Вот как сам Быков рассказывал о своей трилогии [46]:
«Я её про себя называю "Историческая трилогия", – в отличие от современной, которую пишу сейчас. <…> В издательстве "Прозаик", где вышла книга, принят термин "О-трилогия". Идеи написать нечто цельное сначала не было – просто в процессе работы над "Остромовым" оказалось, что эта вещь вроде купола, который соединяет и замыкает революционную "Орфографию" и послевоенное "Оправдание". О том, что это будет цельный текст, я догадался в году 2007-м. <…> Но если в самом общем виде – это получилась книга о трёх вариантах поведения в тоталитарном мире – советском в частности. Можно сыграть в игры этого мира и утонуть, раствориться в нем, как Рогов. Можно сбежать, как Ять. А можно попытаться оттолкнуться, использовать эту среду как трамплин и улететь, как Даня, – но за это придётся платить расчеловечиванием, пусть и со знаком плюс. <…> "Бывшим" надо было чем-то жить и во что-то верить».
Честно говоря, меня такая мысль не вдохновляет. Масонство, так же как и увлечение мистикой, были распространены задолго до возникновения Советского Союза. Николай Иванович Новиков, просветительская деятельность которого приходится на 70-80-е годы XVIII века, видел в масонстве возможность «просвещения ума и сердца» – это главная цель, которую провозглашали тогдашние масоны. В то время среди них было немало влиятельных людей, на поддержку которых опирался Новиков – князья Трубецкие, Одоевские, Долгорукие, Щербатовы… Не думаю, что в обыденной жизни им не хватало веры, поэтому и примкнули к мартинистам. Гораздо позже, и в 20-х годах прошлого столетия, и особенно в нынешнее время, масонство стало формой, лишённой содержания. Членство в закрытом обществе, причастность к некой тайне возвышает человека в собственных глазах, тем оно и привлекательно. А тоталитарный мир тут совершенно ни при чём, поскольку духовный дискомфорт я могу ощутить в любом, самом либеральном обществе, если оно отвергает близкие мне идеи. Что же до возможности создания масонских лож по инициативе НКВД, то «компетентные органы» для выявления неблагонадёжных могли использовать самые разнообразные формы общения людей – от шахматных кружков до поминок по усопшему.
Однако масонство – это всего лишь фон для основной конструкции романа. Куда интереснее сверхзадача, которую перед собой поставил автор [46]:
«Интеллигенция вообще не влияет на ход вещей – она выносит ему моральную оценку. <…> Любой герой любого произведения решает вопросы, волнующие автора. С трудом представляю, как может быть иначе. Правда, вопросы, стоявшие перед той интеллигенцией, нам близки и понятны: например, что делать человеку, воспитанному в сложных и богатых временах, когда наступили простые и плоские».
По поводу интеллигенции, не влияющей на ход вещей, мы ещё поговорим. Но в приведенной цитате привлекает противопоставление «богатого и сложного», с одной стороны, «простого» и «плоского» с другой. Что бы это значило? Вряд ли речь идёт о сравнении времени благоденствия царской знати с безвременьем всеобщей разрухи, наступившей в России после братоубийственной войны. Скорее всего, Быков пытается противопоставить «богатые» 90-е и нынешнюю «упрощённость». Кому на Руси было жить хорошо в лихие 90-е, это всем известно, но вот почему Дмитрия Львовича не устраивает нынешняя «простота»? Живёт он не бедно, успел объездить много стран, вполне может быть доволен тиражами своих книг. Ну разве что пост министра – чем дальше, тем всё призрачней. Однако негоже известному литератору по пустяковому поводу так горевать.
Весной в связи с событиями в Крыму слышал по телевизору мнение известной защитницы наших прав, фамилию называть не стану. Смысл её слов был таков: «зачем мне нужно присоединение Крыма к России, если я и без этого имею возможность отдыхать в Крыму?» То есть на первом месте «богатая и сложная» жизнь интеллигентной женщины, ну а требования крымчан – «простые и плоские» до невозможности, и даме на них просто наплевать. Дмитрий Львович ничего подобного не говорит, он гораздо осторожнее – не следует огорчать своих читателей, хотя кому-то из них подобные слова наверняка доставят удовольствие.
А вот что Быков говорил на презентации «Остромова» [47]:
«Я до сих пор не принял такого решения – стать писателем. Я всегда хотел быть учителем русского языка и немного – журналистом. Этим я и занимаюсь. Когда я гляжу на писательские нравы, писательские обычаи, писательские премии, то очень радуюсь, что я не писатель. Писатель – это позорная кличка. А журналист – это почётная должность. Так мне кажется».
Это было сказано в 2010 году, после опубликования нескольких романов, после получения литературных премий. Как только язык у признанного литератора повернулся? Решил с нами пококетничать, поиграть в слова? Конечно, тут не обошлось без элементов эпатажа – Быков-журналист ещё в начале 90-х «прославился» своими неожиданными заявлениями. Возможен и другой вариант: Дмитрий Львович честно признаёт себя не столько писателем, сколько беллетристом, что недалеко от истины. Ещё ближе к истине мнение Майи Кучерской о последнем романе «О-трилогии» [48]:
«Перед нами беллетризированная публицистика. Журналистика в одеждах большого романа. Газетная колонка, обвитая неплотным плющом литературных образов. Искренности, азарта, любви, горечи и тоски, ощущения бесприютности и собственной историософии для создания прозы, увы, мало. <…> Дмитрий Быков оказался заложником собственного журналистского таланта и вовлечённости в сегодняшнюю политическую реальность, а ещё – пленником жажды высказаться, объяснить им всем, наконец…»
Многие рецензенты это признаю́т – Быков пытается нам что-то втолковать и объяснить. В этом нет ничего удивительного, если учесть, что одним из его осколков-двойников является Быков-учитель, потомственный педагог. Наставничество у него в крови – даже если и хотел бы промолчать, даже если сознаёт, что недостаточно в каком-то вопросе компетентен, всё равно и говорит, и пишет. И этому его красноречию не будет конца, если он сам себя не остановит. Можно предположить, что Быков преследует всё ту же цель – «просвещения ума и сердца», хотя версию о принадлежности его к масонам я напрочь отвергаю.
На мой взгляд, это желание Дмитрия Львовича нас осчастливить следует понять и даже по возможности простить излишнее многословие мудрого наставника. Но следующее заявление Быкова просто потрясает [49]:
«Я-то знаю, что делаю позорно мало. По сравнению с тем, что надо было бы».
Тут остаётся только развести руками – куда уж больше-то? Нет, Дмитрий Львович, так шутить нельзя! Подобным «плодородием» не могли бы сравниться с вами ни Олеша, ни Булгаков, ни Трифонов с Платоновым. Однако Быков и не пытается с кем-нибудь себя сравнивать – у него собственный, неповторимый жанр, примерно то же, что собственный финансовый директор. Я уже упоминал об этом жанре, но тут есть возможность разобраться доскональнее [37]:
«Жанр "Быков" характеризуется жутким многословием, поскольку приходится проборматывать одно и то же, чтобы оно наконец дошло, определенным пафосом, большим количеством реминисценций, болезненным интересом к национальному вопросу, истории и религии. В поэзии этот жанр выражается в многословных балладах и поэмах, в прозе – в «романах-кирпичах» <…> в журналистике – в огромных «подвалах» на абстрактные темы и очерках. Жанр «Быков» может нравиться или не нравиться. Чаще всего не нравится, и это хорошо! Потому что когда вещь не нравится всем, она консолидирует аудиторию».
И снова недоумеваю: неужели народ такой тупой, что с первого раза не доходит? Или у Быкова весьма своеобразная читательская аудитория? Что толку от его романов и лекций, если дело просвещения ума стоит на месте? Ну не могу же я предположить, что Быков намеренно читателей оглупляет в погоне за многотысячными тиражами.
И опять Дмитрий Львович пытается нас удивить – не столько собственным, индивидуальным жанром, сколько не вполне ясно выраженной надеждой на некую консолидацию. Что он имел в виду? Что бабы с косами станут осаждать издательства, требуя запретить «ЖД» и снять с продажи «Икс» за то, что его пытались всучить покупателю даже в супермаркетах? Не думаю, что такие требования уместны по отношению к упомянутой мною «О-трилогии» – если уж консолидировались члены жюри литературных премий и немалая часть критиков, против этого не попрёшь ни с косами, ни с вилами, ни с топорами.
