Тем не менее, жизнь не потеряла свои краски, а мир не рухнул. Он влачил свое жалкое существование, пока все остальные вокруг наслаждались каждым мгновением. От радостных лиц на улице становилось до ужаса противно, и он перестал выходить из квартиры без надобности. Однако подобное заключение (добровольное, нужно отметить) не продлилось дольше двух недель. Его растормошили друзья, завалившиеся к нему на ежемесячную халявную попойку. Они же заставили его открыть глаза и убедиться, что никакой катастрофы не случилось. Это помогло выглянуть из-за крепости депрессии и несчастья, что он возвел возле себя. Только выглянуть, но с каждым днем депрессия отходила все дальше, а несчастье перестало мешать радоваться тому, чему он радовался в прошлом. Друзья были не единственными, кто старались вытянуть его из того моря, в котором он яростно топился. Мама и Ева названивали каждый день, пока он находился за решеткой. Ответить он не мог, этим еще больше пугая и нервируя их. Но как только он прочувствовал вернувшуюся свободу, Даниил позвонил им. Они долго что-то радостно, гневно и грустно щебетали ему в трубку, мешая объясниться. Кое-как прояснив ситуацию, Акинфеев был вынужден выслушивать искренние соболезнования. Они звонили еще несколько раз, но он смог, на свое удивление, убедить их в том, что он в порядке.
Друзья и семья помогли ему увидеть, каким счастливым он был, когда был прежним. И он старался вернуться к этому состоянию. Сначала это не получалось, но сейчас он находился гораздо ближе к себе прошлому, чем после случая с наркотиками. Он мог делать вид, что его не заботят разговоры о сборной, мог спокойно играть в футбол, мог спокойно пить алкоголь, не будучи под воздействием грустных мыслей, мог видеть людей, которые играли за свои национальные команды. Осталось лишь несколько вещей, которые он не мог делать спокойно, как прежде. Спокойно смотреть матч сборной и общаться с прессой. В первом случае он нашел выход в алкоголе, одной бутылки вполне хватало, чтобы притупить боль и горе во время просмотра игры. Однако Акинфеев продолжал избегать общения с представителями СМИ. Даниил не мог быть уверен, что все его напускное спокойствие не полетит к чертям на вечное проживание, когда какой-нибудь журналист спросил бы его про наркотики, найденные в его квартире. А это обязательно бы произошло либо на пресс-конференции, либо на каком-нибудь другом интервью.
Телевизор кричит радостным криком болельщиков, и Даниил растерянно смотрит на табло. Что ж, им не так уж и плохо без него. Может быть все к лучшему? Но кому от этого лучше? Сборной? Возможно. Гарсии? Определенно. Кому угодно, только не самому Акинфееву. Вновь опуститься в самобичевание не дает тихий щелчок двери и такие же едва слышные шаги в сторону спальни для гостей.
Джон.
Нет, они не помирились. Все-еще-сосед-но-уже-не-друг предпринимал попытки попросить прощения, но он на тот момент не достаточно отошел от эмоций, а больше Джон и не пытался. Сосед вяло пробовал вернуться к матушке, но та встретила его не просто недружелюбно, а, можно сказать, кровожадно. Между собой соседи договорились, что все-еще-не-друг покинет его, как только сможет самостоятельно покрывать счета за арендную плату квартиры, которую ему еще предстоит найти. Джон начал искать работу и, кажется, даже нашел. Акинфеев пытался делать вид, что его все это не интересует. Однако футболист не мог не признать, что сосед менялся на глазах: уборка теперь лежала на его плечах, холодильник стал гораздо чаще пополняться хоть какой-то едой, с его лица исчезли искорки беспричинного и бесконечного счастья, но появилась взрослая серьезность и, к своему стыду Даниил признал, что в этом была толика его вины, глубокая печаль
Он не мог сказать точно: что огорчало его сильнее? Невозможность играть в сборной, скандал с наркотиками или же ссора с Джоном? Ссора с другом явно не шла ни ему, ни самому другу на пользу, но просить прощения первым, когда он не виноват, он считал выше собственного достоинства. И переступать в этот раз через себя считал глупой затеей. А Джон, как думал Акинфеев, отказывался извиняться второй (или третий?) раз именно по той же самой причине. Джон активно искал новую квартиру, и если его поиски окажутся удачными, он может навсегда попрощаться с другом. Это было неприятно, но и помешать он не мог. В конце концов, кто он такой, чтобы решать судьбу другого человека? Может Джон все это время только ждал удачного момента, чтобы съехать? Может он все это время желал, чтобы Даниил со своим чертовым характером отвязался от него? Может они никогда и не были друзьями? Акинфеев дожил до того, что теперь не знал где правда, а где ложь, когда дело касалось Джона. Раньше, до случая с наркотиками, он бы с уверенностью мог ответить, что они друзья, что Джона вполне устраивает его скверный во многих вопросах характер, но теперь он затруднялся ответить. Но жить под одной крышей после ссоры, когда он так обвинил и обидел Джона, было сложно. А просить прощения в серьезной ситуации, когда ты сильно виноват, он не умел от слова совсем. Ему это как-то без надобности было. Обычно люди мирились с его заскоками и проявлениями эгоизма или делали вид, что ничего не произошло. Иногда ему приходилось извиняться, но те проблемные ситуации по сравнению с теперешней казались не проблемными, а простыми, не требующими усилий и внимания. В общем, Даниил медлил, медлил, боясь, что уже завтра Джон придет с работы, достанет большой чемодан (не сумку, нет, только не сумку), соберет свои вещи и уедет в неизвестном ему, Акинфееву, направлении, оставив его одного с одиночеством и чувством вины, что будет топить его до тех пор, пока он окончательно не убедиться в том, какая же он все-таки сволочь.
Из телевизора вновь послышались радостные крики, и он наблюдал как счет на табло поменялся, увеличивая преимущество. Тут же проплыла мысль, что матч проходит мимо него: второй гол, а он вновь все пропустил, отвлекаясь на свои терзания. Пытаясь уловить суть происходящего на поле, Даниил не замечает повторный щелчок двери.
Вечером он заметил отсутствие соседа. Он обыскал его комнату, в которой пропали любые детали, указывающие на то, что тут кто-то находился и жил. Боясь, что Джон все-таки съехал, так и не сказав ему ни слова, Акинфеев отправляется на кухню в поисках того, на что он мог отвлечься. Схватив бутылку чего-то крепкого, он рассеянно плюхнулся на диван, случайно включая телевизор. Как так? Почему именно сейчас? Почему он ничего не сказал? Не мог же Джон съехать, ничего не сказав? Не мог же? Хотя кого он обманывает? Мог и имел на это полное право. В конце концов Даниил сам выгнал его из квартиры, наговорив кучу гадостей после того, как Джон извинился… И чего он жалеет? Чего сердце так неприятно сжимается? Не этого ли он хотел? Не этого ли добивался, выговаривая обвинения другу? Бывшему другу… Нет, не этого он хотел. Определенно, нет. Момент, когда ситуация начала казаться несправедливой, Акинфеев успешно пропустил. Он ведь еще не успел извиниться! Не успел забрать свои слова назад, разрешив Джону проживание в его квартире! Как он смеет уезжать, ничего не сообщив ему?! В стенку полетела бутылка с чем-то крепким. От звука разбившегося стекла он будто выходит из комы, будто его резко вытащили на берег после долгого нахождения под водой без возможности всплыть. Сердце сжимается от страха и боли. Почему он ничего не сказал? Если бы он съезжал, он бы сказал ему, да? Почему он не повременил с переездом еще немного? Даниил уже был почти готов бежать к Джону за прощением, нужно было только подождать еще немного… Совсем немного… А если бы он все-таки переступил свою гордость и попросил прощения? Джон бы сейчас сидел бы здесь, рядом, на диване? Комментировал бы он действия на поле? Или смотрел бы очередную серию мыльной оперы? А может быть он бы просто сидел, отгородившись от скучного реального мира музыкой? Подобные мысли загоняли гвозди в крышку его гроба. Тихий щелчок двери вывел его из грустного самокопания, погружая в очередной транс.
