Под конец заседания, когда Ульф, Анна и еще с десяток служащих уже поднялись на ноги, чтобы уходить, докладчик подошел к Карлу.

– Прошу прощения, – сказал он. – К вам наверняка постоянно обращаются с подобными просьбами. – Он достал из портфеля книгу и положил перед Карлом. – Последний труд вашего отца. Который о Кьеркегоре. Не могли бы вы попросить его подписать книгу для моей жены? Она его огромная поклонница.

Тут Ульф представил себе огромную поклонницу – неимоверно тучную женщину, не умещавшуюся в собственных одеяниях, – такую огромную, что ей, наверное, трудно было даже ходить. А потом он подумал: Кьеркегор. И у него в голове немедленно вспыхнул образ доктора Свенссона с его очками в роговой оправе и наивным убеждением, что жизнь сотрудника Отдела деликатных поручений была каким-то образом увлекательнее, чем у психолога с наклонностями психоаналитика.

– Кьеркегор, – пробормотала себе под нос Анна.

Карл был сама любезность, как всегда, мгновенно преобразившись в сына гипнотически светского профессора.

– Конечно. Никаких проблем. Я увижу его в воскресенье и попрошу написать что-нибудь специально для вашей жены.

– Моя жена будет страшно рада, – сказал начальник. – Она не пропускает ни одной его передачи. Просто огромная его поклонница.

Ульф прикрыл глаза. И увидел профессора, преследуемого по пятам группой поклонниц, причем огромные еле поспевали за более стройными и легкими на ногу, задыхаясь от усилий.

Когда он открыл глаза, Анна смотрела на него, потихоньку улыбаясь. Ульфу пришло в голову, что, может быть, они думали об одном и том же. Маловероятно, конечно, но идея пришлась ему по душе: двоим людям, которые нравятся друг другу, одновременно приходит в голову одна и та же мысль.

«Школа танцев Йоханссона» располагалась на первом этаже дома неподалеку от рынка. Дом этот явно видал лучшие времена: штукатурку на фасаде не мешало бы освежить, и входная дверь, когда-то вполне приличная, сейчас имела обшарпанный вид. Все вместе производило впечатление эдакого поблекшего шика, что, как подумалось Ульфу, очень шло заведению, где занимались бальными танцами: огни, мишура – и уныние, скрывающееся под всем этим внешним блеском. Танец – это иллюзия, будто гравитация и чувство неловкости преодолимы, но, увы, иллюзия только временная. Огни погаснут, замолкнет музыка, и танцоры вновь замрут без движения.

Ульф нашел на парковке местечко для «Сааба», а потом они с Анной позвонили в дверь школы. «Пожалуйста, нажмите кнопку звонка и подождите», – гласила надпись рядом со звонком.

Открыла им женщина в трико.

– На месте ли господин Йоханссон? – спросил Ульф, демонстрируя удостоверение. Анна тоже предъявила свое. Женщина взглянула на документы и нахмурилась. Жестом она пригласила их войти и все так же, без единого слова, повела их по коридору, где на стенах висели фотографии танцоров в бальных туалетах.

– Это все ваши выпускники? – спросил у нее Ульф.

Женщина молча кивнула. Когда они дошли до конца коридора, она указала на дверь с большим застекленным окошком.

– Вот студия, – отрывисто бросила она и удалилась, исчезнув за другой, никак не отмеченной дверью.

Они подошли к двери и заглянули в окошко. Изнутри доносилась музыка: кто-то играл на фортепьяно.

Оба они оказались совершенно не готовы к открывшемуся перед ними зрелищу, и Ульф еле удержался, чтобы не рассмеяться вслух. Анна тихонько ахнула от изумления. В самом центре зала тренер крайне маленького роста вел в танце исключительно высокую партнершу, держа ее за руки, причем казалось, что она вот-вот подхватит его и поднимет в воздух, прижав к груди. Танцевали они, как мог догадываться Ульф, вальс, и музыка это подтверждала: «Голубой Дунай».

Ульф толкнул дверь, и пианист замер, прекратив играть. Тренер остановился и обернулся посмотреть, кто их прервал. Отпустив партнершу, он подошел туда, где стояли Ульф с Анной.

– Хампус Йоханссон? – осведомился Ульф.

Хампус, закинув голову, посмотрел на него. Потом перевел взгляд на Анну, потом – опять на Ульфа.

– Можете не говорить мне, кто вы.

Голос у него был высокий, певучий.

– Мы… – начала было Анна.

Хампус ее прервал:

– Я знаю, кто вы. И зачем вы сюда пришли.

Ульф внимательно изучал стоящего перед ним человека, который был чуть ли не в два раза ниже его ростом. На нем была влажная от пота футболка; еще Ульф заметил, что на обеих руках он носил кольца – всего четыре, и еще одно кольцо в ухе – маленькое, золотое, почти незаметное.

– Мальте Густафссон, – произнес Ульф.

Хампус опустил взгляд.

– Я не хотел причинить ему вреда, – сказал Хампус.

Ульф и Анна ждали, что он скажет.

– Понимаете, он надо мною смеялся.

Ульф недоуменно нахмурился:

– Смеялся над вами?

Хампус снова посмотрел на него, и Ульф заметил, что в глазах у него стоят слезы. Ему захотелось протянуть руку, чтобы утереть их, но он знал, что следователи такого не делают.

– Он встречается с Ингрид, – сказал Хампус. – Она здесь работает. Это она, должно быть, открыла вам дверь. Они с Мальте… близкие друзья. – Его голос дрогнул. – Любовники. Он пришел сюда и стал смотреть, как мы с Вайолет танцуем, и я заметил, как он ухмыляется. Он смеялся надо мной. И тогда я его возненавидел.

– Не нужно больше ничего говорить, – сказал Ульф. – Только не здесь. Вы можете сделать заявление в участке.

Хампус покачал головой. Теперь стало совсем заметно, что он плачет; Анна прикусила губу.

– Вам никогда не понять, – продолжал он. – Вы просто не знаете, что это такое – когда на тебя пялятся. Каждый день. Каждый божий день. Постоянно. Люди всегда пялятся на тех, кто как-то выделяется: рост, или уродство какое, или кожа другого цвета, или что там еще. Они пялятся. Но в моем случае они иногда еще и смеются, будто я – какая-то шутка. Этого нельзя не слышать. Они смеются.

Анна покачала головой.

– Мне так жаль, – сказала она.

– И мне было так нелегко, – продолжал Хампус. – Потому что Ингрид – мой друг, и я всегда надеялся, что однажды она меня полюбит, но она меня не любит. Не любит. Она любит этого человека с его поддельным кашемиром. Его, а не меня.

– Не говорите больше ничего, – сказал опять Ульф. – Вам нужно побеседовать с адвокатом.

Хампус помотал головой:

– Адвокату меня не спасти. Я совершил ужасную вещь. Теперь со мной покончено.

Он переступил с ноги на ногу, и Ульф заметил, что его бальные туфли из лакированной кожи, маленькие, точно детские ботиночки, оставили след на посыпанном тальком полу. Тальк… совсем недавно он где-то натыкался на это слово. Но где?

– Знаете, может, это не так уж серьезно, как вам кажется, – услышал он вдруг свой голос.

Анна удивленно взглянула на него, но было ясно, что его слова пришлись ей по душе. В конце концов, какой в этом был смысл – служить машине правосудия, если нельзя было порой проявить милосердие?

– Мы можем предъявить вам обвинение в нанесении легких телесных, – продолжал Ульф. – Кроме того, можно внести в дело смягчающие обстоятельства – например, провокацию со стороны пострадавшего. Вас, без сомнения, спровоцировали. Знаете, это совсем не обязательно, чтобы дело кончилось тюрьмой. Я могу дать прокурору особые рекомендации. Он мой друг.

Друг этот был Ларс, который был готов для Ульфа на многое, хотя последнему и не было об этом известно.

Хампус пробормотал что-то себе под нос.

– Что вы сказали? – переспросила Анна.

– Я сказал: никогда такого больше не сделаю.

Она взглянула ему в лицо и поверила ему.

– Мне так жаль, – проговорила она. – Вы думаете, мы не понимаем, но на самом деле мы понимаем, правда.

– Она права, – добавил Ульф.

Хампус вытер щеку рукой:

– Я так понимаю, мне теперь нужно пойти с вами.

Ульф кивнул.

– Это займет какое-то время. Но я уверен: совсем скоро вы сможете вернуться домой.

– Хотя, может быть, и не сегодня, – добавила Анна.