Тишины в классе больше нет. Только между ними тишина, и именно эта тишина давит на уши. Разве они не всегда молчали? Сейчас это молчание какое-то не случайное.

Да скажи ты что-нибудь, твою мать.

Он спокойно поднимается, и, как обычно, неаккуратно стукает согнутым пальцем по умной доске. Свернул видео обратно, закрыл ютуб, браузер. Все-таки, он культурный и не станет давить на Ларину.

Очень смешная сказка. Конечно, станет. Он вдоволь наулыбался, повернулся и сунул руки в карманы.

– Жду тебя на прослушивании в следующем году.

От серьезности и твердости его голоса у Алены открывается рот.

– Что? – все вокруг умирают со смеху и от посвистываний. Ларина больше не поглаживает пальцы.

– Не придешь – поставлю единицу, – последнее слово он растягивает по слогам, и Алена проглатывает острый камень в горле, ожидая чьей-то поддержки со стороны, но ее нет. Этот голос и недовольный взгляд всегда предназначались для шумных учеников, которые его достали. Когда она успела насолить Травкину? Иногда он умел быть такой скотиной.

Он на нее упорно смотрит, давая знать, что она ему не нравится. И он не шутит. Чудесно.

– В четвертом году нет музыки, – лихорадочно выдыхает она, прогуливаясь взглядом по спинам одноклассников. Третий год средней школы – одиннадцатый, по русским меркам последний, а в сербской гимназии учатся четыре года. Двенадцать, соответственно.

Да как у нее вообще в горле еще есть силы разговаривать?

– Я придумаю, как поставить единицу по другому предмету, – тут же соображает он и садится обратно в свое кресло, согнувшись над столом.

Только не единица в начале года… А ведь он поставит.

На лице Алены больше не было ни одной эмоции, которой бы Травкин мог насладиться.

– Что, если я не умею петь? – она опять прерывисто выдыхает, усмехается. Якобы ситуация забавная. Нет-нет, ничего тут нет забавного, Алена сейчас выйдет и повесится.

– Хотя бы не будет скучно, – вставляет свои пять копеек Камилла, оглядываясь на Алену через плечо. Ее компания подружек фыркает и смеется в ладошку. Дмитрий Владимирович перевел взгляд на Камиллу как на привычный, раздражающий источник звука и даже не оценил шутку.

– Это я решаю, а не ты, – ответил он Алене.

***

Так началось ее падение.

Если бы не Камилла Крылова, Алена бы продолжала изучать учителей и людей вокруг, и Дмитрия Владимировича, мило улыбаться себе и двум подружкам, иногда хватать золотой толстый ежедневник из рюкзака и записывать строчки, которые приходили в голову, а потом стесняться и не показывать. Как давно это было. Как она могла не ценить спокойствие? Скучную жизнь?

Надо было согласиться быть входным ковриком…

Вечером она звонит Насте и начинает злиться, ненавидеть, мысленно душить Камиллу.

– Она просто взяла! – Алена активно жестикулировала, приседала, строила гримасы, ходя по своей маленькой комнате. – И на весь класс сказала: «А Алена думает, что хор скучный», – ее голос превращается в противный голос плачущего мужика. – Я никого еще так не ненавидела, – глубокий выдох.

– Я тоже ее терпеть не могу. И что Травкин?

И что Травкин? Алена еще тогда поняла, что ей сложно говорить на тему «И что Травкин?». Что у нее органы падают куда-то вниз под действием силы гравитации, стоит услышать его имя. Фамилию. Имя и отчество, как угодно. Ей сразу хотелось отмахнуться, как от назойливой мухи, и выдохнуть эту дрянь из легких: воздух, с помощью которого она бы ответила на «И что Травкин?». Нет. Что-то было не так с этим предстоящим прослушиванием. Ее будто подставляют. Сбрасывают с ее непрочного мостика. А каникулы успешно просираются.

Сериалы и разбросанные чипсы на Алениной и Настиной кроватях. Немытые кружки из-под колы и чая на всех горизонтальных поверхностях в комнате. Иногда сматывались родители одной, иногда другой. Иногда Алена проводила время на гулянках с Марией и Миленой. Но вчетвером они никогда не тусили, потому что Настя не любила этих сиамских близняшек. Для Насти – они лицемерки. Для Алены – они способ не остаться в полном одиночестве, хотя она стремилась к нему и наслаждалась им.

Каникулы проходят, как обычно, а значит – по двум правилам:

1. Никаких разговоров о школе.

2. Ложиться спать после четырех утра.

Иногда Алена падала лицом в подушку и говорила что-то Насте про Травкина, про хор и прослушивание, а Настя сидела рядом и говорила что-то типа: «научимся основам, это не страшно», либо «хватит ныть».

И иногда Алена решительно отказывалась. Иногда она заваливалась вечером в квартиру Насти и с порога говорила: «Давай, буду петь». А потом опять лицо в подушке…

Двадцать девятого августа Алена и Настя не говорили о школе. Смотрели Glee1, кто в какой позе: сначала они обе лежали на спине, а ноутбук лежал на животе Насти. Потом у Алены. Потом шея начала отваливаться, и они легли на животы, но в такой позе шея начинает отваливаться быстрее. Через три с половиной часа ноутбук лежал на краю кровати, Настя – на боку подпирала голову рукой; Алена – на спине, закинув ноги на стенку и нарушая правило номер два, по которому засыпать раньше четырех – предательство.

Алена любила слушать Настю, о чем бы она ни говорила, поэтому не засыпала окончательно. До нее доносились отрывки ее рассуждений.

– Вот эту песню я обожаю.

– Пипец, ты посмотри на эту радужную рубашку.

– Ах, это песня. Я знаю ее наизусть.

– А эту так и не выучила, прикинь?

– Мы в хоре не поем такие песни.

Мы в хоре не поем такие песни.

Алена медленно захлопала ресницами, посмотрев в горящий экран и ничего не увидев, кроме своего позора через неделю. Внезапным молчанием она привлекла внимание Насти. Этот глубокий и двусмысленный взгляд заставит волноваться кого-угодно.

Руки ударяются об лицо, как две лепешки, приземлившиеся на пол.

– Твою мать, – приглушенно прозвучало со стороны Лариной, как будто она кашу не прожевала.

– Что? – спокойно спрашивает Настя, больше не крутя взглядом от экрана к Алене: теперь взгляд изучал только две руки в темноте. Сериал поставлен на паузу. В тишине – только тяжелое дыхание Алены.

Так сломались ее розовые очки, в которых она проходила все лето. У нее есть два дня, чтобы довести свое пение до совершенства.

У вас бывает это дурацкое веселое настроение, когда ты радуешься даже школе? Вот и у меня – нет.

Она стояла и смотрела на образовавшийся муравейник уставшими глазами и с приспущенной челюстью. Как на какашку, которую ей предстоит съесть за деньги. Ее деньги в этом случае – начало учебного года без плохих оценок в журнале. Алена – неисправимый ботаник, а она каждый день пытается не быть такой зубрилой и постоянно, постоянно пытается не беспокоиться и не нервничать из-за каких-то уроков.

Но тут прослушивание. Как не понервничаешь. Если бы она стояла спокойная, где-то в глубине зала загрустил бы один Травкин. Жалко, что она не может его разочаровать. Она ведет себя именно так, как он хотел.

– Три минуты и все, – слышится веселый и ободряющий голос Насти сбоку. У Алены голова начинает сильнее болеть.

Если бы Настя сказала, что не волнуется – она бы соврала, но ее волнение Алене не поможет. Так бы они вместе молча стояли и ждали неизбежного. Уже достаточно депрессивно.

– Три минуты? – пищит Алена и морщится, закрывая и сжимая глаза.

– Ну, две с половиной, я не знаю, – отмахивается подруга, со скрещенными руками наблюдая за движением толпы. Ее прослушивание проходило в такой же обстановке, только Алены еще и в помине не было в этой гимназии.

Конечно, Настя Симонова в хоре с первого года. Так и делают нормальные люди: они умеют петь, они идут в хор; либо они умеют чуть-чуть петь, а в хоре их навык развивается. Во втором и третьем году пойти на прослушивание можно, но типа… Где ты был в первом году, идиот? А Алена вообще выпускница.