Прослышав о Павлинке и Алесе, Римма Семёновна задалась мыслью непременно познакомить с ними сына. Такие воспитанные и благонравные дети могут оказать на него определенное положительное влияние, поэтому приняла самое живое участие в устройстве сестры и брата в школу. Они пропустили большую часть завершающей четверти, естественно, отстали. Директор школы предлагал повторно поступать Павлинке в 7-ой класс, а Алесю – в четвёртый. Но настойчивость Риммы Семёновны и слёзы сирот растопили и без того не очень-то схваченное льдом сердце директора.

Войну он провёл в блокадном Ленинграде, собственной кожей испытал, что значили такие понятия, как сострадание и помощь ближнему в минуты потрясения души и тела. Решили так: если Павлинка и Алесь не выдержат экзамен по какому-либо из школьных предметов, то им придётся учиться летом, осваивать неусвоенный материал. Римма Семёновна охотно согласилась «подтягивать ребят» по русскому языку, литературе и истории, а сам директор – по математике. Он пообещал привлечь и других преподавателей.

Довольная завершенным делом, Римма Семёновна предложила детям погостить у неё в какой-нибудь ближайший воскресный день.

– От Фаины Иосифовны я слышала, что вы хорошо музицируете. А у нас есть хороший немецкий аккордеон. Абсолютно новый. На нём почти никто не играл. Муж привёз его из Германии в качестве трофея. Сын особого интереса к музыке не проявлял. Немного поучился играть и бросил, а вскоре с ним приключилось несчастье.

У Алеся восторженно загорели глаза.

– Мы непременно побываем у вас, Римма Семёновна. Скоро праздник Первомая. И Фаина Иосифовна просила поучаствовать и нас. А инструмента нет.

Алесь посмотрел на сестру: не нарушил ли право голоса по младшинству, может быть сказал не то, что следовало.

– Да, непременно, побываем. В ближайшее же время. Вот согласуем с Фаиной Иосифовной, – развеяла сомнения Алеся сестра, – а вы разрешите потом использовать инструмент в концертах? Его же придётся выносить из дома?

– Конечно, конечно, – заторопилась Римма Семёновна, и даже шаль распахнула, – зачем же ему без дела стоять, пусть людей радует.

…Филька лежал на кровати и мрачно сверлил глазами потолок.

– Здравствуйте! – весело кивнула Павлинка Фильке, чмокнула в щёку брата и принялась заменять цветы в стеклянной банке, стоящей на тумбочке Алеся.

– Здравствуйте! – пересохшим горлом ответил Филька и ощутил сладкую истому во всём теле. Странно, ещё минуту назад в груди было стыло и пусто. И вдруг двинулось тепло, потому что теплом повеяло от голоса Павлинки, её ладной фигурки, а особенно глаз, какой-то светло-медовой каризны, с малюсенькой лампочкой в середине.

Неведомая сила подняла Фильку с кровати. Ну, прямо кто-то схватил его за шиворот и вздёрнул на ноги, не считаясь с его желанием и волей. Никогда прежде не случалось с ним такого. Забыл напрочь: кто он и что он.

– Павлина, – Филька не узнал своего голоса, вдруг севшего от возбуждённой растерянности, – я это… ну… считаю… ну, – проталкивал он через горловую сухость несвязные слова, – я это…ну… считаю…ну… не прав я…с тобою… Ну это… прости… простите меня. А?

Павлинка повернулась к нему лицом. И звёздные лучики ударили в глаза Фильки.

– Хорошо, Филипп. Мы вас прощаем. Но и вы нас простите. Мы, наверное, не должны были так поступать. Я, знаете, – она улыбнулась, – шла ведь сюда, чтобы попросить у вас прощения. Подугадывала подходящий момент. Но вы меня опередили.

Павлинка протянула руку. Ох, какая же маленькая, тёплая и трепетная у неё ладошка. И Филька задержал её в своей.

– А можно… Можно мы не будем «выкать». Неловко как-то… Уж шибко по взрослому.

– Можно, Филя. Наши желания совпали. И ещё… У нас в деревне, там на Родине, в Белоруссии… Если люди поссорились, а потом замирились, то делают друг другу подарки или вообще что-нибудь хорошее.

Павлинка поделила надвое букетик подснежников, стоящий на тумбочке Алеся, и одну половину протянула Фильке.

– Вот мой подарок.

– Спа-спасибо, – поблагодарил кто-то чужой филькиным голосом, – ух, я счас!

Филька мигом слетал на кухню, принёс стеклянную банку с водой, осторожно, точно и цветы были стеклянными, опустил их в банку.

– Я т-тоже…Подарю. Потом.

– А я даже тебе скажу, что именно. Звездочки крутнулись в её глазах.

– Пусть цветы будут на всех тумбочках мальчиков… Всегда. А? Слабо?

– Будут, – выдохнул Филька.

На следующий день на всех тумбочках мальчишечьих и девчоночьих комнат красовались подснежники.

Повариха тётя Валя жаловалась Чурилову:

– Это што же за фулиганьё такое. Всю стеклотару у меня с кухни порастаскали.

Пришлось Фильке добывать банки на стороне – в городских ларьках, а взятые на кухне вернуть поварихе. А для Павлинки он достал какую-то расписную настольную фарфоровую вазу необычайной красоты.

– Кэсээм! – поклялся, – купил. Но Павлинка подарка не приняла. Не захотела выделяться этим среди девочек, да уж слишком откровенным было внимание Фильки. Вазу отдали Фаине Иосифовне, и в её медпункте на столике заголубел маленький костерок.

Грядущий первомайский праздник совпадал с двадцатилетним юбилеем детского дома. Торжества решили совместить. Началась подготовка. Ребят старшей группы разбили на отдельные бригады побельщиков, мойщиков, плотников. Вечерами и в воскресные дни они приводили в порядок спальни, комнаты для самоподготовки, столовую, которая использовалась и как актовый зал. У входа в углу в ней имелась сцена для выступлений. Младшие воспитанники писали плакаты, рисовали нехитрые картинки на тему: «Наша родина – СССР».

Одновременно шли репетиции коллектива художественной самодеятельности.

Первым помощником во всех делах у воспитателей «фулюган» Филька Жмыхов. Носит, перетаскивает, прибивает, моет. Воспитатели в радостном недоумении: «Что случилось с парнем?» К пацанам не задирается. Девчонок сторонится. Смирнехонько ест в столовой. По слухам – бросил курить. Иногда его можно было увидеть в одинокой печали и задумчивости. «Неуж-то за ум взялся?» Большинство же детдомовцев, так и не дождавшись филькиной мести новичкам, сошлись во мнении: врезали ему хорошенько, вот с него и спесь слетела. Только Одарка Коноваленко, к которой разом охладел Филька, быстро поняла чутким женским сердечком причину перемены ее возлюбленного. И даже на первых порах загорелась лютой ненавистью к Павлинке. Но заметив, что та не переступает черту обычных отношений мальчишек и девчонок, и не выказывает никаких чувств к Фильке, успокоилась. Более того, сделала всё возможное, чтобы задружить с Павлинкой. Тут начал подклиниваться к Одарке «пан» Шатковский: учуял смену пристрастия атамана. Ранее он боялся и думать об этом. Навычная к ухаживаниям, Одарка не терзалась вопросом: почему именно он? Всё равно лукавого намерения спроста не проникнешь. Да явилась возможность и досадить Фильке.

В школьную жизнь Павлинка и Алесь вошли быстро. Их освободили от уроков немецкого языка – знали его и разговаривали лучше преподавателей; от уроков пения – никто из учащихся средней школы не знал нотной грамоты, а если и играл на каком-либо музыкальном инструменте, то по слуху; от занятий физкультурой – по просьбе самих ребят. Эти часы Павлинка и Алесь использовали для самоподготовки. Им, как обещал, помогал директор школы, Василий Васильевич, молодой, улыбчивый и многознающий человек. Усидчивость и старание ребят дали свои плоды. К концу апреля они наверстали упущенное. И всё, наверное, и дальше пошло бы хорошо, если бы… Но всё по порядку.

Концерт художественной самодеятельности готовили вечерами. Вначале репетировали сольные номера, затем сцену занимал хор. На рояле аккомпанировала Фаина Иосифовна. Выступления Павлинки и Алеся должны были стать сюрпризом, поэтому они решили заниматься на квартире Фаины Иосифовны. Она жила в большом, мрачном и старом бараке, построенном ещё на заре советской власти для рабочих-строителей, которые возводили Лесогорск. Таких бараков было несколько и находились они на краю города.