<p>

      — Шмонать? — хохочет Харви, в который раз принося ему за последние пару часов известное облегчение. Иден ухмыляется в ответ, делая жест сигаретой, и не слишком старательно поясняет:</p>

<p>

      — Ну, в смысле, ущемлять как-нибудь. Изводить, понимаешь, кляйнмахен. Все такое.</p>

<p>

      — Беформунден, угу, — подхватывает Харви, не меньше него, похоже, довольная тем, что такую странную, по ее мнению, тему, удалось наконец оставить в пользу другой, куда более общей и понятной — так же, как и он, Харви из всей школьной программы налегает в основном на немецкий, находя комфорт в его однозначной машиностроительной логике. Иден не отвечает, тем не менее, на ходу уставая от постоянной необходимости разгонять сумерки в собственных мыслях, так что какое-то время они шагают в молчании, единодушно созерцая, как вокруг светает с каждой секундой все неотвратимее, и чем яснее становится утро — тем сильнее сгущаются сумерки, так что в конце концов он не выдерживает и нарушает молчание:</p>

<p>

      — А во-вторых?</p>

<p>

      — А? — переспрашивает было Харви, но быстро спохватывается. — А-а. Да так, хотела узнать, куда это мы направляемся так решительно уже черт-те сколько времени.</p>

<p>

      — На дело, — отвечает Иден с какой-то внезапной угрюмой серьезностью, которая совершенно не вяжется со всем остальным и по этой причине привлекает внимание.</p>

<p>

      — Звучит угрожающе, — полувопросительно отзывается Харви; украдкой косится на него и в наступившей ясности разбирает, что насчет простуды он, наверное, не врал, судя по бледности и кругам под глазами, почти скрывающими свежий синяк, и что вряд ли он заявился к ней из дому, судя по состоянию его вещей. спросить об этом напрямую ей, тем не менее, мешает смутное чувство, что его что-то гложет, и неясно, как выяснить, что именно, это случается иногда, но в последнее время гораздо чаще, чем прежде.</p>

<p>

      — Вовсе нет, — говорит он уже снова беззаботно и рассеянно. — Это бравое дело, доставшееся нам по наследству от доблестных братьев-вандалов. Незаконное проникновение у них почиталось за честь.</p>

<p>

      — Незаконное проникновение? Куда это? — опрометчиво спрашивает Харви, глядя на него, и он смотрит в ответ с этой своей неизбежно нахальной ухмылкой и выдерживает паузу, так что ее невинное уточнение приобретает неожиданную двусмысленность, и она снова краснеет — и в наступившей ясности этого тоже не скроешь, сколько ни отворачивайся. Шага она не сбавляет, тем не менее, растерянно фыркает и снова жмет плечом.</p>

<p>

      — Куда угодно, — наконец отвечает он. — Есть куда.</p>

<p>

      Не то, чтоб он сознательно пытался выдать это за случайность, акт нечаянного выбора, потому что для него никакого плана не существует, просто ноги сами несут, куда следует, а он не умеет этому желанию сопротивляться — желанию все закрасить и разобрать. остаток пути они шагают в молчании, следя за облачками утренней влаги на полях в отдалении и все туманней размышляя по мере того, как выезжает из-за горизонта светило. почему тебя так сильно это занимает, бесконечно повторяет голос Харви у Идена в голове, до тех пор, пока не становится его собственным, абстрактным голосом, которому нечего возразить и никак не отвязаться, почему тебя так сильно это занимает и почему ты был так глуп, что не догадался повернуть обратно еще тогда, четыре дня назад, когда шагал по этой самой тропинке рядом с Тамарой, которая вела тебя к себе на дачу в золотистом предзакатном сиянии, и все вокруг было по этому случаю погружено в особую хрустальную, потустороннюю зыбкость, так что каждая тополиная пушинка на ветру сияла невыносимо значимо, каждый блик на рельсах врезался в восприятие с болезненной ясностью, и все вопросы, которые она задавала, нужны были только затем, чтобы увлечь и отвлечь, чтобы он перестал следить за тем, что несет, как вечно случается в ее присутствии, и сама говорила что-то о музыке и об истории, и о том, что на этих полях суслики водятся, а в посадках и вовсе лисы с зайцами, что лягушки на берегу озера неподалеку так громко квакают по ночам, что на весь район слыхать, что на дизеле, который капает с поездов, похоже, отлично растут грибы, прямо между шпал иногда — здоровенные, и что-то о том, как мечтала в детстве стать художником, а теперь мечтает перестать им быть, а ты уже решил, кем хочешь быть, а, кем ты хочешь быть, Иден, и Иден ответил, кем хочет быть, а в ответ внезапно услыхал — вот как, а я думала, девочек не берут в офицеры, или это только на острове, и так всегда, невозможно с ней не терять бдительности, потому что пока бдительность при тебе, Тамара будет занята ее усыплением, и все обстоит идиллически вплоть до того самого момента, пока она не добьется своего. и что мешало тебе, идиоту, развернуться и уйти еще тогда, или уж хотя бы вот здесь, где тропинка разветвляется и ныряет вправо в извилистый переулок между тесными рядами приземистых частных домишек, дач с садами и огородами, увитыми виноградом заборами, где она пригляделась повнимательней и произнесла — веснушки, м-м? так-то еще ничего, но в ультрафиолете выглядит просто отвратительно, знаешь, — и не давая времени опомниться, поцеловала его в переносицу, а потом в нос, а потом в рот, взасос со своим уже знакомым языком, гибким и длинным, так что все возможные варианты ответа растворились в оглушительном грохоте пульса в ушах. почему это так сильно тебя занимает? так сильно, что рассудок отказывает и здравый смысл теряется во мраке, вынуждая из раза в раз надеяться, что в конечном итоге случится чудо и все окажется именно таким, каким его в глубине души искал, проследовав вопреки всякой логике за ней на чердак, сумрачный и просторный, со скрипучим дощатым полом и пылью, искрящейся в лучах закатного солнца из маленького окна. и каким идиотом нужно быть, чтобы продолжать в упор не замечать, как сильно ее влечение отличается от его собственного, как она сексуализирует его физически, расчленяя в набор фетишей, подвернувшийся под руку ресурс для отправления потребностей, порочных по своей сути совсем не в том смысле, который наделяет слово порок в массовой культуре такой пикантностью, а в том, из-за которого родной братец предал ее анафеме за тридевять земель от родного дома. и как понять, является ли этот транс, в который Иден при ней моментально впадает, результатом его осознанного выбора, или же она делает для этого какую-то свою особенную штуку, колдовскую, ведьмовскую, или эта штука тоже является результатом его выбора, и на что он надеялся, в конце концов, кроме того, что произошло, или чуть было не произошло — даже это черт разберет, в душном полумраке чердака она велела ему молчать, сообщив, что если ты скажешь хоть слово, если ты будешь выебываться или мешать мне как-нибудь иначе — я уйду отсюда и больше никогда никуда не приду, договорились? и они договорились, конечно, на месте, и она в очередной раз раздела его, разумеется, и стала тискать и ласкать и целовать с такой жадностью, будто сама намеревалась в его тело в ближайшем времени перелезть, и влепила пощечину, словно желтую карточку, в ответ на попытки раздеть ее следом, и зарывалась лицом в его волосы, которые еще четыре дня назад были длинными, и вообще, похоже, так сильно хотела их трогать, с трудом верилось, что они ей не нравятся, а потом потеснила на кучу какого-то старого тряпья на полу и стала вылизывать с ног до головы, а потом отсасывать, это она уже делала с ним и раньше и всякий раз было немного странно, что она больше ничего толком не позволяет, но выбирать не приходилось, от ее сатанинского жара и леденящей близости, от золотистых искорок заката в ее длинных волосах, от хищной нежности ее цепких пальцев и мокрого алого рта голова кружилась и наставал бред и расплакаться очень хотелось еще задолго до того, как она стала облизывать пальцы и совать их к нему внутрь, сначала один, потом два, и наиболее ужасным казалось то, что в самом ощущении ничего неприятного не было, только слишком уж ясно сделалось, что все это нужно прекратить немедленно, и лишь в тот момент до Идена дошло, что положение, в которое она его загнала на чердаке совокупностью своих действий и условий, безвыходно, оно не имеет решений, при которых он мог бы не проиграть, разница только в масштабах проигрыша, самым безобидным вариантом которого будет просто молча сбежать, неимоверных усилий стоило прекратить, ее отстранить, встать, одеться и уйти и ничего не сделать и не сказать даже в ответ на донесшееся в спину — да что ты, я думала, девочкам нравится, когда в них вставляют, нет? и позволить себе расплакаться не меньше, чем за километр от ее чертова домишки, все это расстояние пройдя сквозь сумерки наугад, не разбирая дороги, и сдерживаясь при этом так сосредоточенно, будто несешь целлофановый пакет с рыбкой и аквариумной водой, которую нельзя расплескать, чтобы рыбка не подохла, и как бы далеко ни ушел, все равно не отделаешься от чувства, что она стоит где-то рядом прямо за спиной и созерцает и не испытывает ничего, кроме злорадства, причин которого он никак не может постичь. другой вопрос в том, что если уж ты влюбился в такого человека, — невозмутимо говорит Харви у него в голове несмотря на то, что тут же молча идет рядом, и отсутствие корреляции между этими явлениями его не смущает, потому что в свете столь угнетающей ярости имеет слишком мало значения, — то ты должен быть готов либо принять все его паршивые дефекты как собственные, раз собрался с ним себя ассоциировать, либо признать, что к любви это на самом деле не имеет никакого отношения, раз тебя так расстраивает расхождение проекции с действительностью. или ты думал, что все магическим образом само собой починится, просто если прибежать на следующий день в школу и там раздарить свое разочарование и прилагающийся к нему гнев ни в чем не повинным детишкам вокруг, наорать на соседку по парте только из-за неверно списанного с доски слова, а потом организовать коллективную травлю того бедолаги-жирдяя из параллельного класса, вокруг которого под конец дня целая толпа под твою дудку прыгала и вразнобой скандировала про сало-мясо-и-бульон. или ты считал, что все по волшебству отменится и позабудется, стоит только эти злосчастные патлы отпилить и из папаши своего выманить пару пиздюлин, неужели ты вообще веришь, что хоть что-нибудь из единожды произошедшего можно по какому-то волшебству отменить? и Иден уже не вполне уверен, принадлежит ли этот ненавязчивый повествовательный голос Харви или Тамаре, но это интересует его мало, куда меньше, чем попытки вмешаться и перебить, так что он раздраженно говорит:</p>