Даниил не помнил, как провел оставшуюся часть дня, но мог с уверенностью сказать, что чтение прессы не идет ему на пользу. Проснувшись с головной болью и отсутствием желания чего-либо делать, Акинфеев отстраненно осмотрел погром в квартире. Замечательно! Только этого ему и не хватало! Обнаружив рядом парочку дорогих бутылок без виски и вина, он с трудом поднялся, услышав щелчок двери. В гостинной появился ошарашенный Джон. Потрясающе! Всё! Он просто обречен на вечный happy-end! Даниил, не глядя на соседа (бывшего соседа, — мысленно поправлял он себя), направился в душ. Хотелось забыться (хотя сделать это он успел ещё вчера), протрезветь, а проще сдохнуть. Он помотал головой, пытаясь отогнать идиотские мысли, из-за которых он докатился до подобного, тут же понял свою ошибку: теперь голова не только болела, но и кружилась, именно поэтому путь до ванной сократился за счет увеличения скорости. После прохладного душа ему стало немного легче физически. Джон молча наводил порядок в его гостинной.
— Как всё прошло? — как можно дружелюбнее начал беседу Даниил.
— Они кинулись на меня с ножами, но полиция подоспела почти вовремя. Осталось несколько царапин, но это пустяки, могло быть гораздо хуже.
— М-да уж…
— А как ты? Что там со сборной?
— Нормально, — он вальяжно потянулся за газетой, на обложке которой был инцидент с наркотиками. Он поморщился. Нет, с газетами пора завязывать. Определенно. — Все хорошо, как видишь!
— Дан, мне жаль…
— Жаль?! Да черт тебя дери! Откуда у тебя кокаин? Почему ты его не выкинул?!
— Это случайно вышло…
— Случайно?! За что мне это, Джон?! Случайно… Ты случайно сломал мне жизнь! Случайно испортил и без того не идеальные отношения с болельщиками и прессой! И совершенно случайно лишил меня карьеры! — его голос задрожал, поэтому он перешел на шепот, — Чем я такое заслужил, Джон? Где я провинился? Неужели было сложно сразу прийти ко мне и попросить помощи? Нет! Так почему ты дотянул до того, что я остался ни с чем? Этим ты за все, что я тебе дал, платишь? Этим, Джон?! Одним пакетиком наркотика перечеркнуть всю мою жизнь! Вот такой ты, Джон? Ты говорил, мы друзья, а не просто соседи. Это по-твоему дружба, Джон?
— Дан…
— Уйди, пожалуйста… Мне… нужно побыть одному…
Даниил услышал, как, тихо закрывшись, щелкнула дверь.
========== Часть 14 ==========
Он разочарованно вздыхает и вновь падает на диван, тут же хватаясь за бутылку. Мяч в экране телевизора пересекает поле, футболисты слепо следуют за ним в сторону их ворот. В следующее мгновенье спортивный атрибут пролетает рядом с воротами, и Акинфеев с ухнувшем в пятки сердцем наблюдает за прыжком их вратаря. Сердце вроде возвращается на свое законное место без проблем для хозяина, однако выделившийся адреналин (или что там только что в его крови появилось?) все еще напоминал о его падении. Пока он задумался о выделяющихся ферментах и гормонах в его крови, действие перенеслось на половину поля соперника, и вот уже момент возле их ворот, заставляющий вновь подпрыгнуть и разочарованно рухнуть. Из-за подобных действий алкоголь выплескивается, оставляя сырые пятна на диване и в гораздо меньшем количестве на футболке.
Смотреть матчи сборной было неприятно, горько и даже больно, но не смотреть было просто невозможно. Какой это матч по счету? Пятый? Шестой? Сколько уже его не вызывают в команду? Он не мог сказать точно, хотя и знал, но решил ни за что не признаваться в том, что считал. Но признаться в том, что первый раз он гневно выключил трансляцию уже на пятой минуте матча, когда крупным планом показали Гарсию, он мог. Во второй раз он досидел до конца первого тайма. Когда они играли со швейцарцами, он досмотрел до конца, на эмоциях вышвырнул чертов пульт подальше (позже его пришлось заменять), а внутренний голос тихонько нашептывал: «А вот если бы ты играл, они бы не пропустили в том глупом моменте, когда ненавистный защитник проворонил все, что только можно, и вместо проклятых единиц на табло светилось бы "1:0"» От такого становилось грустно и тяжело, и последующие три месяца он избегал любые упоминания о сборной.
Когда человек теряет что-то, что дорого ему, он пытается заменить боль потери усталостью и физическим опустошением, чтобы не оставалось времени на убивающие мысли о потерянном. Даниил тоже пытался. И ключевое слово здесь «пытался». Как можно было откинуть мысли о потерянной возможности играть в сборной, когда ты каждый раз видел уезжающих в распоряжение сборных однокомандников, слышал новости, касающиеся национальных команд, от тех, кого не вызвали. И каждый раз внутри расползалось что-то неприятное, скользкое, липкое, приносящее сначала досаду, после боль, а затем и горе. Акинфеев просто убивал себя на поле, но каждый раз, оставаясь в одиночестве, он на периферии сознания слышал разговоры про сборные разных стран. Друзья и просто знакомые футболисты, конечно, не обсуждали новости спорта при нем, боясь ранить еще сильнее, но он знал, что они обсуждают. Тихим шепотом пока он не слышит и не видит. Так что физическое утомление и усталость не помогали. Как только появлялась мнимая возможность, его мозг подкидывал услышанные обрывки фраз, картинки репортажей из телевизора, вырезки газет.
Когда более безопасный для здоровья (на самом деле просто таким кажущийся) способ не помогал, в дело вступали различные стимуляторы и расслабители. Одними из них были наркотики, но Даниил отмел эту мысль с ярой ненавистью и сильным отвращением. В конце концов, все его проблемы были как раз из-за наркотиков (ну и частично из-за соседа). Оставался алкоголь. Он не бросался на бутылку при первой возможности. Она просто появилась в его жизни, на кухне, на его столе. Он не пил до посинения или до того сознания, в котором начинаешь ощутимо плыть и воспринимать реальность немного иначе, в котором не было больших проблем, лишь ма-а-а-аленькие проблемки. Нет, такого не было. Он просто позволял себе на несколько бокалов, глотков больше, чем это делали празднующие победу или еще какое-нибудь важное событие друзья и просто знакомые ему люди. Но с хандрой и депрессией это бороться не помогало, скорее этот способ давал возможность потонуть в самобичевании и чувстве собственной никчемности и ненужности.
В конце концов его жуткое, безрадостное состояние, которое уже давно перешло в тяжелую депрессию, заметили сначала близкие друзья и однокомандники, а после и остальные. И после, где-то в середине сезона, к нему подошел главный тренер вместе с врачом и предложили ему отдохнуть, смутно надеясь, что все причины в недосыпе, хотя знали, что дело не в этом.
— На тебя смотреть жалко, Дан. Иди отоспись и возвращайся прежним. — тогда вежливо не допустили его к тренировке, прикрываясь его ужасным внешним видом.
Они не могли понять, что прежним он не станет никогда. Этот случай сильно повлиял не только на его карьеру в сборной, но и на самого Акинфеева, заставляя его сердце каждый раз в ужасе замирать от любого, даже мимолетного упоминания наркотиков.
Но при всех страданьях что-то заставляло его включать раз за разом трансляции матчей, садиться на диван и наблюдать за игрой с вялыми и бессмысленными попытками смириться с той горечью, что ощущалась, как только его взгляд падал на телевизор. Акинфеев считает, это мазохизм. Самая извращенная форма мазохизма, которую он мог только представить себе. Он прожил двадцать шесть лет с мыслью, что ни за что не будет играть в сборной, если ее вдруг соберут. Он большую часть своей жизни ненавидел национальные команды. Сборная отняла у него его отца. Его отец предпочел защиту чести страны им с матерью и сестрой. Он презирал одну лишь мысль, что он когда-нибудь наденет футболку национальной команды. И что теперь? Он загибался от горя перед телевизором, транслирующим матч, из-за того, что он теперь гарантировано не наденет футболку этой команды! Ему нужно было окунуться в это море горя и жалости к самому себе, ему было необходимо прочувствовать собственное бессилие и никчемность. Чертов мазохизм! Даниил видел мазохизм и в том, что он считал количество месяцев и матчей, что сборная сыграла без него. Но все мы в какой-то степени мазохисты. Ведь голодающий думает о еде, жаждущий о воде, устающий об отдыхе… Так и Акинфеев думал о сборной.
