Сорокин надел пиджак, достал последнюю сигарету из пачки и пошел за водой для чайника. Надо же выпить кофе. После такого убийства о выходных можно забыть надолго.

Забродов слышал, как за окном барабанит дождь, но не торопился вставать. Он догадывался, что на дворе препаршивая погода. Сколько Илларион ни проводил с сам собой психоанализ, но эту монохромную безжизненную осень он ненавидел. В душу вселялась такая тоска, хоть волком вой. Лето – другое дело. Все вокруг яркое, теплое, жизнеутверждающее, и кажется, что вся жизнь – такая беспечная и приятная; но приходит осень, и все кругом обесцвечивается, наливается тоской. Как зарядят дожди, все льют и льют неделями. Так паршиво, что хоть стреляйся.

Вначале Забродов несколько раз зевнул, потом открыл глаза и осмотрелся, не спеша, впрочем, откидывать одеяло, резко вскакивать и делать энергичную зарядку, как то имело место раньше.

«Нелады со мной какие-то, – подумал Илларион. – Раньше как огурчик, вставал в шесть, тут же делал зарядку, принимал душ, потом бегал по парку, а в последнее время распустился. Наверное, правильно, говорят, что когда человек выходит на пенсию и перестает работать, то он распускается, дряхлеет и становится похож на комнатный цветок, которому нужна ежедневная поливка. С каждым днем все больше и больше послаблений, теперь дошло до того, что даже вставать лень. А что дальше? Так и буду валяться целый день в кровати? Нет, Забродов, деградация налицо, так что быстрый подъем».

Несмотря на высказанное самому себе порицание, несмотря на насмешливые прибаутки и подначивания, Илларион еле встал через сорок минут.

Еще долго лежа в кровати, подоткнув со всех сторон одеяло, чтобы не мерзнуть, он сортировал свою жизнь, тасовал различные события и факты, составляя из них картину. И эта картина крайне не нравилось Забродову. Он понимал, что слишком мало сделал в своей жизни, чтобы вот так вольготно разлеживаться. Правы те острословы, которые, указывая на небо, говорят, что отдыхать будем там. Он наверх не торопится, конечно, но об этом стоит задуматься. Он ведь разленился до такой степени, что и форму скоро потеряет. Такая перспектива испугала Иллариона, поэтому он решительно отдернул одеяло и поднялся.

Застлав кровать, Забродов, отодвинул штору, пуская в комнату тусклый свет дождливого дня, и, не одевшись, упал на кулаки и сделал пятьдесят отжиманий. Затем двадцать отжиманий на левой и на правой руке поочередно, после чего как следует прокачал пресс.

Теперь пробуждение можно было считать состоявшимся. Забродов натянул камуфляжные брюки, рубашку, поверх которой надел серую жилетку с карманами. Он вспомнил, что вчера вечером обещал заскочить к Пигулевскому. Марат Иванович разжился новыми книгами, которые должны были вызвать, по его мнению, повышенный интерес у Забродова. Илларион по своему опыту знал, что момент нельзя упускать, тем более когда речь идет о ценных экземплярах. Коллекционеров, которые знают толк в книгах, не так уж и мало, зазеваешься и упустишь книгу, а потом иди, покупай у перекупщиков, для которых не книга важна, а доллары, которые можно за нее выручить.

На всякий случай, чтобы не «поцеловать» закрытую дверь, он еще раз позвонил Марату Ивановичу.

– Где тебя носит, Илларион? Уже второй час, а тебя все нет! Я уже думал, что-нибудь случилось, звонил несколько раз, но никто не брал трубку.

– Заспался я, – виновато сказал Илларион, выглядывая во двор и ища взглядом машину. – Извини, что так получилось. Если ты не занят, то я заскочу к тебе через полчаса.

– Что ты, что ты, Илларион! Давно не виделись, я только буду рад, если ты приедешь!

– Заметано! Скоро буду.

Забродов хотел выйти из квартиры, довольствуясь на завтрак диетическим набором – яблоком и горбушкой несвежего хлеба, как увидел свое отражение в зеркале. На него смотрел седовласый небритый мужчина.

Проведя рукой по щеке, он убедился, что это не потянет на модную небритость, а может быть квалифицировано, если выражаться юридическим языком, как покушение на неряшливость, посему Илларион зашел в ванную и обильно покрыл щеки кремом для бритья. Он ловко взмахнул рукой, намереваясь сразу очистить всю щеку от щетины, но зазвонил телефон, рука дрогнула, и Илларион, сделав неудачное движение, порезался.

– Черт бы вас побрал! – проворчал Забродов и швырнул бритву в раковину.

Щека горела, и он поморщился. Теперь на всякий случай придется продезинфицировать ранку, да и толком уже не побреешься. Так и пойдет к Пигулевскому заросшим интеллигентом.

Когда Забродов подошел к телефону, тот почему-то замолчал. Зато позвонили в дверь.

«Фокусники, – раздраженно подумал Забродов. – Все уши поотрываю за такие шутки. Не жилой дом, а психбольница какая-то. Вчера батарейкой запустили в голову со второго этажа, сегодня в дверь звонят, а завтра, переиграв в компьютер, подкараулят и подстрелят где-нибудь на лестничной площадке, когда я буду возвращаться из магазина».

На всякий случай Илларион достал пистолет и, держа его за спиной, открыл дверь.

На пороге собственной персоной стоял генерал Федоров.

– Ты это… руку убери, – опасливо сказал он.

– Товарищ генерал! Доброе утро!

– Уже день, Забродов. Небось выпивал вчера или с женщинами куролесил?

– Может, зайдете? Или так и будем тут стоять, как в реалити-шоу «За стеклом»?

– Сострил.

Забродов сунул пистолет в карман куртки и пропустил генерала в комнату, после чего закрыл дверь.

– Извините, товарищ генерал, чай, кофе не предлагаю, сам только что поднялся, даже не завтракал, а вот коньяком могу угостить.

– Тебе бы только пострелять да выпить. Коньяк утром, между прочим, – это уже алкоголизм.

– В список моих увлечений вы забыли добавить книги. Кстати, из-за вас я порезался.

– Телефон существует для того, чтобы отвечать на звонки. Ты не отвечал, вот я и решил заглянуть к тебе в гости.

– Что это вы так обо мне беспокоитесь? Я, конечно, оптимист по природе, но в чужую доброту и бескорыстие как-то не верю. У каждого есть свои цели.

– Ишь ты, философ выискался!

Генерал Федоров не спешил усаживаться в кресло и расхаживал по комнате, что означало одно: стряслось что-то серьезное.

– Вот что, Илларион, хватит тебе прохлаждаться.

– Вы решили обеспечить мне досуг?

– Дело серьезное. Ты же телевизор не особо смотришь, так я тебе разъясню. Вчера вечером в Москве изрезали ножами одиннадцать армянских нелегалов…

– Позвольте, какое это имеет ко мне отношение? Уж не хотите ли вы сказать, что теперь я должен работать вместо МУРа?

– Ты еще не дослушал до конца, а уже вставляешь свои ремарки.

– Я просто немного тороплюсь. Меня Пигулевский ждет. Я еще вчера обещал к нему заехать, а тут проспал. Неудобно как-то. Человек ждет меня.

– Подожди, Илларион. Сядь и выслушай, – генерал говорил на этот раз без малейшего намека на шутки.

Значит, дело и вправду плохо. Обычно генерал Федоров как-то шутил, неторопливо подводил его, так сказать, к основной идее, а тут сразу с места в карьер.

Илларион уселся в кресло и достал из жилетки пачку сигарет.

– Может, сядете, товарищ генерал? В ногах правды нет.

– Только обойдемся без дыма, Забродов. У меня после твоих ядреных сигарет башка трещит целый день!

Илларион неохотно спрятал пачку сигарет обратно. Тоже мне выискался борец за чистоту воздуха! Раньше курил при нем и хоть бы что, а тут сигареты мешают.

– В общем, убили одиннадцать армян-нелегалов, а от двенадцатого осталась одна рука и еще пакетик, где лежит двести тысяч долларов.

– Это они ему руку в назидание отсекли? Чтобы не блудил?

– Черт тебя возьми! Я тебе дело говорю, а ты мне шутки! Илларион, я не клоун, и тебе давно пора понять, что у меня плохое чувство юмора!

– С вашей работой, товарищ генерал, все допускаю. Не удивлюсь, если в следующий раз я загадаю желание, открою глаза и увижу вас в своей комнате.