Под аплодисменты зала Чурилов, довольный собой, спустился со сцены и прошёл в первый ряд, где ему предназначалось место рядом с военными гостями.

Расслабился зал. Зашумел. Но ненадолго. Занавес открылся. Хор на сцене взревел: «Вихри враждебные веют над нами». Бодрящая песня. Кое-кто начал подпевать, помахивать в такт рукой. Потом грянула «Смело мы в бой пойдём за власть Советов».

Алесь любил революционные песни. Хотя не все слова в некоторых из них нравились. Вот почему «и как один умрём в борьбе за это»? Ну, если все умрут, то кто же за революцию-то воевать станет?

Песни сопровождались действом. По сцене двигались буржуи, купцы, священники и белогвардейцы. Красные бойцы в будёновских шлемах гнали их штыками.

Завершил хор выступление «Священной войной». На сцену выехал миниатюрный фанерный танк с черной свастикой на боку. На танке – человечек с вытянутой над собой левой рукой. В правой он держал громадный меч, по которому крупно, чтобы было видно из зала, змеилась надпись «Гитлер». На него разом накинулись красноармейцы. Разломали танк. С Гитлера стащили штаны. В белых кальсонах он полз к кулисам, а красноармейцы пинали его ногами. Всем эта сцена пришлась по сердцу.

«Так его, гадину! – кричали ребята, – бей фрица!» Царь, помещики, капиталисты были где-то далеко в прошлом. А этот – свежак в памяти. Это по его воле началась война, и погибли родные люди, и они пошли скитаться по детским домам и колониям. «Гони гниду!» Хоть тут криком выплеснуть из души всю горькую горечь обездоленной жизни.

«Пусть ярость благородная вскипает как волна!» Не иссякла, не испарилась ярость. Таится на донышке души, ждёт своего часа.

После хора начались сольные выступления. Исполнителей представляла Фаина Иосифовна.

– А сейчас сюрприз! Краснофлотский танец «Яблочко». Исполняет, – она сделала небольшую паузу, – Филипп Жмыхов.

– О-о-о-о! – прокатилось по залу. Филька? Этот король затрещин и подзатыльников – танцор? Да быть такого не может.

А Филипп уже выплывал из-за кулисы, плавно разгребая перед собой воображаемую поверхность моря. Плясать его научил в колонии для малолетних преступников один юнга Балтийского флота. Он служил и ходил (по его словам «плавает дерьмо в проруби») на боевом торпедном катере «Неистовый». Однажды команда получила приказ перехватить подбитую немецкую лодку, которая пробиралась к своим во всплытом состоянии – не могла погрузиться в море. По пути следования катер наткнулся на плот, на котором в бессознательном состоянии находилось несколько вражеских моряков. Капитан подобрал их. Спасение заняло определенное время. Его хватило для того, чтобы подводная лодка безнаказанно ушла. Вся команда катера попала под суд военного трибунала. Капитана приговорили к расстрелу.

Юнга подарил Жмыхову тельняшку. Филька очень дорожил ею и надевал «гордость моряцкой души» только в редкие, торжественные моменты жизни.

И ещё любил козырнуть фразой, тоже прихваченной из языка юного моряка: «Ну что? Будем тельняшки рвать, пупы царапать?» Вот в заветном «тельнике» и отчибучил Филька знаменитый танец боевых русских матросов. Его вызывали на «браво». Он выбегал на сцену, неловко кланялся.

Две девочки-близнецы из Молдавии – Мариора и Марыся (всю войну они провели в партизанском отряде, где находились и погибли их родители) спели какую-то весёлую песенку на родном языке.

Наде Найдёновой имя и фамилию придумали в детском доме. Её подобрали возле разбомбленного немцами эшелона. Контуженная девочка забыла свои настоящие имя и фамилию. Вспомнила только, что её родители были цирковыми артистами и она выступала с ними в акробатических номерах. Акробатический этюд Надя и исполнила на сцене.

Группа мальчиков в унисон, но с большим чувством спели песню беспризорников 20-30-х годов «Позабыт, позаброшен с молодых юных лет». И в зале наступила мрачная тишина.

В первом ряду заерзали гости.

– А сейчас сюрприз, – поспешила развеять подмоченное настроение ведущая концерт Фаина Иосифовна, – новый член нашей большой и дружной семьи Павлина Штефлова исполнит на рояле произведение великого немецкого композитора Людвига Ван Бетховена «Сурок», – и захлопала в ладоши. Её нестройно поддержали.

Старый рояль, который стоял на краю сцены, выкатили на середину. Вышла Павлинка. На ней было белое, пышное, до самых каблуков белых лакированных туфель свадебное платье (расстаралась Фаина Иосифовна, выклянчила под залог золотой фамильной броши в областном драматическом театре). В белых кудрях – большой алый бант. Фея из сказки!

Сидящие в первом ряду военные зашептались, склоняясь головами друг к другу. Привлекли к разговору Чурилова. Тот присел перед ними на корточки, что-то пояснял с растерянным лицом. А спрашивали военные о Павлинке. Почему раньше не видели это жемчужное зерно в навозной куче? Чурилов оправдывался. На самом деле он действительно скрывал Павлинку от глаз этих похотливых начальников. И так по лезвию ножа ходит. Нутром чуял: эта девчонка не из того теста, чтобы мятные пряники стряпать. Такую подарками не улестишь, угрозами, как других, не уломаешь. Для неё честь дороже жизни. Да и о предупреждении Грудинина Чурилов не забывал. У этого «мента» слово с делом не расходится, несмотря на то, что увечный. Фронтовик, одним словом. В детский дом зачастил. Общается с Павлинкой и Алесем как с детьми родными. По слухам – удочерить и усыновить хочет.

Павлинка заиграла. Что за зверёк такой сурок, никто из сидящих в зале ребят не знал. Но простая и немного грустная мелодия задевала сердце: не веселая, видать, жизнешка у него, тоже, наверное, сидит в клетке голодный и холодный, и о маме думает.

Павлинка исполнила ещё одну музыкальную пьеску, в которой сквозила какая-то светлая печаль, а закончив, объявила:

– Это отрывок из симфонической поэмы чешского композитора Сметаны «Моя родина».

Как-то оцепенело похлопали. Точно ребят держали за руки.

С аккордеоном на груди вышел Алесь.

– Ещё один сюрприз, – обняв его за плечи, представила Фаина Иосифовна. – Это брат Павлинки – Алесь Штефлов. Он исполнит на аккордеоне полонез великого польского композитора Огинского.

Алесю подставили стул. Он сел. Но в ту же минуту встал и громко сказал:

– Прощанье с родиной.

Это был его любимый полонез. Играл он с закрытыми глазами, свободно, проникновенно, без натужного напряжения, свойственного юным, ещё не отграничившим мастерство музыкантам. Пальцы послушно двигались по клавишам как бы без его участия сами по себе. А он плыл на волнах мелодии над полями и лесами родной Белоруссии; над селами с маленькими белыми домиками и аистами на крышах, над речками, озёрами и туманными болотами. Всё озиралось, всё чувствовалось. Светлая зернистая роса на утренней траве. Горячая дорожная пыль под босыми ногами. Речушка, проглядываемая до самого галечного дна. И мама на берегу с ведром: в белой расшитой травяными узорами кофточке, простоволосая, с улыбающимся лицом.

Заметив, что Алесь играет с закрытыми глазами, некоторые ребята догадались – что-то, наверное, грезится ему как во сне. И тоже закрыли глаза. И правда – стали какие-то картинки появляться. И странно – всё о родных местах, родном доме, родных людях. Что же это за такая волшебная музыка? А когда плавное движение её вольной полноводной рекой вдруг оборвалось, точно река вдруг помчалась, ухая с одного каменистого порога на другой, то те, кто вдруг открыли глаза, увидели, как по лицу Алеся катятся слёзы. И им захотелось плакать. И кто-то не сдержал слёз. И стал прятать лицо от рядом сидящих товарищей.

Алесь не ушёл, а убежал со сцены. Но потом вернулся с Павлинкой. Брат и сестра терпеливо подождали, пока стихнут благодарные рев и свист слушателей. Детдомовцы впервые в жизни слышали такую музыку.

Алесь растянул меха аккордеона и Павлинка запела. Голос у неё был тоненький, хрустальный, казалось вот-вот сломается и от этого такой же хрупкой в скрытой печали казалась песня.

Ня шуми, дубруова,

Ня шуми, зялёна,