стихии, которая восстает над головой неотвратимо и величественно, умаляет все детали, выжимает из груди кислород, глаза с изнанки разрисовывает цветными пятнами — этот демон дружелюбен, он всегда выручает при сложных обстоятельствах, однако с таким всевластьем, как то, что грядет, он еще не сталкивался прежде, и задыхается с трепетом, наливаясь от этого мертвенной бледностью. — Да как ты смеешь вообще?!</p>
<p style="margin-left:.5in;">
Ей нет нужды смотреть на него, чтобы знать, что последует дальше, и поэтому она благоразумно выскакивает в коридор, захлопнув дверь прежде, чем он успевает достичь порога; пользуется секундной задержкой, которая требуется ему на то, чтобы повернуть ручку, и кричит прислуге, у которой от страха глаза велики:</p>
<p style="margin-left:.5in;">
— Звони туда, сейчас же звони! — а прислуга уже в сговоре, она проинструктирована на счет чрезвычайных ситуаций заранее и оснащена верным способом вызова означенного дьявола; если бы Иден мог соображать, то избрал бы своей жертвой в первую очередь телефон, а никак не матушкину глотку, за которую хватается с разбегу, словно утопающий — за соломинку, ту самую, которая такое дурное влияние оказывает на спину верблюда, так что матушка опрокидывается на пол, не устояв под его весом, спиной на мягкий сливочный ковер, и бессильно хватается за его руки, хрипит, клацает, шипит и щелкает, туннельное зрение мешает Идену заметить, кто именно его оттаскивает — отец, Бенджамин, мужская часть прислуги или все в совокупности, — ему вообще ничего не заметно, кроме лихорадочного взора ее прозрачно-зеленых глаз под хрустальными линзами слез, — белки стремительно розовеют от крови из капилляров, — его персональный демон полностью сосредоточен, силен как лев и крайне цепок, так что вызволить из его мертвой хватки мать прочим домочадцам стоит немалых трудов, и даже объединенными усилиями получается это не сразу. Она кашляет хрипло, судорожно, оглушительно, глядит на него с обидой и досадой, будто предали ее, а не она, будто не она двух зайцев вознамерилась сразить одной пулей, будто не она обманом решила настоять на своем, будто не она твердо намерена всю жизнь ему искалечить своим насильственным белым билетом, будто не она его в дурку, в дурку! — по кругу рычит Иден, — в дурку! — кричать не может от того, что воздух в легкие совсем не лезет, хотя почему, собственно, только она, когда и все эти люди недаром так слаженно в него вцепились, чтобы помешать закончить начатое, и не отступаются, хоть их бей, пинай, кусай до крови, оскорбляй, все эти люди твердо вознамерились оказать помощь, судя по всему неотложную, шпионы, пропагандисты, коллаборационисты проклятые, слезы у него на щеках — и не слезы толком, скорее испарина, которая проступает на щеки из пылающего яростью черепа, мать недвижимо сидит на одном с ним уровне на полу, все еще хрипло дыша, следит неотрывно за кознями собственных демонов, которых на него накладывает, и стоически не поддается, даже когда слез становится уже больше, чем ярости, а оскорбления сменяются уговорами, причем просит-то он даже не отменить это богомерзкое мероприятие, этот вызов сатаны насовсем, а всего лишь отложить хотя бы на полчаса, чтобы он успел пойти и ей сказать, чтобы он успел предупредить ее, предупредить Тамару, чтобы он успел предупредить Тамару, пожалуйста, тварь бездушная, ну пожалуйста. Матери приходится запастись терпением, чтобы с торжеством взирать на собственноручно организованное попирание дьявола, и укрепиться в вере, чтобы выстоять перед его кознями, но она справляется с этим испытанием господним, недаром же в церкви колени натирает и за чтением писания исправно глаза портит, в конце концов, по крайней мере, до приезда профессиональных представителей неотложной помощи. К этому времени она уже даже почти не плачет, разглаживает руками смявшуюся юбку, прочищает осипшую глотку, стоя у двери, и в целом имеет вид вполне приличный, достойный и благочестивый, так что о случившейся окказии напоминают только пунцовые пятна на щеках и багровые следы на шее. Помощь не снабжена белыми халатами и дурацкими шапочками, она не сверкает огромным хромовым жалом десятикубового шприца, — пока еще нет, пока что она имеет вид тощей дамы средних лет в сером костюме-двойке с юбкой миди, на элегантных каблуках, с крашеным черным каре, в сопровождении пары здоровых, если не сказать, молодцеватых ассистентов; по всей форме поприветствовав хозяйку дома, эта дама присаживается рядом с Иденом на корточки и обращает на него холодный взгляд своих серых глаз в обрамлении мелких морщин, изучает с любопытством, будто какого-то дикого зверя, говорит:</p>
<p style="margin-left:.5in;">
— Возьмите-ка себя в руки, молодой человек.</p>
<p style="margin-left:.5in;">
— Идите-ка вы нахуй, фройляйн, — отвечает ей Иден с истерическим хохотом сквозь слезы, взять себя в руки он не имеет технической возможности, так как уже находится в заботливых руках отца, брата, прислуги, из них он торжественно передается в руки двух молодцеватых, перед коими в отличие от родных имеет некоторое преимущество, ведь они впервые с ним встретились и по виду не могут предположить всех сверхспособностей персонального демона, до сей поры исправно выручавшего его из любых передряг, какие только вовлекали физическое насилие, употребив это преимущество, он умудряется все-таки освободиться от их мясистых рук по дороге к выходу; только вот кто же мог предположить, что отряд помощи в своем коварстве дойдет до того, чтобы устроить в подъезде засаду, представленную третьим сотрудником — препятствие в его лице создает достаточную задержку, чтобы подоспели кореша. Командующая вспомогательным отрядом дама их спешки не разделяет, так что на какое-то недолгое время он остается посреди гулкого безмолвия лестничной клетки в компании сугубо мужской, и ассистенты не медлят выразить свое удовольствие от знакомства в паре увесистых оплеух, которой со скушем его награждают, в целях безопасности больно выкрутив ему сперва обе руки, к этой мере они прибегают, должно быть, от обиды за товарища, которому Иден успел-таки со всей дури врезать в челюсть за столь удачное препятствование побегу. Теперь этот парень, такой же молодцеватый, как и прочие два, только, может, чуть более приплюснутый, сплевывает кровью на шахматный пол и сквозь зубы едва слышно обзывает Идена пидарасом, — позволять себе подобного при исполнении им, очевидно, нельзя, так как он обеспокоенно косится при этом в сторону двери, но дама не спешит, а проводит вместо этого какую-то утешительно-воспитательную работу с его семейством, особенно, конечно, с матерью, так как прибыль от поимки дикого зверя Апокалипсиса в лице любимого сынишки обеспечивается в первую очередь ею. До сего момента ни одна живая душа еще не посмела обозвать Идена пидарасом и остаться безнаказанной, так что теперь он здорово рискует сохранностью своих локтей, до того отчаянно рвется в бой, свирепеет добела, рявкает обрывки ругательств, не трудясь их даже договорить, парней это здорово развлекает, но улыбки стираются с их лиц бесследно, стоит лишь даме с каре забрезжить на пороге, ведь заведение, в конце концов, частное, репутация у него безупречная, и платят им за это услужение, поди, немало. Выходит она в сопровождении матушки, к счастью, ведь нужно все сделать как полагается, а к тому же оформить все необходимые документы, главное — терпение, спокойствие и понимание, состояние тяжелое, но исправимое, не отчаивайтесь, здоровый сон, питание, дисциплина, распорядок, — райское место для содержания состоятельных инвалидиков, судя по всему. Иден отчетливо скрипит зубами, созерцая два припаркованных на улице транспортных средства для доставки в этот замечательный цех по нанесению ущерба и производству калек, — то из них, в которое он помещается вместе с двумя парнями, дамой и матушкой, имеет обтекаемый вид черного пикапа, натерто до блеска и вообще ничем не напоминает карету скорой помощи, потому что это не скорая помощь, частное же заведение, без пяти минут санаторий, в салоне он оказывается с обеих сторон стиснут тугим молодцеватым мясом ассистентов, а дама собственноручно манипулирует рулем и мило беседует при этом с матерью, сидящей на сиденье смертника справа от нее, колеса хрустят по гравию, по свежему слою снега на шоссе, заведение располагается за городом, — сообщает дама, там воздух чище и прекрасный вид на закат, вокруг леса и озера, единение с природой, о Тамаре он даже не думает, потому что навеваемое одним ее именем отчаяние грозит застить все основы бытия и научить его капитуляции, а оная, как известно, не вариант. Ассистент, на роже которого остался багровый отпечаток от его кулака, тычет Идена локтем в бок, насколько это возможно в царящей на заднем сиденье тесноте, и улыбается в ответ на его взгляд странно и вовсе недоброжелательно, Иден его веселья отнюдь не разделяет, сдаваться попросту невозможно, противоправно, противоестественно, так что он просто затаивается до прибытия к месту назначения, убеждает себя в том, что всегда, в конце концов, отовсюду можно убежать, можно посеять разрушение, все поджечь, подломить, подорвать, разобрать, Вьетнам устроить, а то и чего похуже, косится на своего непрошеного соседа и демонстрирует в ответ усмешку не менее зловещую, набирает в грудь побольше воздуха:</p>
