Григорий украдкой глянул в его сторону, улыбнулся и покачал головой.

– Я хочу спать, – вздохнула Океана. Стараясь не смотреть на хозяина усадьбы, она поднялась с кресла. – Пойду к себе.

– Родная, ты себя неважно чувствуешь? – полюбопытствовал Альберт, и голос его был настолько фальшивым, что она и вправду почувствовала себя неважно.

Дверь за ней закрылась, и подвижными в зале остались лишь тени да языки пламени.

5.

Акт Первый

Первым делом Океана распахнула окно и, зачарованно покрутив в руках дешевую зажигалку – так, словно это было нечто божественное, – закурила. Зимний холод бодрил, и снег, залетающий в комнату, казался неестественным в тусклом свете ночника.

– Никто со мной не танцует, – вздохнула Океана, прислушиваясь к музыке, доносящейся из угрюмой черноты леса. – Никто! Не хочет бравый рыцарь пригласить даму на вальс, чтоб кружиться, кружиться, кружиться…

Кто-то шептался за дверью, и, уже откровенно веселясь, Океана решила, что, скорее всего, там Альберт договаривается с Михаилом о тайном полуночном свидании, которое для одного станет очередной остановкой в извечном поиске любви, а для другого – альтернативными путями в постижении удовольствия. Ведь при желании всякую гадость можно завуалировать, украсить не в меру эклектическим словесным бисером и преподнести в качестве чего-то воистину выдающегося, даже феерического. Выражаясь языком Байрона или Китса можно даже содомию описать так, что многие едва познавшие радость пубертатного периода мальцы будут глазеть на акт мужеложства, как на некое внеземное таинство. Искусственная смазка скроет все шероховатости подобной мистерии. В конечном счете разве не являлись апостолы лишь гаремом Христа?

Океана хихикнула, а резкий порыв ветра растрепал ей волосы. Она выдохнула струю дыма и какое-то время наблюдала, как тот скользит вдоль стен, стелется по полу, вихрится под потолком, постепенно становясь частью комнаты, дома, мира. Голые ноги припорошило снегом.

«Какого черта я здесь делаю?»

– Танцевать! – скомандовала Океана.

Соскочив с подоконника, она собралась было примерить какое-нибудь из своих вечерних платьев, что надевала до этого лишь раз – в день покупки, – но в итоге отказалась от этой затеи. Чистым эмоциям плевать на декорации! Подлинной чувственности нет места среди бутафории! Так Океана закружилась по комнате – быстро, даже яростно. Развела руки и смеялась, смеялась, смеялась, а мир вертелся перед глазами причудливой мазней очередного приверженца экспрессионизма. Картины, мебель, тени по углам, распахнутое окно и ночь, зима и бледные лица… – все-все смешалось в этом хороводе агонизирующего отчаяния. И кто-то звал ее из леса – тихо, печально. И по камням текла кровь…

«Цена должна быть уплачена».

– Ведь совсем скоро, да, папенька? – раздался детский голосок.

– Плесните-ка и мне чаю, господин Шляпник! Хи-хи, ха-ха! Я самая безумная среди вас!

Мальчишка с выцарапанными глазами – кто он? Всего лишь идея – даже не вина, не совесть. А Москва, где тротуары заглатывают прохожих, и где некоторые личности обнаруживают свое призвание в том, чтобы устраивать красочные фейерверки в метро, посредством тротила и гвоздей превращая остальных людей в кашу; Москва, полная дорогих шлюх и шикарных автомобилей, вечно занятых и вечно скучающих мужчин и бесчисленных бесполезных телефонов, телефонов; Москва – этот вздувшийся город-урод, населенный призраками и монстрами, этот запутанный бетонный лабиринт, в макабрических тупиках которого бесцельно слоняются одинокие фигуры, – разве это не чья-то параноидная идея?

А что насчет дороги из красного камня?

Враз сделалось дурно, голова закружилась, ноги подкосились, и Океана рухнула на пол, при этом больно приложившись коленкой.

– Ну вот…

– Еще не спишь? – Альберт притворил дверь и хмуро поглядел на жену.

– Милый, – рассмеялась она, – вот ты профессор, а такой глупый. Ну какой смысл задавать подобный вопрос, если ты сам все прекрасно видишь. Или нет? Естественно, дорогой, я сплю. Сидя на полу. Ха-ха!

– Не смешно.

– А по-моему, очень. Хотя… – Она закрыла глаза, попыталась унять головокружение. – Ты прав, нет тут ничего смешного. Плакать надо.

Альберт схватил ее за руку и резко дернул кверху – что ни говори, а силы ему было не занимать. Встряхнув Океану, он заглянул ей в лицо, зашипел:

– Слушай, не порти мне вечер, а? – Изо рта у него почему-то пахло клубникой. – Я бы с радостью взял две разные комнаты, но… Сама понимаешь, Мишкины родители очень дружны с моей матерью, и все, что попадается на глаза самому Мишке или его любопытной женушке, всенепременно дойдет и до матери.

– Конечно, зайка, – хмыкнула Океана, вырываясь из его цепких пальцев. – Я-то все понимаю. Все-все! Нам же надо драму разыгрывать, чтоб все видели, какая мы замечательная семья. Ребенка просрали, но друг за дружку по-прежнему держимся.

Альберт побагровел от ярости, но Океана-то знала, что ничегошеньки он ей не сделает – смелости не хватит. Как воспримут гости тот факт, если утром она выйдет из комнаты с синяком на лице? Так-так-так… Слухи затопят уши! Ведь всякий город, а тем более такой, как Москва, представляет собой не что иное, как начерченный божественным архитектором план из слухов и сплетен.

– В последний раз предупреждаю, – сквозь зубы процедил Альберт.

– Слышала, слышала, – устало кивнула Океана. – На бумажке мне напиши, а то ведь я в твоих предупреждениях иногда слова путаю. Или ты их путаешь. Ха!

В коридоре скрипнула половица, и где-то под потолком вдруг рассмеялся ребенок. Альберт вздрогнул, огляделся.

– Ну и помойка, – буркнул он. – Мудак этот Мишка! Я думал, здесь все прилично, все как полагается, а он меня в какую-то дыру заманил.

– Это было не трудно, – вставила Океана, но Альберт явно не уловил подтекста.

– Вот интересно, где вся прислуга? – капризно спросил он. – А повара? Чем нас, по-твоему, будут кормить?

Океана закатила глаза.

– Как считаешь, Мишка с этим мужиком какую-нибудь аферу мутят? – не унимался Альберт. – Может, Мишка частично вложился в усадьбу? Хотя, нет. Он же основательно потратился на свой коттедж. И чего им там не живется?

Океана вспомнила голодные глазища и гигантскую пасть в темной глубине ванны. С каким бы удовольствием она предложила мужу воспользоваться душем, окажись они в том доме.

– Холодно-то как, – поежился Альберт.

– Нормально, – зевнула Океана, в то время как перед мысленным взором ее разворачивалась следующая восхитительная картина: Альберт вопит и тщетно пытается выкарабкаться из ванны, кровожадная тварь на дне молниеносными бросками отхватывает ему ноги, приятно бурлит малинового цвета вода. – Я люблю холод, он помогает сосредоточиться.

– Спать надо ложиться, – сказал Альберт. – В общем, так: завтра мы тут из вежливости еще погостим, а на следующее утро свалим к чертовой бабушке. Придумаем там чего-нибудь. Мол, работа и все такое. А тратить свое время на эту избушку-на-курьих-ножках я больше не намерен.

Услышав это, дом заскрипел, зашуршал, и сразу несколько дверей хлопнули по всему второму этажу, а на чердаке кто-то громко затопал. По оконному стеклу медленно сползла капля крови. В лесу мелькнула какая-то тень, а потом важно ухнул филин. «Папенька, любимый папенька…»

– Да закрой ты уже окно! – рявкнул Альберт.

Океана лишь пожала плечами. Пока она исполняла требование мужа, тот разочарованным взглядом изучал широкую двуспальную кровать – ложиться с женщиной ох как не хотелось, но иного выхода не было. Можно, конечно, согнать ее на пол, но где уверенность, что дуреха эта не замерзнет и не простудится? Хотя, если такое случится, то не нужно будет выдумывать причину, дабы убраться из особняка. «Как вариант», – решил Альберт.

Океана посмотрела на противоположенную от светильника стену – выцветшие обои, «Великая Праматерь» Рериха и три смутных силуэта: тени присутствующих в комнате людей и сущностей.