Память о недавних арестах была еще свежа. Более храбрый Анатолий Стреляный вскоре начал работать на Радио Свобода и тоже не нуждался в нищей «Гласности». Единственный из крупных журналистов Василий Селюнин – ведущий публицист в «Известиях» – сам предложил пару своих серьезных аналитических статей, но и то как запись его выступлений в конференц-зале «Известий», куда, конечно, сам меня провел, а перед этим передал текст.
Единственно возможным путем создания хоть в какой-то степени профессионального журнала было привлечение людей окололитературных. Так в редакцию пришли Володя Ойвин, совсем юные Митя Эйснер, Митя Волчек, Андрей Бабицкий, Виктор Резунков. У них было преимущество – благодаря молодости и дистанцированности от диссидентского движения об интересе к ним комитета можно было не думать. Позже из Новосибирска приехал Алексей Мананников, отсидевший три года в лагере за неосторожное письмо приятелю. Пришли еще несколько человек с менее очевидными для меня судьбами. Все они стали известными журналистами. Вместе с Ниной Петровной Лисовской, Андреем Шилковым и, конечно, моей женой Тамарой, с которой мы учились на факультете журналистики и которая была редактором, вероятно, лучшим, чем я, они и составили костяк редакции – первого в эпоху перестройки и единственного (по тем быстротечным временам) крупного независимого журнала в Советском Союзе. Свою холостяцкую квартиру предложил для редакции Кирилл Попов.
Андрея Черкизова, который хотел работать в «Гласности», я побоялся брать в редакцию: его связи с певцом Петровки и Лубянки Юлианом Семеновым были хорошо известны и казались мало подходящими. Полученная им через пару лет номенклатурная должность председателя Комитета по авторским правам за рубежом (контроль публикаций за границей) только подтвердила мои опасения. Его ультрадемократическая риторика меня не убеждала. И без него только что созданная «Гласность» уверенно становилась на ноги.
Участие КГБ в перестройке
Приходил на разведку Глеб Павловский. Он был из тех диссидентов, кого я называл «покаянцами» (отец Дмитрий Дудко, Звиад Гамсахурдия, Петр Якир, Виктор Красин) – арестованные КГБ, но не осужденные, эти люди публично признали, что все, что они писали и говорили, было им продиктовано ЦРУ и являлось, как они теперь поняли, чудовищной клеветой на дивный демократический лагерь мирового социализма.
Сотрудничество с «компетентными органами» у Павловского, по-видимому, продолжилось: он был заместителем главного редактора тонюсенького и мало известного кому-нибудь, кроме диссидентов, журнальчика «Век XX и мир». С его помощью особо доверчивым диссидентам объясняли, что ничего своего создавать и издавать не надо – они могут печататься вполне легально. Ковалев, Богораз, Абрамкин и некоторые другие покорно печатались в этом созданном для них КГБ и никому не известном журнале. Зато у диссидентов создавалась замечательная иллюзия причастности, вписанности в меняющийся, но, бесспорно, советский мир.
Хорошо сшитый нарядный костюм Павловского так контрастировал с захламленной квартиркой Кирилла Попова и нищей советской одеждой сотрудников «Гласности», что уже одного этого было достаточно, чтобы понять: пришел чужой. Его шеф-редактор Беляев вскоре прислал еще и смазливого мальчишку провокатора, назвав его своим секретарем. Одновременно, но якобы совершенно случайно в редакции оказался и другой известный провокатор КГБ – Михаил Потемкин5.
Впрочем, создание новых псевдодемократических организаций – это уже знак нового времени. А тот, первый, год работы «Гласности» – восемьдесят седьмой и четыре с небольшим месяца восемьдесят восьмого (до ее первого разгрома) – еще мало чем отличался от советских лет. Уже с сентября пошли ругательные статьи в советских газетах – совершенно такие же, как статьи о «Бюллетене В» после моего второго ареста, и они всё так же пугали многочисленных советских либералов.
С внедрением агентуры в «Гласность» у КГБ, по-видимому, тогда не было успехов, но зато в единственной уцелевшей в советское время демократической организации «За установление доверия между Востоком и Западом» (в просторечии – «мирников») скандал шел за скандалом.
Это была очень тонко и умно созданная географом Юрием Медведковым и долгопрудненскими физиками Хронопуло, Крочиком, Сергеем Ивановым и другими) по преимуществу московская молодежная организация, цели которой, сформулированные в названии, формально не могли вызывать у советских властей возражений, а необычайная по тем временам структура – с полным равноправием всех членов без каких-либо руководящих лиц или советов, где не было даже списка или обусловленного членства, делала невозможной ее дезорганизацию. Были еженедельные собрания на квартирах, чаще всего у Андрея и Иры Кривовых – потом они работали в «Гласности», а позже – в «Русской мысли» в Париже, и несколько наивные обсуждения всего, что происходит в мире. Вскоре за них принялось КГБ. В ленинградскую группу был внедрен в качестве одного из посетителей бывший солдат, отсидевший срок по сфабрикованному обвинению в шпионаже, но поддавшийся шантажу – не хотел оказаться в лагере вновь – и публично покаявшийся. В Москве на собрания «мирников» внезапно начали приходить некие люди и объявлять, что организацию они распускают. Когда их разоблачили и больше они к «мирнкам» являться не могли, именно их «Комитет по культурным связям с заграницей» включил как «неформалов» в официальную советскую делегацию в Ковентри на конгресс организации «За европейское ядерное разоружение».
Странность, трудно осознаваемая сегодня, состояла в том, что на каждую квартиру, где велись относительно свободные разговоры, где жил кто-то из бывших лагерников или родственники человека сидевшего или высланного, как правило, приходилось по два-три провокатора. Эта поразительная избыточность, превращавшая каждую квартиру, каждый из возникавших диспутов, семинаров в доморощенный вариант честертоновского «Человека, который был четвергом», где все участники тайного общества оказались агентами полиции, думаю, не была преднамеренной со стороны КГБ.
Просто за двадцать лет десятки тысяч политически активных людей прошли через лагеря и психушки (а многие все еще там находились), были высланы или сами уехали в Израиль, США, страны Западной Европы, но все те, кто на них стучал, были свидетелями обвинения в судах или был сломлен до или после ареста – все эти люди по-прежнему жили в своих квартирах, занимались своим делом и сохраняли добровольные или вынужденные связи. И теперь стали общественно активны. Разбираться в том, кто есть кто, никаких сил не было, к тому же мы относились к ним с жалостью и даже сочувствием – человек сам не знает, в чем и когда он окажется слаб, но это не значит, что он навсегда останется таким. Так или иначе, в эти год или полтора, до тех пор, пока общественные движения не стали массовыми, а все еще оставались маргинальными, под надзором КГБ, демократическое движение в России выглядело странно и, пожалуй, непривлекательно, хотя там были и вполне замечательные люди.
Активными организаторами этого движения была структура ЦК ВЛКСМ – его бюро, сотрудником которого был, к примеру, Андрей Исаев, внезапно из комсомольцев ставший анархистом и разгуливавший по Пушкинской площади под черным знаменем с черепом и костями, потом столь же внезапно ставший активным лидером якобы независимых профсоюзов (но всегда поддерживавший – несмотря на свою независимость – М. В. Шмакова), а теперь, как известно, один из руководителей «Единой России». Еще более важным деятелем комитета молодежных организаций при ЦК ВЛКСМ был нынешний вице-премьер Дмитрий Рогозин (руководитель международного отдела). Тогда он наряду с Баркашовым и Веденкиным любил фотографироваться в фашисткой форме, которую они называли национально-русской. Гораздо более приличным, хотя тоже очень неоднородным оказался дискуссионный клуб, созданный комитетом комсомола в Центральном экономико-математическом институте (ЦЭМИ) и, конечно, поднадзорное движение «Перестройка-88».
