— И что ты хочешь, чтобы я сделала? — снова обратилась она к гомункулу. — Я не убийца, я доктор.
— А судя по тем трупам, что уничтожает Глаттони, как раз наоборот. — Энви в голос рассмеялся, а Симона почувствовала, как голова закружилась. — Изначально это должен был сделать Марко, но его так и не нашли, поэтому поздравляю с повышением.
— Я не совсем понимаю, чего ты от меня хочешь. Чтобы я каждому вместо слабительного прописала «пилюлю смерти»? Думаю, веселее будет слабительное, а туалеты закрыть на ремонт.
— Ты же ассистировала Марко, когда он создавал камень, и знаешь, как это делается. Так что вперед, — сказал Энви и поднялся на ноги, двинувшись на выход. — Война, может, и закончена, но зачистка продолжается. К вечеру мы с Ласт и Глаттони соберем тебе на месте всех, от кого надо избавиться. Так что будь готова. От своих драгоценных испытуемых ты тоже должна будешь избавиться. Ишваритов никто не повезет в Централ.
Кимбли опустил глаза и усмехнулся. Симона смерила его гневным взглядом, но тот не собирался уходить. Энви замер перед выходом и взглянул на него.
— Какие же вы оба жалкие. Жду тебя снаружи, — сказал он и вышел за дверь.
Кимбли поднял глаза на Симону. И если бы Рейли сейчас могла ощущать боль, она бы почувствовала, как мучительно сдавливает все ее тело эта звенящая тишина и его суровые и непоколебимые глаза, в которых бесновались языки ледяного пламени.
— Ты же понимаешь, что тебя убьют, если ты этого не сделаешь, да? — спросил Кимбли. — Мы можем поговорить об этом. Хочешь?
— С каких пор ты психотерапевтом стал? Я сделаю им этот чертов камень! — Симона стукнула по столу. — Потому что этих людей все равно убьют. Со мной или без меня. Так уж лучше второй вариант. Тогда я смогу продолжить исследования уже в Централе.
— Пока тебе дают заниматься любимым делом, ты будешь попутно выполнять их требования и молчать?
— И ты тоже. За все в этой жизни приходит воздаяние, — сказала она. — И если сейчас это не плата, то, значит, она будет в дальнейшем. А я не люблю носить долги за плечами.
— Если гомункулы возьмут верх, мы с тобой будем на стороне победителей, и наша философия окажется сильнее. А в случае поражения…
— Видимо, здесь наши пути расходятся. Дело в том, что я не на стороне гомункулов. Просто пока они прикрывают мои исследования, я буду действовать с ними. Я нужна им, а они — мне. Это как взаимовыгодное сотрудничество.
— Твоя одержимость сродни моей. — Кимбли облокотился на стол, потирая подбородок. — Помню, ты мне как-то предъявила, что в моей жизни нет ничего, за что я мог бы бороться. И я вот подумал. Стала бы ты рисковать своей жизнью и связываться с гомункулами, чтобы проводить исследования, которые, возможно, вообще не приведут к положительному результату, если бы в твоей жизни было бы что-то еще? — Кимбли приподнял бровь, заметив, как изменился взгляд Симоны. Она замерла и сжала челюсть до скрипа зубов, а он понял, что опять прав. — У нормальных людей есть семьи, родители, мужья или жены, дети, питомцы, хобби — одним словом, нет чего-то одного, что полностью заполняло бы их жизни, всегда несколько ветвей. И поэтому, когда они теряют что-то из этого, всегда могут отвлечься на другое. Но мы с тобой ненормальные, и знаем, что быть нормальным — это слишком скучно. У меня война, взрывы. Я давно на «ты» со смертью. А у тебя медицина и наука. Наша одержимость — это все, что у нас есть, она и делает нас лучшими в своем деле. Поэтому, если отнять у нас то единственное, из чего состоит наша жизнь, мы останемся ни с чем.
Симона некоторое время молчала и смотрела на него внимательно, пытаясь как можно быстрее придумать остроумный ответ. Но поняла, что лучше сохранять тишину, так будет правильнее. Рейли была согласна с ним от начала и до конца. Но вслух подтвердить это означало бы раздуть его самомнение до небывалых границ.
— Что это тебя так пробило на разговоры? — спросила Рейли, облокотившись на спинку кресла, делая вид, что расслабилась.
— Я всегда люблю поговорить, когда собеседник способен поддержать интересную беседу.
— Энви не любит ждать, потом придется тебе слушать его вопли.
— Просто я не знаю, когда мне еще удастся поговорить с кем-то настолько одержимым, как и я.
Симона нахмурилась. Кимбли старательно пытался что-то ей сказать. Не думает же он, что это задание будет последним, и он умрет после него? Кимбли был самый эгоистичный и эгоцентричный человек, которого знала Симона. И он никогда не согласился бы на задание, после которого он не смог бы выжить. Собственная персона для него была важнее всего остального в этом мире, вполне возможно, что даже важнее любимой работы.
— Будешь кальвадос? — спросила Симона, подходя к двустворчатому шкафу. — Конечно, не двадцать пять лет, но лучше у меня не будет.
— У меня камень с собой, так что можешь поставить только графин и бокалы. Хотя даже это ненужно.
Кимбли встал со стула и принялся доставать мелок из кармана, чтобы нарисовать преобразовательный круг, но Симона подскочила с бутылкой и бокалами, хватая его за руку.
— Сегодня обойдемся тем, что есть. — Она осталась стоять рядом с ним и налила по сотне в каждый бокал.
Оба тут же осушили их, и жгучий дешевый алкоголь опалил все внутри них. Симона глянула на Кимбли и убедилась, что он необычно волнуется перед заданием. И тут она поняла, что его может беспокоить не сколько само задание, сколько последствия. Рейли стало еще интереснее, что же он должен сделать.
— Что ты отдала? — спросил он, глядя, как она медленно наливает в его бокал еще сотню.
— О чем ты? — спросила Рейли, искренне не понимая.
— Ты совершаешь преобразование без круга. Так что ты отдала? — Багровый повернулся к ней лицом, и оказалось, что расстояние между ними совсем небольшое.
— Вечер откровения был вчера, Кимбли. Ты что-то перепутал и опоздал, — сказала Симона. Она почувствовала, как ее щеки покраснели. Это, конечно же, действие алкоголя, а не из-за того, что Кимбли непозволительно близко стоит к ней. — Знал бы ты, что Нокс скрывает…
— Не пытайся поменять тему. — Кимбли чуть склонил голову в сторону, опуская ее ниже. — Радуйся, что я не спрашиваю, кого ты хотела воскресить.
— Своего хомяка. Был у меня хомяк в детстве, маленький такой. — Симона начала дышать чаще, но при этом застыла месте, хотя могла отойти на пару шагов назад. Ее сердце быстро забилось от пролетающих воспоминаний, но она держала выражение лица нейтрально саркастичным, чтобы Кимбли не догадался, что напал на след.
— Я уже слишком много знаю, поэтому можешь не пытаться обмануть меня. Просто мне интересно, почему такой человек как ты, совершил глупость, пытаясь воскресить кого-то. Или ты стала такой уже после?
— Какой?
— Холодной, безразличной и беспощадной.
— Ты о себе или обо мне? Я что-то упустила ниточку. Мы так похожи, постоянно путаю. — Симона через силу выдавила улыбку, успешно сделав ее легкой, и пожала плечами.
Кимбли обреченно вздохнул и, осушив бокал, поставил его обратно. Он никогда не добьется от нее искренности, и едва ли сам в полной мере способен ее обеспечить тем же. Симона привыкла жить в таких условиях, что врать нужно всем, не доверять никому, подозревать каждого. Багровый двинулся к выходу, поняв, что Симона не расскажет ему правду. В тишине слышался только стук его армейских ботинок по чистому полу. Рейли не собиралась его останавливать.
— Я должен буду убить свое командование. Всех, кто что-либо знает о философском камне, — сказал Кимбли серьезным тоном, стоя в дверях и не поворачиваясь к Симоне лицом. — Придешь посмотреть?
Но все равно обернулся и обезоруживающе улыбнулся ей. Настоящей улыбкой, не натянутой и хитрой. Симона нервно сглотнула и убедилась в том, что Кимбли беспокоился о своей дальнейшей судьбе. Какими бы могущественными не были гомункулы, фюрер не сможет оставить без внимания подобное убийство. Вместо трибунала и расстрела, Багрового посадят в тюрьму, возможно, надолго. Но плата за это будет философский камень, который останется при нем. Свободу променять на силу. Равноценный ли это обмен? Симона задумалась, но тут же взяла себя в руки.
