– Здравствуй, Артур, – ласково приветствовал Коротков гостя, подчеркнуто энергично пожимая руку Орбели.

– Здравствуй, – Орбели, не спрашивая позволения, по-хозяйски уселся за стол напротив Короткова и посмотрел по сторонам, словно за диваном или в шкафах мог кто-то спрятаться.

– Что будешь, дорогой Артур? Коньяк, чай, кофе?

– С другом можно выпить и коньяк. У нас же нет друг от друга секретов?

– Что верно, то верно, – довольно улыбаясь, подтвердил Коротков и зычно позвал: – Танечка.

Тут же пришла секретарша, которой Коротков изложил что к чему. Он заметил, как Орбели проводил его Танечку жадным взглядом.

«Хрен с два ты ее получишь! – злобно подумал он. – Еще и секретаршу тебе дай!»

– Как только ты будешь баллотироваться в президенты, необходимо будет предоставить полную финансовую отчетность.

– Знание того, кто нас поддерживает, я в народ не несу. Их пожертвования могут быть использованы против нас.

– У нас все получится, – доверительно улыбнулся Орбели.

– Если этому помочь, – подчеркнул Коротков.

Танечка принесла на подносе коньяк и тут же удалилась.

– Проблемы с электоратом Северного округа. Симпатизируют другому кандидату.

– Любые выборы можно выиграть по принципу «разделяй и властвуй».

Орбели пригубил коньяк из бокала.

– Ты говоришь о переделе избирательных округов?

– Разобьем Северный округ и соединим его с другими.

Коротков, выпив коньяк, налил себе еще. В присутствии Орбели, несмотря на напускную радость, он чувствовал себя крайне некомфортно. Ему представлялось, что с такой вот лощеной улыбочкой Орбели сейчас достанет пистолет и застрелит его прямо в кабинете.

– Ты предлагаешь сконцентрироваться на получении голосов из центра?

Орбели кивнул.

– Именно. Самое лучшее, что можно сделать – это изменить границы твоего будущего округа. Даже сейчас. Эти изменения предполагают немалые денежные вливания.

«Еще и намекает, урод, что без него я не протяну, – подумал Коротков. – Если он думает, что будет манипулировать мной, когда я получу пост, то глубоко заблуждается. Я с ним как-нибудь разберусь».

– Деньги – это основа любой политики.

Артур Орбели, понимающе улыбнувшись, открыл черный кожаный портфель, который был доверху забит пачками долларов.

– Спасибо, Артур.

Орбели бесцеремонно вытряс содержимое портфеля на стол Короткова. Со стороны могло показаться, что они два ловких афериста, которые поймали «дичь» и теперь приступили к разделу добычи.

Коротков, когда дело шло о деньгах, не стеснялся их пересчитать.

– Артур, здесь всего сто тысяч, – осторожно заметил Коротков.

– Вторую половину получишь, когда люди ответят за убийство на моем объекте и предстанут перед судом, – спокойно ответил Орбели.

– Артур, ты знаешь мое слово. Обещаю тебе, что эти ублюдки будут найдены – с политическим пафосом ответил Коротков, про себя подумав, что готов пообещать и продать все что угодно, хоть свою душу, только бы получить заветный пост президента.

– Прежде чем я вложу деньги, мне нужно видеть силу закона, но не закона улиц.

И Орбели, многозначительно посмотрев на Короткова, поднялся из-за стола.

«Что за грязные намеки? – оскорбился Коротков, глядя вслед удаляющемуся Орбели. – Он хочет сказать, что если я не разберусь с этим делом, то он перестанет финансировать мою предвыборную кампанию? Это что, проверка на вшивость? Нет, в любом случае у меня нет выбора, и я должен найти виновных, иначе моим политическим амбициям наступит конец».

Коротков, посмотрев на бутылку с коньяком, убедился, что там практически ничего не осталось, и, взяв ее, допил остатки прямо из горла.

Сорокин последнюю неделю почти не сомкнул глаз. Его донимала такая сильная бессонница, что не помогало даже снотворное, ни в форме таблеток, ни в форме бутылки коньяка. А если и удавалось прикрыть глаза, то вместо отдыха Сорокин получал сон, в котором он расследовал жестокое убийство с отрубленной рукой. Понятное дело, что многим гениям удавалось сделать открытия во сне, как, например, тому же Менделееву, только Сорокин был человеком другого времени и другой формации, и, наверно, именно поэтому ему не удавалось повторить этот достойный подвиг. Он бы с удовольствием раскрыл это преступление во сне, но там он точно так же путался, как и наяву, бессмысленно бегая по строительной площадке и опрашивая чуть ли не всех подряд свидетелей.

Вдобавок ко всем несчастьям Сорокин потерял отпуск. Начальник, конечно, обещал его отпустить, дать ему, так сказать, вполне заслуженный «тайм-аут», но обстоятельства складывались так, что Сорокин и сам понимал: не видать ему отпуска как своих ушей. И пню ясно, что начальник не собирается расследовать это сложнейшее дело, но в то же время он не будет подставлять свой зад и заставит Сорокина сделать за него всю грязную работу, а потом получит личную благодарность от министра МВД, который, кстати, не побрезговал взять расследование уголовного дела под личный контроль.

Ох, как устал Сорокин от этой патетики. Рядовому обывателю скажи, что дело взял под контроль министр МВД, и он сразу вообразит себе, что сам министр занимается этой мышиной возней. Куда там! Все гораздо проще. Всего-навсего министр наезжает на начальство, требуя раскрыть преступление, а начальство в свою очередь пинает следователя, у которого на конвейере сорок таких дел, которые он должен довести до конца. Нервная у него работенка, не то что у этих телевизионных ментов, которые выучили отрепетированные диалоги и уже думают, что Сорокин верит их актерских рожам. Посидели бы они в кабинете так, как он, так их как ветром сдуло бы из МУРа на следующий день.

Сорокин, сжав виски руками, тупо смотрел в стол. Его мыслительный аппарат сковала безграничная усталость. Размышляя, чьих это рук убийство, он доходил до такого состояния, что уже сомневался, так ли это, что дважды два – четыре.

Зазвонил телефон на столе. В пепельнице чадила сигарета.

«Наверно, Забродов звонит, – решил Сорокин. – Это в его моде пропасть на неделю, а потом неожиданно объявиться, причем в тот момент, когда на моей шее уже затягивается петля».

Однако, сняв трубку, Сорокин сразу же понял, что это не Забродов.

– Полковник Сорокин, убийство на Дорогомиловском рынке. Расстреляли из автоматического оружия пятнадцать человек.

По служебному телефону звонил сам начальник, и тот факт, что именно он сообщил об убийстве, означал лишь одно – расследование этого уголовного дела теперь тоже на совести Сорокина.

– Есть, – сказал Сорокин и, поднявшись, машинально козырнул.

Положив трубку, он, не мешкая, надел плащ, взял папку с документами и вышел из кабинета.

«Черт бы вас побрал! – злился полковник. – Что это за стрельбище они устроили? Вначале одних порезали, теперь других постреляли! И главное, что не поделили? Кто там у нас на Дорогомиловском рынке?»

Сев в машину, Сорокин зло хлопнул дверцей, прекрасно понимая, что сейчас самый час пик и наверняка он увязнет в пробке на Кутузовском…

Так оно и случилось. Полковнику оставалось довольствоваться радио и курить сигареты. Его раздражала веселая попса, которая словно измывалась над его незавидным положением, и, в конце концов, Сорокин не выдержал и выключил радио.

«И как это дернуло меня? – спрашивал сам у себя полковник. – Почему я, вместо того чтобы садиться в машину, не поехал на метро? Где мое соображение, в конце-то концов?»

Сорокин с досадой ударил по рулю. Взвизгнул клаксон. Впрочем, тут все давили на клаксоны, желая выехать из пробки как можно быстрее, но никто не обращал внимания на истеричные припадки отдельных водителей.

«Так и простою здесь до вечера, – тоскливо подумал полковник. – И ради чего? А там же меня ждут. Разве начальство удовлетворит объяснение, что я вовремя не смог попасть на место преступления из-за пробки? Опять общественный резонанс, и, естественно, новые проблемы, которые начальство будет разгребать моими же руками. Может, по собственному написать, да и свалить куда подальше от этой чертовщины? Умное решение, ничего не скажешь, Сорокин! Во-первых, останешься без пенсии, до которой тянуть не так-то долго осталось, всего полтора года, а во-вторых, останешься в памяти сослуживцев, да и всех остальных граждан – трусом, который, расписавшись в собственной несостоятельности, решил смыться при возникновении первых же трудностей. Нет, это позорный поступок, недостойный настоящего мужика. В газете точно напишут, что я ушел, а потом бегай от этих дотошных журналистов и стыдливо оправдывайся. Нет, Сорокин, рано тебе еще уходить на пенсию. Рано. Да и чем ты будешь заниматься? Так хоть какой-то смысл есть, цель в жизни. А что появится, если я оставлю это дело? Ничего, кроме пустоты. Мучительной пустоты, когда понимаешь, что ты никому не нужен и бесполезен даже для самого себя. Оставлю я здесь машину на аварийке, все равно служебная, начальство поймет, а если и не поймет, то все равно из двух зол всегда выбираешь меньшее, и рвану на метро. Там точно доберусь быстрее».