Меня резко отпустили, и я мешком рухнул на колени, даже не успев подставить руки. Суставы словно пронзило чем-то раскаленным и острым после такого падения. Медленно упершись руками в пол, я увидел перед собой несколько крупных капель крови, в которых отразился свет огня. Она текла по подбородку, капая на грязную рубашку, но не из носа. Закашлявшись, я пригнулся почти к самому полу, зажал уцелевшей рукой рот и через мгновение ощутил, как сквозь пальцы медленно потекла кровь. Голова закружилась, и я не смог удержать равновесие.
— Перестарались, — с досадой произнес кто-то из двоих, ногой перевернув меня на спину. Думать и понимать становилось все сложнее. И перед тем, как провалиться в темноту, в мыслях запечатлелось единственное желание: «хоть бы Маук успел». Говорят ведь, что надежда умирает последней.
***
Очухаться так и не получилось, но отсутствие воздуха в слишком пережатых легких заставило прийти в себя и с силой вцепиться в занесенную над моей головой руку. Через несколько секунд — или минут, или часов — стало немногим легче. Перебитые ребра выжигали, как выжигают мясо угли, но какая-то настойка с резким запахом помогла боли отступить. Приоткрыв глаза, как только лица коснулась теплая мокрая ткань, я тут же сощурился и в свете зачинавшегося рассвета увидел над собой тюремного лекаря, взрослого щуплого мужчину с тонкой цепочкой на поясе, которая звенела от каждого его движения. Его руки мягко и почти бережно коснулись век здорового глаза, и я поморщился. Когда врачеватель отступил, я мельком опустил взгляд на избитое тело. Синяков, ссадин и переломов не увидел: только ровные слои чистой белой ткани, с кое-где едва заметно выступающей кровью. Выглядело не так плохо. Но только выглядело. Незаметно я попытался напрячь руку, но тело отозвалось дикой болью. И что мне делать, если Госпожа велит сейчас же уходить? А если они не знают, где я? На ответы не хватало сил. Я запрокинул разболевшуюся голову и прикрыл глаза.
— А ты выглядишь получше, — задумчиво произнес лекарь себе под нос, но я расслышал, — но этим все равно достанется за своеволие, — то ли злорадно, то ли с гордостью закончил он и, судя по звукам, принялся складывать свои склянки обратно в сумку.
Руки так и остались свободными: глупо думать, что в ближайшее время я буду способен встать без посторонней помощи. И без этих побоев всю ночь старался унять боль.
Массивный фонарь с отражателем лекарь забрал с собой и тихо хлопнул дверью, на которую теперь падал светло-розовый изрешеченный свет утренней зари. Пролежав без движения столько времени, сколько позволило хоть чуточку собраться и успокоиться, я вновь открыл глаза и заставил себя осмотреться. Вначале почти ничего не увидел кроме голых стен и неровного каменного пола. Но, повернувшись немного вбок, разглядел вкрученные в пол стоящие в один ряд четыре широкие койки. И с удивлением заметил, что я здесь не один. Тот, кто лежал совсем рядом, не стонал и не шевелился. Показалось, что даже не дышал. Я медленно лег на бок и, присмотревшись, увидел, как слабо натягиваются хлипкие, смоченные чем-то бинты на исполосованной груди, несколько кровавых следов виднелись на плечах. Незнакомец лежал на боку, и я смог разглядеть еще одну повязку на левом глазу, скрывающую почти пол лица. На простыне виднелись кровавые разводы. Сердце пропустило удар, когда свет медленно выхватил из полумрака изуродованные черты лица.
— Ариэн! — неосознанный крик перешел в хрип, но Ариэн не шелохнулся. Игнорируя свою боль, я пытался подтянуться ближе к краю. Бинт обильно пропитался кровью там, где должен был быть глаз. Неужели… Какое животное могло это сделать? Даже после экзекуции прокуратора Ариэн был больше похож на живого. Волна ненависти и отвращения окатила меня с ног до головы.
— Ариэн, — снова позвал я, пытаясь до него дотянуться. Темный не шевелился. Сердце забилось еще быстрее. Что скажет Маук, что решит Госпожа, как Ариэн спасет кого-то, если не очнется? Страх стал осязаемым, терпким, какого не было уже много лет. Чертова надежда, глупая и наивная. На что теперь надеяться, когда опять не способен ничего изменить? От ярости увлажнились глаза, и я сглотнул, тратя последние силы на то, чтобы подняться и коснуться его плеча.
Ариэн вздрогнул и громко захрипел, от боли обнажив сжатые окровавленные зубы. Вслед за резкой попыткой встряхнуть мою руку он застонал и перевернулся на живот. И снова издал задушенный звук, завалившись обратно и прижав трясущиеся руки к лицу.
— А-аг… Гх, как… — попытался он сказать, вырываясь из моих рук, и я с трудом удержал равновесие, хватаясь за край кровати и оседая на нее.
— Это я… — попытался успокоить я. Что могло произойти, кто мог это сделать? За что? — Что… Что… — и не смог найти слов, разглядев его глубокие раны, проступающие через сетчатую ткань. Следы настоящих пыток, которые мне чудом удавалось избегать. Ариэн продолжал громко и надсадно дышать, не зная, куда деть руки.
— Я не могу… — прохрипел Ариэн в одно слово и вцепился зубами в подушку. Мне так хотелось помочь, сделать хоть что-нибудь, чтобы ему стало легче, но и сам едва держался в сознании. В голове проскочила мерзкая мысль: утром Ариэн не сможет подняться на эшафот.
На его исказившемся от боли лице выступил старый неровный ожог, мгновенно стянувший до этого гладкую кожу, затем появились метки и на руках. Ариэн постепенно успокаивался, выпрямлялся, стараясь сдержать стон.
— Ариэн, я тебя прошу, держись… — он не ответил, попытался кивнуть и опять сжал кулаки. — Я знаю, как вернуть твою силу. Это не так сложно, я говорил с Феларом, — я вновь положил левую перебинтованную и привязанную к дощечке руку на его плечо, и Ариэн постепенно расслабился. — Все получится, ты меня слышишь? Ариэн, пожалуйста.
Но ответом мне была лишь тишина.
Эвели
Борр ушел, и я надеялась, что у охраняющих трактир не возникнет к нему лишних вопросов. Госпоже плохо, а его задача — принести лекарства, которых не найти у тюремного лекаря. Еще попутно и тихо убить двух свидетелей, но об этом говорить уж точно не стоит. Хоть бы все получилось. На Ариэна я уже не надеялась: не сможет. Не поднимется, и, черт его знает, где Фелар. Быть может, уже убит, разорван сторожевыми собаками, сожжен. Могло случиться что угодно. И случилось.
Я не могла усидеть на месте, заламывая руки и заставляя себя размеренно дышать. Ненавижу бездействие, с которым так часто приходилось мириться, что это едва не стало правильным. Столько всего стояло на карте, столько жизней, и моя среди них. От этой мысли ничего не помогало отделаться. Если Борр напутает компоненты, переборщит, если не успеет добраться до площади до начала демонстрации, попадется, если ополченцев уже нет в живых… Все эти «если» пугали. Пугала мысль, что помимо скорого побега придется вытаскивать из тюрьмы всех остальных. А реакция куратора на веление Природы может быть совершенно непредсказуема, если вспомнить его искореженную психику и горящие в сегодняшнюю ночь глаза. Ему всегда будет мало крови — истинный ученик Роберана.
Ни на секунду я не забывала про Ариэна, гадая, хватит ли ему силы скрыть метки, если в лазарет вдруг заглянет лекарь? И что будет, если к утру он так и не сможет подняться? Как будет смотреть мне в глаза и поверит ли, что… это был единственно возможный выход?
Я поднялась со скрипучей кровати и потянулась руками к почти распустившемуся хвосту. Через узкое окно — чуть шире длины ладони — с почти теплым сухим воздухом просачивался бледный свет восходящего кровавого солнца, и оно давно так меня не пугало. Времени оставалось слишком мало, чтобы быть хоть в чем-то уверенной. Даже в самой себе.
Но приходилось просто ждать, кромсая поломанными ногтями корку на высохших губах. До тех пор, пока где-то в коридоре не послышались выкрики и брань. Я выскочила сразу и очень вовремя. На подсвеченной одним факелом лестнице были люди. Двое навалились почти всем весом на сопротивляющегося третьего. Я быстро выловила распластавшуюся на ступеньках фигуру. Показалось, что сердце в этот раз навсегда остановится, просто не выдержит. Что Киану понадобилось здесь, что было настолько важно сообщить или узнать, раз он рискнул выдать себя? И выдал. Даже если дело в сестре, которую он попытался отыскать. Хотелось кричать, ругаться, взяться за меч и вырезать здесь всех, кто носит оружие, но я не произнесла ни слова, пока не дошла — почти добежала — до лестницы и не схватила одного из нападавших за шкирку.
