— Да пошел ты!
Инспектор наконец посмотрел на Акинфеева, изогнув бровь. Даниил, поняв, что это может ему дорогого стоить, произнес:
— Простите.
Хотя произнес он это безбрежно, совсем безвинным тоном, ни о чем не жалея. Его определенно выбесил этот чертов инспектор с говорящей фамилией [1]. Акинфеев не удивился, что этот человек выбрал такую профессию. Хотя он с таким же успехом мог стать судьей к примеру. Но он определенно мог работать только в юридической области. Еще раз посмотрев на темные брови, морщинистое лицо и тяжелый взгляд инспектора, Даниил кивнул, для убедительности в своем раскаянии опустив голову.
Допрос продолжался еще минут десять, но дальше они не продвинулись. Акинфеев продолжал требовать отпустить его (про извинения он решил не упоминать, простив инспектора и всю полицию в целом), убеждая, что ничего кроме муки они там не найдут, а мистер Стрикт продолжал твердить что-то про протокол и закон (Даниил его практически не слушал, да и его хриплый голос был слишком тих для футболиста).
После его отправили в его комнату на сегодня (и несколько дней после, был убежден лже-Черышев). Если при спартанских условиях (со скромной кроватью, тумбочкой и столом) он едва ли не загибался, то тут он сдохнет от скуки через пару часов. Стены были образцовым примером отсутствия чистоты, одиночная кровать не внушала доверия, а тумбочки не было вовсе, как и стола, зато была полуразваленная раковина с заржавевшим пару десятков лет назад краном. Решив, что у него номер-люкс (все-таки в камере мог быть только он) присел на временно свою кровать (временно! — убеждал себя Акинфеев). Матрас, противно пружинив, слегка прогнулся под тяжестью его туши. Удивившись подобным условиям в 2040 году (тюрьмы стали адом во плоти, и с каждым годом условия содержания становились хуже), он еще раз осмотрел камеру, с тоской вспоминая свою уютную пятикомнатную квартирку. С отсутствующим взглядом Даниил, не двигаясь, просидел до того момента, когда дверь распахнулась, впуская одного из сторожей, который пропустил человека, разносящего безвкусную еду по камерам. Позволив себе надеяться, что это пришли даровать ему свободу, он разочаровался в сто крат сильнее, чем во время допроса.
Мельком рассмотрев содержимое подноса, что поставили ему прямо на пол, он вернулся к своим размышлениям. Откуда взялся кокаин? Они ведь высыпали все наркотики в ванну… Он лично опустошил последний пакетик из сумки. В голову лезли глупые и неприятные мысли, утверждающие, что пакетик принадлежал Джону. Даниил пытался отбросить подобную чепуху, но то ли угнетающая атмосфера камеры так подействовала, то ли свое влияние оказал ужасный запах, доносящийся со стороны подноса, а может это просто усталость наконец смогла усыпить его здравомыслие, которого уже давно не было (ведь это надо додуматься покрывать человека, хранящего наркотики у него дома!) Но не думать о том, что чертов пакетик с кокаином каким-то образом связан с Джоном, не получалось…
Но вот от мысли о том, что его друг мог специально подбросить наркотик в сумку, он всё-таки отмахнулся. Не мог Джон, которого он знал, поступить так подло. Правда Джон-которого-он-знал не хранил наркотики у него в квартире… Нет. нет… Не может этого быть. Джон слишком добрый для такой подлости. Да и причины не было. Даниил бескорыстно предоставлял ему крышу над головой, холодильник, который, правда, был пуст большую часть времени, и, в случае крайней необходимости, плечо и жилетку для оказания помощи в виде молчаливой поддержки, а также терпел его выходки и жуткий характер.
Значит, если Джон не подбрасывал кокаин (определенно, нет), то он… В это поверить было не менее сложно. Ну, не может он себе представить, что его друг и сосед стал конченным наркоманом! Не может. Хотя… Воображение смело подкинуло пару вариантов подобного развития событий. У Джона вполне был шанс попробовать хранимый им наркотик. Но верить в это все равно не хотелось. Был шанс, но это не значит, что он обязательно поддался сладостному искушению и попробовал ту гадость, что вызывает привыкание.
С трудом совладав со своей головой и наполняющими ее мыслями, Акинфеев избавился от столь неприятных объяснений таинственному пакетику с кокаином. Он вспомнил про недавно принесенный поднос с ужином и подошел в нему. Еда была отвратительна для его утонченного вкуса, отвыкшего от пищи простых смертных, но вполне съедобна. Возможно, если бы она была вкуснее, он бы мог сравнить ее с едой из его детства. Но она была такой, какой была. Явно не вершина кулинарного искусства, скорее всего вторая ступенька на пути к ней. С тоской он вспомнил свой дом. Его не было там всего несколько часов, а он уже успел соскучиться по мягкому, местами грязному (в основном в этих местах сидел Джон), но уютному дивану, по громкому, но работающему гораздо чаще для фона, нежели для развлечения хозяев телевизору, по гостеприимной, большой кровати, по высокому, но почти всегда пустому холодильнику. Вполне вероятно, что во всем виновато отсутствие свободы в принципе. А может, не обошлось без отвратительной атмосферы камеры.
Ему пришлось переночевать в чертовой камере. Матрас оказался не таким мягким, каким показался, когда он сидел на кровати. Отсутствие подушки ситуацию не облегчало. Ему предстояла тяжелая ночь. Сон не шел. Постоянно что-то мешало окунуться в дрему: свет из щелок в двери, шорохи, противный звук капающей воды из крана. Голова предсказуема заполнилась мыслями, которые летали вокруг одного единственного пакетика кокаина. Отчего он решил, что пакетик один? Он не мог объяснить своего убеждения. В какой-то момент он начал думать, что все ему приснилось, и они не успели ничего придумать, и полиция посадила их. Эта нелепость подкреплялась капающей водой. С каждым разом, когда маленькая, молодая капля воды, набираясь необходимого веса, чтобы освободиться от плена старого, ржавого старика-крана, пролетала свой путь до раковины, реальность казалась все более нелогичной, невозможной и странной. Немного позже, точнее он сказать не мог (он начал считать, что этого вообще не было), Даниил поймал себя на мысли, что постоянно неосознанно пытается каким-то образом оправдать Джона. Подобное открытие ему не понравилось, однако обдумать его он не успел: легкая дрема все-таки смогла настигнуть его. После сна он наверняка не вспомнит о мыслях и догадках, что посетили его одурманенную тоской голову в час ночной.
На следующий день, сразу после безвкусного ужина, за ним пришли несколько человек и довели до допросной. По дороге он с интересом разглядывал двери в другие камеры, нет, его вовсе не интересовала его возможная будущая жизнь, что протекала бы подобно тем, за закрытыми дверьми, с отвратительной едой и нечеловеческими условиями. Это был просто способ занять себя хоть чем-нибудь… В одиночной камере было скучно, холодно и, как бы это не прозвучало, одиноко. Да, тюрьмы вскоре будут как ад, только на Земле.
Инспектор Стрикт, уже сидящий в допросной, выглядел мрачным в отличие от Акинфеева, который светился как начищенный чайник. Все должно было быть наоборот, со злостью подумал мужчина.
— Что-то выяснилось, инспектор?
— Да. Наркотиков в сумке больше не нашли. Однако, обвинения с Вас еще не сняты. Вам, как и Вашему, кхм, — на мгновенье Стрикт задумался, — соседу нужно сдать анализы.
— Я чист!
— Это покажет экспертиза, мистер Черышев.
— Вы уже достали меня своими экспертизами!
— Успокойтесь. С минуты на минуту придет врач, Вы же не хотите, чтобы пришлось усомниться в Вашей вменяемости?
— Зачем Вам все это, инспектор? В сумке нет наркотиков. Что еще Вас не устраивает?
— Я просто хочу, чтобы справедливость восторжествовала. — Акинфеев закатил глаза, услышав такую банальность от человека в годах. Он бы поверил, если бы это произносил подросток с юношеским максимализмом или совсем еще кроха, у которого старшие отняли конфетку, но инспектор полиции… Нет уж. Стрикт не стал объяснять допрашиваемому, что тот понял все совсем не так.
