В обед Обреев потчевал товарища щами со свежей капустой, молодой картошкой, морковкой и с голубями, говоря в радушной уверенности щедрого знатока:

– Чего кто ни толкуй, какие щи хороши, а самые лучшие щи – с голубями!

Поймав ещё голубей, Обреев на другой день угощал щами приятных гостий: Санечку, Лизку, Ленку и Варвару; они и сами навезли снеди, прихватили также несколько полушубков, тёплые одеяла.

За вершинами старых сосен стояло солнце, но, как и положено в эту пору, крепла прохлада. В камельке, однако, развели такой огонь, что в избушке и при открытой двери стало тепло. Всё же, затеяв баловство, парни и девушки оголились лишь ниже пояса, так что на устилавших пол тулупах, полушубках, одеялах теснились и белели в движении лишь ноги и зады.

После услаждающих трудов все притихли, не сразу отойдя от только что пережитого. Девушки вскипятили чайник, компания пила из кружек чай с колотым сахаром вприкуску; ели бруснику. Илья просил девушек помогать Марии по хозяйству, и все четверо отвечали согласием: подруги они были преданные. Работы же в покинутом парнями дворе было много, взять хоть ту же молотьбу. Каждой и у себя дома хватало дел вдосталь, и приходилось думать: как долго предстоит прятаться в лесу Илье и Маркелу? До Саврухи доходили вести, что красные на Волге бьют белых: отобрали Казань и, кажется, и Симбирск, подступают к Самаре. Вставал вопрос: что станется, если красные победят? и что будет, коли всё же одолеют белые?

Обреев сказал, что если дом и землю отберут, то не зря же он учился, пускай и недолго, ремеслу шорника, кузнечному и плотницкому делу.

– Проживу, лишь бы жить давали! – заявил он деловито и тревожно и отправил в рот горсть ягод.

Маркел произнёс задумчиво:

– А по мне – без земли лучше. Не хочу пахать, мужиком жить.

Все заинтересовались, куда он хочет отправиться.

– Никуда, мне здесь в нашем краю хорошо, нравится он мне! – с чувством проговорил Маркел. – Офицер, который у нас стоял, сказал, что дороги плохие, не хватает элеваторов, паровых мельниц и ещё много чего. Значит, победи белые, они будут всё это восполнять. И, конечно, займутся и пожарным делом. Я думаю, в сёлах будут свои пожарные, и в Саврухе – тоже. Вот мне и дело. Постараюсь в старшие выйти.

– Неплохо надумал – чай, гореть не перестанет! Лишь бы жалование платили хорошее! – поддержала Варвара восхищённо, как, несомненно, поддержала бы и желание Маркела стать коновалом.

Обреев с усмешкой в глазах сказал ему:

– При красных, может, и побольше будет гореть – тоже станешь пожарным? или, думаешь, они не заведут пожарных в каждом селе?

Маркел языком погонял во рту кусочек сахара, отхлебнул из кружки чая, заговорил, глядя на багровые угли в камельке:

– Если победят красные, важное будет другое. Что-то будет делаться для великой мировой силы. И я возьмусь ловить тех, кто против идеи всемирного могущества.

– Это в нашем краю-то? – обронил Илья так, словно услышал несуразность. – Да здесь как было, так и будет: избы, плетни, коровьи да овечьи стада. – Он презрительно хмыкнул, заключил с издёвкой: – Великая сила!

Маркел, не потеряв спокойствия и всё так же глядя на раскалённые угли, сказал:

– В нашем краю, в нашем доме о ней открыл нам человек! – вспоминая Москанина, произнёс размеренно:

– Хочу, чтобы и в наших местах было сотворено нужное для титанической мировой силы.

– Чтобы железный плот пролетел? – продолжал трунить Илья.

– А хоть бы и он – от нас и на вражеские страны! – ответил Маркел гордо: – Я верю!

Парням изо дня в день попадались жёлто-коричневые лисички, беловатые маслята, сине-жёлтые сыроежки, красноватые рыжики и разные другие грибы, а потом пошли всё больше золотисто-медовые зимние опята. Холодеющие ночи упреждали о близящейся зиме, в камельке до утра горел валежник. Какая-нибудь из подруг, в то время как остальные трудились по хозяйству, привозила хлеб, сливочное масло, яйца. И новости.

31 октября 1918 года наступавшая со стороны Самары 24-я Симбирская дивизия красных, которую они именовали Железной, вошла в Бузулук. Парни узнали: красные показались в Саврухинской волости, а, значит, белым вряд ли до того, чтобы ловить нежелающих идти в их армию. Придут комиссары – объявят свою мобилизацию, но всё же нельзя не навестить дом. И ждут дела, для каких надобны мужские руки, и не отмахнуться от ясного, как день: красные, застав в доме одну девку, непременно уведут коней, зарежут корову, а односельчане довершат опустошение. Само собой понятно, что и при хозяевах-мужиках коммунисты не постесняются с реквизицией, но им можно будет сказать про Москанина, – имущество парням и Марии выделила советская власть.

И парни, через неохоту, возвратились из леса домой, стали чистить хлев и конюшню, домолачивать хлеб.

Прошло с неделю; в холодный, с порхающими снежинками ноябрьский полдень Илья и Маркел на гумне оправляли омёт, а когда вышли из-за него, увидели троих военных около конюшни. Приблизившись к ним, парни заметили у них на папахах красные звёздочки. Два красноармейца придерживали рукой ремни висевших за плечом винтовок, третий был в офицерской, со срезанными погонами, шинели на меху, винтовки не имел, кобура чёрной кожи на поясе сбоку окончательно подтверждала, что он не рядовой. Этот человек уже успел заглянуть в конюшню и стоял, поджидая Илью и Маркела. Шинель была для него чересчур длинна, на большом лице печатью лежала строгость.

– У белых в какой части служили? – спросил он парней придирчиво-грозным тоном, переводя с одного на другого требовательный взгляд.

– Не-е, мы у них не служили, мы скрывались, товарищ, – сказал с теплом в голосе Илья и улыбнулся.

– А не врёшь? – отрывисто бросил военный, явно любящий устраивать выволочку.

Обреев, став собранно-сосредоточенным, произнёс:

– На такие вопросы я не вру! – и убеждённо-сурово добавил: – Нельзя!

Он напустил на себя почтительный трепет перед красным начальником, что тот принял как должное и привычно повысил голос:

– Я провер-рю!

Упёр тяжёлый взгляд в Маркела:

– Сам не богатырь, а шея толстая, что молчишь? Робкий?

– Я не по робости к белым не пошёл, – твёрдо заявил Маркел и заключил пренебрежительно: – Нужны они мне!

– А им ты так о нас говорил! – произнёс красный, напирающе крикнул: – А-аа?! Не-ет?!

– Никогда! – крикнул вдруг и парень в душевном подъёме. – У них на уме элеваторы, дороги, ну, может, больницы тоже. А идея мировой силы?!

Красный начальник, не вникая, обрезал:

– Ладно! Проверю!

Пошёл по двору, кивнул на баню и флигелёк, которые стояли без крыши, чернея обугленными поверху стенами.

– Почему горело?

Илья заговорил доверительно-сердечно:

– Мы тут были батраками, а когда весной пришли красные товарищи, они дали нам пользоваться, – он указал взглядом на конюшню, на хлев, пояснил: – нам двоим и кухарке – двух, значит, лошадей и корову. Ну, прочих лошадей, скот и хлеб взяли. А при белых, – продолжил парень уже мрачно, с нотой осуждения, – здешние богачи по своей зависти сделали поджог.

– А хозяин-то где? Сбежал? – произнёс начальник резко, со злобой на хозяина.

Илья потупился – вмешался Маркел.

– Расстрелян! – сказал он с важностью. – Красный командир товарищ Москанин исполнил.

Начальник уставился на парня.

– Ну что, – обронил в затруднении, не находя, видимо, повода прикрикнуть на него, но тут же нашёл, на кого излить гнев: – Кто поджигал – покар-раем!

Он обернулся к двоим красноармейцам:

– Поглядите, сколько зерна в амбаре!

И кинул Илье и Маркелу:

– Пошли в дом!

В горнице, расстегнув шинель, достал из внутреннего кармана свёрнутую пополам пачку листков, карандаш, положил на стол, рядом поместил пояс с кобурой. Илья принял у строгого пришельца шинель, под ней на том оказалась тужурка серой замши.