Выписали Алеся из больницы в канун возвращения детдомовцев из лагеря. Ехать туда уже не было смысла.

Филька, вернувшийся в город одним из первых, передал, что Павлинка задержится с подружками еще дня на три-четыре – надо привести в порядок спальный корпус.

А вскоре из лагеря пришла страшная весть – потерялась Павлинка. Пять дней её искали в окружающих лагерь лесах, а нашли в озере. Её труп прибило к берегу приливной волной. В эти же дни пропал в тайге участвующий в поиске Грудинин.

Павлинку с трудом опознали – так водой обезобразило её лицо. Алесю всё время казалось, что та, что лежит в гробу, заваленная цветами – не его сестра и что несчастье обрушилось не на него, а кого-то другого, кого он хорошо знает, понимает и разделяет горе. Павлинку похоронили рядом с матерью. У могилы он стоял, не решаясь подойти к гробу, и только чей-то властный толчок в спину и шепот: «Ты чего? Иди. Попрощайся. Так надо». Заставил его склониться над гробом, поцеловать сестру в холодный лоб, отпрянуть и броситься вон с кладбища.

В детский дом он пришёл к вечеру и спрятался на чердаке здания, где обычно они играли с Павлинкой и Одаркой. Здесь его Одарка и нашла. Она сказала, что Алеся искали и вынуждены были провести поминки без него. Выступили почти все воспитатели и многие воспитанники – друзья Павлинки. Сказали немало сердечных и добрых слов о ней. А Филька заявил, что отныне считает Алеся своим названным братом, и если кто попытается обидеть его, то будет иметь дело с ним Филиппом Семёновичем Жмыховым. Первый раз за всё время его пребывания в детском доме воспитанники увидели, как он плакал, горько, по бабьи навзрыд.

Утешая Алеся, Одарка едва сдерживала желание поделиться своими подозрениями в отношении смерти подруги. Её и Павлинку Чурилов оставил намеренно, так как в лагерь приехали полковник госбезопасности и помощник прокурора области. Одарка их хорошо знала.

– Сегодня мы с тобой в баню не пойдём, – сказал Чурилов Одарке, – баня занята. Ополоснись в озере, да намажься кремом.

Была глубокая ночь. Выкупавшись, Одарка возвращалась в лагерь. Проходя мимо бани, она услышала крики Павлинки. По всей вероятности ею и занимались эти гости, потому что других в лагере больше не было. С полковником Одарка один раз встречалась, когда Чурилов по какой-то причине уступил её, чего никогда не делал. Тяжёлый, потный и пьяный до озверения полковник мучил Одарку всю ночь, заставляя делать такое, что не под силу вынести взрослой женщине. И вторичной встречи с ним Одарка боялась пуще всего на свете. Случалось, если она неохотно и вяло исполняла причуды Чурилова, он в озлоблении грозился снова свести её с этим полковником.

Гости отбыли из лагеря ранним утром, даже не попрощавшись с Чуриловым. Вместе с ними исчезла Павлинка. Чурилов, мрачный и озадаченный, приказал Одарке тщательно вымыть помещение бани со следами крови на полу. О смерти Павлинки он не думал: не впервые увозили девчонок и возвращали целыми и невредимыми. Но на всякий случай – шестое чувство сработало – наказал Одарке, как и что говорить, если вдруг Павлинка не окажется в живых и начнется следствие. Объяснение было правдоподобным: остались в лагере, так как хотели навести порядок. Павлинка любила купаться ночами в озере. И вот как-то ушла и не вернулась. Одарка спала и обнаружила пропажу только утром…

Алесь плакал, уткнувшись головой Одарке в колени.

– Ты плачь, плачь, пока всё не выплачешь, – поощряла Одарка тоном взрослой уже немало познавшей в жизни женщины, – и станет легче. По себе знаю. Ты не бойся, я никому не скажу. Я теперь тебе вместо Павлинки буду. Ладно? Я и постираю, и поглажу. И даже на постели посижу перед сном. Я для тебя всё сделаю. Ну, что могу. Хочешь?

– Угу, – успокаиваясь, подтвердил Алесь, еще не понимая куда клонит Одарка.

– Холодно тебе. Ты дрожишь весь. Я тебя согрею. – Одарка приподняла Алеся, целуя в лицо, слегка потянула на себя.

– Маленький мой, хороший мой мальчик, тебе будет тепло и хорошо, ты только слушайся меня, это надо, это, – наговаривала Одарка, расстегивая кофточку, – это положено. Это успокаивает. Хороший мой, ангелочек мой светленький.

Горела, кружилась у Алеся голова.

Через месяц после смерти Павлинки в однодневье изменилась и вся жизнь Алеся и пошла по такому крутому руслу с водопадами, порогами и воронками, что на протяжении нескольких лет он только и успевал выгребать на поверхность, едва переводя дух от захлебов.

Случилось это в начале октября. Лес уже не красовался в пестром осеннем наряде. В середине дня еще пригревало солнце, но вечера, а особенно ночи, были холодными. Иногда брызгал дождь, стылый и липкий.

Чурилов позвал в свой кабинет Алеся.

– Хочу пригласить тебя в гости. У меня домишко за городом, на озерке. Огородишко, картошечка, ягодничек. Овощишки я уже прибрал. Малинничек закопать надо. Поможешь? Работенка не трудная. Баньку сгоношим, повечеряем. Ночуем. А в конце следующего дня вернемся. Как? Устраивает? А?

Алесь неопределенно пожал плечиками.

Евграф Серафимович – по ребячьему прозвищу «граф» – воспринял нерешительность мальчишки как знак согласия.

– Ну вот и ладушки. После обеда подгребай к воротцам. Я там на мотыльке буду.

О поездке на дачу заведующего детдомом Алесь сказал другу – Филиппу Жмыхову в столовой за обеденным столом.

Тот, проглатывая ложку супа, поперхнулся.

– Когда?

– Сегодня. Вот сразу после обеда.

– А ну-ка выйдем. Скажу тебе кое-что. Видимо, очень важное хотел сказать Филя, если пожертвовал вторым любимым блюдом – гречневой кашей с тушенкой и вишневым киселем, которые давали только один раз в неделю по воскресеньям и в праздничные дни.

Филипп отвел Алеся на некоторое расстояние от столовой, оглянулся по сторонам, нет ли кого поблизости, и пониженным голосом сказал:

– Слушай сюда. «Граф» просто так на свой огород не возит. Он пидор.

Алесь ранее никогда не слышал этого слова и недоуменно заморгал глазами.

– Ну, как тебе пояснить, – слегка стушевался Филя. – Пидор – это мужик, который с другими мужиками любовь крутит. Ну, обычно это с бабами делают, а «граф» с нашими пацанами.

– Это как? – Алесь продолжал непонимающе моргать глазами.

– Как? Как? – вздернулся Филя. – Лесина ты белорусская. – Да вот так!

И утробно подвывая, он телодвижением и руками изобразил картинку половых отношений.

– Граф такие делишки любит в баньке обделывать. У него приемчик есть. Дай-ка, говорит, спинку потру. Спинку трет и о твою задницу трется.

– Зачем?

– Чтобы хозяйство свое взбудоражить.

– Какое хозяйство?

– Ты чё – совсем? – Филя покрутил пальцем у виска, – или придуриваешься? И ткнув рукой в известное место, Алесь даже ойкнул, грубо резанул, как оно называется.

– Понял?

– Понял! – набычился Алесь. Он стеснялся бранных слов.

– Понял! Понял! – передразнил Филя. – Слушай сюда. Распалит себя «Граф» и прижмет. Он с виду слабак, а сильный. Прижмет – не вывернешься.

– А ты откуда знаешь?

– Оттуда… Пацаны рассказывали… Да и, – Филя пошмыгал носом, – один разок в той баньке побывал. Только я уже знал об этом. Держался топориком. – Филя потряс над головой кулаком. – У «графа» ни хрена не вышло… Так что, братан, стриги ушами, гвоздись глазами.

Алесь согласно закивал головой.

– Может до этого и не дойдет. Но… – Филя наморщил лоб, силясь вспомнить что-то. – Как это по латыни. – Он пощелкал пальцами. – Ну… В общем…Кто предупрежден – тот вооружен…Я тебя предупредил.

С некоторой тревожащей оторопью шел Алесь к воротам ограды детского дома, где его поджидал Чурилов. Но как только угнездился в люльке его мотоцикла, так и забыл обо всем на свете. Мотоцикл был большим, тяжелым, с сильным мотором. И назывался не по-русски – «Харлей Давидсон». На праздничных вечерах, посвященных Советской Армии или Победе над фашистской Германией, Чурилов любил рассказывать, как перегонял этот мотоцикл из Германии в Россию аж от самой реки Эльбы, где советские войска встретились с американскими и американский генерал подарил Чурилову «Харлея». Да не просто так – от щедрот своих, а в благодарность за спасение. На генерала совершила покушение группа притаившихся в засаде оголтелых фрицев. На помощь ему и пришел Чурилов со своей ротой автоматчиков. Поскольку, повторяясь, он разукрашивал эту историю новыми подробностями, со стрельбой, взрывами, рукопашным боем, то невольно закрадывалось сомнение в её правдоподобности. Тётя Поля, заведующая хозяйством детского дома, бывшая фронтовая сестра, послушав только один раз россказни Чурилова, долго материлась про себя, так как знала, что на войне Чурилов не был, а мотоцикл скорее всего купил у какого-нибудь военного снабженца, нахапавшего трофейного добра у немцев. Но в ее зыбком положении говорить об этом вслух было небезопасно. «Граф» разом вытурит с работы. А куда она, инвалид, пойдёт? Кто её примет? К кому головушку приклонит? Пускай его врёт…