– Ты уже спишь? – спросил он вполголоса и Павлинка узнала Филиппа Жмыхова.

– Нет… Напугал… Зачем так поздно?

– Я тебе конфеты принёс – «Мишка на севере». Филька положил кулёк на тумбочку, приткнутой к изголовью кровати.

– Твои любимые.

– Откуда знаешь?

– Алеська сказал.

– Днём-то не мог придти?

– Дык не пускают…

– Садись, коли пришёл. Табурет у печки.

Филька нашёл табурет.

– Где взял деньги? Конфеты-то не дешёвые.

Филька тяжело задышал.

– Думаешь украл? – в голосе зазвенела обида. – Я в ресторане, ну, в городе, полы мыл. У них уборщица заболела. Они и дали.

Павлинка нашарила руку Фильки и погладила её.

– Нет! Нет! Что ты. Не обижайся. Ничего я не подумала, спасибо.

Филька наклонился, и Павлинка ощутила его горячее дыхание на щеке. Сердце её тревожно заколотилось.

– Ты может ещё чего хошь? Ты скажи. Я достану.

Павлинке показалось, что Филька хочет поцеловать её. Жар бросился в лицо. Она мягко упёрлась рукой ему в грудь, отстраняя от себя. Филька схватил её руку и сжал в своих ладонях. Они были горячими.

– Я пришёл…Я хочу тебе… У меня предложение…

Филька задыхался. Опустил руку Павлинки, схватил ворот рубашки на своей груди. Судорожно глотал воздух.

– Давай…дружить? – и замер, точно собака на стойке.

Теперь воздух начала глотать Павлинка.

– А мы разве… Мы же друзья и так.

– Ну, да… Конечно… Ты, Алесь, – заторопился Филька, – только я хочу… Как это… Ну, штоб мы ближе были… Штоб я о тебе заботился. Ну, как это быват у парней и девчат.

Ах, какая же это мука. Сказать-то надо три слова. Они так и вертятся на языке, так жгут, а вот никак не говорятся. Неужели же Павлинка не понимает?

Павлинка поняла. Не спроста же пришёл Филька ночью. Днём о любви обычно не говорят. Павлинку даже бросило в лёгкий жар от смущения. Глубоких чувств к Филиппу она не испытывала, хотя давно замечала его пристальные взгляды на себе, стремление быть с нею рядом, чем-то угодить. Жаль было Филиппа. Как отказать?

Павлинка погладила его руку: не мучайся, не придумывай слова. Крупная дрожь колотила его изнутри.

– Ты не обижайся, – сердце её билось с перебоями, – ты для меня…как все…как все мальчишки…Я ещё не думала об этом… Это как-то врасплох…Дай мне время подумать.

– Хорошо, – быстро согласился Филька, счастливый уже тем, что Павлинка не отшила его сразу. Она это умеет. Надежда в нём загорелась.

– Хорошо, – повторил он, – я буду ждать. Я хоть всю жизнь буду ждать.

– Чувства они ведь как, – заоправдывалась Павлинка, – они ведь и приходят, и уходят…

Филька взял её руку и прижал к своему сердцу. Оно учащенно билось.

Павлинке сделалось не по себе. Ей и хотелось отнять руку, и не хотелось обидеть Фильку.

– Можно, – попросил он, звонко глотая слюну, – можно я тебя поцелую?

Смутная тревога напрягла её изнутри. По любовным романам она знала, как многое порой может решить поцелуй, особенно в губы. Самый коварный поцелуй. Он распаляет такой огонь, который ничем не загасить. Жалеют потом, что вспыхнули. А уже всё – сгорело. Пепел холодный.

– Давай, – сказала она весёлым голосом, – по-братски. Села на кровати и подставила ему щёку.

Филька, преодолевая дрожь, коснулся её теплыми губами, осторожно, словно боясь обидеть.

– Теперь иди, – спокойно приказала Павлинка, – и больше ночью не являйся. Ещё невесть чего подумают. Сплетничать начнут.

– Хорошо. Я попрошу Фаину Иосифовну…Днём.

Филька пятился к двери.

– С-с-спокойной ночи. – Голос его дрожал и зубы постукивали.

Скрипнула дверь. Затихли быстрые шаги.

Через две недели Павлинка покинула помещение изолятора. У выхода её встретили Алесь и Филька с огромным букетом багульника. Все окрестные сопки уже полыхали малиновым огнём. На берёзах набухли почки. Потеплевший ветерок напоминал о приближении лета. На тумбочках воспитанников детского дома его сигнальными маячками теплились малиновые костерочки.

Волну хорошего настроения сестры и брата подогрел дядя Витя. Он явился с большой сумкой разной фруктовой снеди. Повинился перед Павлинкой: поздно узнал о её недомогании, потому и не приехал раньше.

Дядя Витя сообщил радостную весть: ему разрешили удочерить Павлинку и усыновить Алеся. К Новому году обещали дать двухкомнатную квартиру. Без личной жилищной площади, конечно, не может быть никакой речи об установлении родственных уз. Не поселишь же детей в комнатушке общежития, где бедовал Грудинин.

– Пока подготовлю документы, то да сё, – возбужденно говорил дядя Витя, – время пролетит быстро. Я всё сделаю, дорогие мои коченята, чтобы вам со мною было хорошо.

Контрольные работы в конце учебного года и Алесь, и Павлинка написали хорошо. Были допущены к экзаменам. И сдавали успешно, но срезались на последних: Алесь не выдержал экзамен по арифметике, а Павлинка – по химии. Оставлять на второй год обучения в тех же классах добросовестных и способных учеников педагогический совет не пожелал. Решили им дать возможность ликвидировать пробелы в течение июля – августа и принять экзамены к сентябрю.

В конце июня детский дом выехал в летний лагерь, а Алесь с Павлинкой снова засели на учебники. Скучать им не давали. Каждую неделю приезжал Филька Жмыхов, привозил копчёных окуней. Тётя Поля подкармливала чем-нибудь вкусненьким. Заглядывал и дядя Витя, незаметно переступив порог обращения не по именам, а по отцовски – «сынок», «доченька». Занятая делами в лагере, Фаина Иосифовна присылала с Филькой записки.

Римма Семёновна, отвечающая за подготовку сестры и брата к переэкзаменовке, в начале августа посчитала, что они готовы выдержать испытания. Директор школы собрал экзаменационную комиссию. «Да, – говорил он потом, – добиться такого успеха в «ленивые» летние дни способны только воистину одаренные дети, с очень упорным характером и прилежанием». Павлинке выдали свидетельство об окончании семилетки, а Алесю – четырех классов.

Римма Семёновна по этому случаю устроила детям и семье небольшой праздник на берегу реки. Барак находился в ста метрах от неё, поэтому не составило большого труда прикатить на коляске мужа и помочь доковылять сыну. Кипятили на костре чай, поджаривали кусочки колбасы, пекли в золе картошку. День выдался жарким. Алесь с мужем и сыном Риммы Семёновны почти не вылазили из воды. Сама же она вместе с Павлинкой не захотели даже побродить на мелководье. Римма Семёновна всё так же куталась в платок, а Павлинка, памятуя недавнюю ангину, остерегалась её повторения. Хотя Римма Семёновна считала, что летом заболеть ангиной невозможно, этакая теплынь и вода как парное молоко. Но она глубоко ошибалась. Заболел Алесь. Как с укоризною говорила тётя Поля:

– Перекупался мальчонка. В бане быват перепаришься, болезнь наживешь, а тут река, кака бы тёплая, растеплая не была… А ты-то, сестрица милая моя, куды глядела?

– Откуда я могла предположить, – оправдывалась Павлинка, – у меня-то горло прихватило весной, ещё холодно было, ветер промозглый. А сейчас? Ещё как-никак лето.

– Ваш организм не приноровился ишо к нашему сибирскому климату. Вот и результат. Постепенно надоть. С притирочкой. Да ладно. Ничего. Ты оклемалась и Алеська быстро отлежится.

Но «быстро» не получилось. Температура тела не спадала. По нему пошли красные крапинки. Вызвали доктора из областной больницы, того же, что пользовал Павлинку.

– Болезнь посерьёзней будет, чем у сестрицы, – резюмировал он, – скарлатина. Необходимо лечение в условиях стационара, в инфекционном отделении. И на машине «скорой помощи» Алеся увезли в областную больницу.

Сорвалась предстоящая поездка в летний лагерь. Без брата Павлинка никак не хотела туда ехать. Уговорила тётя Поля:

– Что же ты будешь тут мыкаться одинёшенькой. Алеська в хороших руках под присмотром. Ухаживать за ним тебя всё одно не пустят. Отделение-то для заразных больных. Я его навещать стану. А ты отдыхай, а как его выпишут, то мигом в лагерь доставим.