И когда последний из них скрылся за деревьями, с земли у оврага поднялся Емеля. Выглядел он просто ужасно – оторванный нос, висящий на нерве и сосудах правый глаз, глубокие рваные борозды на голове. Изодранный в клочья камуфляж уже не прикрывал множество не менее ужасных ран по всему телу.

Шатаясь и спотыкаясь, издавая почти непрерывный стон, Емеля двинулся в обратный путь…

Утром он перепугает весь «Подснежник», перевалившись через порог. А те крики, которыми он разразится спустя несколько секунд, многим присутствующим будут сниться в кошмарах еще очень долго…

Прямо с утра я пришел к Зарембо, вставил в его компьютер свою флешку, на которой был рисунок Марины, и показал его начальнику.

– И что? – спросил тот.

Я сообразил, что Степан Иванович может и не знать про найденный мной при недавней зачистке подвала черный камень. Или, скорее, черную стекляшку. Пришлось дать пояснения. Зарембо внимательно выслушал, а потом спросил:

– Думаешь, это все из-за камня?

– Пока ничего не думаю. Но согласитесь, если в двух случаях встречается одна и та же вещь, причем ее происхождение – явно дело темное, надо хорошенько подумать, не оказывает ли она какого-то влияния на ситуацию.

Зарембо кивнул. Подумав некоторое время, он спросил:

– Это же может оказаться чем-то из Зоны? Оттуда вечно какую-нибудь контрабанду таскают!

– Да, запросто, – ответил я. – Только вот незадача: я до сих пока не видел ничего подобного. Хотя вроде считаюсь знатоком этих самых артефактов.

– Но ты же не можешь гарантировать, что Зона не выкинет какой-нибудь новый фортель?

– Не могу, разумеется, – ответил я.

Зарембо развел руками с таким видом, как будто говорил: «Ну вот видишь!»

Он нажал кнопку на селекторе и попросил секретаршу принести нам по чашке чая. Та исполнила запрос практически моментально. Подвигая ко мне тарелку с печеньем, Степан Иванович сказал:

– Обстоятельства обнаружения артефактов, прямо скажем, очень разные. Какие соображения относительно причинно-следственной связи? Что было раньше? Наши неприятности или камень?

Я ответил сразу же:

– Думаю, что, по крайней мере в случае с девушками, всему виной именно камень. Потому что Марина нарисовала его еще тогда, когда была, в принципе, нормальной. Нервный срыв у нее случился позже. А вот насчет подвала не могу сказать совершенно ничего определенного. Тварь, как вы понимаете, на человека была похожа очень слабо. Так что, может быть, связи между нею и камнем и вовсе нет…

Генерал слушал меня, прихлебывая чай. Пока что он не делал никаких замечаний и не задавал вопросов. То есть, в общем-то, это означало, что он не возражал против моих выкладок.

– Отдай сегодня линзу нашей высоколобой братии, – сказал Зарембо после довольно продолжительной паузы. – Пусть посмотрят, что она вообще из себя представляет, так сказать, в натуре.

– Отдал уже, – ответил я. – Жду результат. Запросил данные по химическому составу. Интересно – это просто камень или нечто более сложное?

– Насчет просто камня – это ты, Сережа, наверняка загнул, – усмехнулся Зарембо. – Кстати, когда камешек-то из лаборатории отдадут, принеси его ко мне. Хочу приглядеться к нему, руками за него подержаться. Может, получится чего учуять.

Насчет учуять Зарембо не шутил. Было что-то в его крови, доставшееся от цыганских родителей и предков. Что-то такое, чему и толкового объяснения не дашь. Что-то вроде интуиции, но более острое. Правда, срабатывающее отнюдь не каждый раз. Зато уж если проявляющееся, то всегда с некоторой пользой для дела. Сам Степан Иванович к этому своему таланту относился очень ровно. Как раз потому, что тот проявлялся не тогда, когда это было надо, а тогда, когда имелось в наличии настроение. Какое именно настроение – тоже вопрос. Потому Зарембо не носился со своей интуицией, как дурень с писаной торбой, да и вообще предпочитал не рассчитывать на нее чрезмерно.

Тем не менее, я решил, что непременно сделаю так, как говорит шеф. Просто на всякий случай. Потому что уже бывало, что Зарембо наталкивал меня на очень здравые мысли относительно того, что делать при тех или иных обстоятельствах.

Вернувшись к себе, я обнаружил на автоответчике пропущенный вызов из биологической лаборатории. Я перезвонил. Трубку поднял Эдик Алимов – руководитель этого структурного подразделения Особой Группы.

– Привет! – сказал он. – Ты сейчас свободен?

– Ну, в принципе, да. Хотя, смотря с какой целью ты интересуешься.

– Ты нам на днях очередную страхолюдину сдал? Так подойди, получи информацию. Или уже не надо?

Я засмеялся:

– Как это – не надо? Подожди минутку, сейчас я к вам спущусь!

– Шуруй сразу в прозекторскую. Там тебе Маша все расскажет и покажет. Кстати, сукин ты сын! Почему про девушку забыл?

Я смущенно кашлянул. То, что Маша Якушева мне нравилась, не было тайной для ОГ, и, разумеется, коллеги не упускали ни малейшей возможности отпустить по этому поводу беззлобную шутку. Я обычно отбрехивался замечаниями относительно того, что они все мне завидуют. И, наверное, какая-то доля истины в этом утверждении присутствовала. Было чему завидовать, если честно.

– Знаешь, с тем, что в последние дни творится, не только про девушку забудешь, – покачал я головой. – Работа привалила нежданная и неприятная.

– Я в курсе, – хохотнул в трубку Алимов, – но это не повод. Ну ты понял, ага?

– Все понял, сэнсей! – ответил я в тон ему и отключился от линии.

Прихватив со стола блокнот, ручку и КПК, я отправился в морг.

Морг в ОГ – он и есть морг. С той лишь разницей, что время от времени на прозекторские столы попадают нестандартные жмурики. Настолько нестандартные, что у обыкновенного патологоанатома вряд ли хватит решимости даже просто приблизиться к усопшему, не говоря уже о том, чтобы сделать вскрытие.

Маша к нестандартным жмурикам привычная. Хотя и она, как говорят, когда пришла в Особую Группу три года назад и впервые увидела отосланную ей на потрошение «плоть», упала в обморок. Но это было давно, а сейчас я уже и не знаю, можно ли чем-то таким ее удивить.

Я вошел в морг и с порога поздоровался. Маша, возившаяся у металлического стола, на котором лежала накрытая мешковиной туша, повернулась, сняла маску и расцвела в улыбке. Я, разумеется, тоже радостно ощерился.

Маша Якушева, штатный врач-патологоанатом Особой Группы, очень красива. Довольно высокая, стройная, но не худая, с прекрасной фигурой. Лицо у нее с каким-то «налетом востока» – по-другому и не скажешь. Но при этом типаж у Маши русский. Еще у нее роскошные темно-каштановые волосы, которые обычно скрывает белая шапочка.

– Ну привет, пропажа! – весело сказала она, подойдя и чмокнув меня в щеку. Я крепко обнял ее и чуть приподнял – наше ритуальное приветствие.

– Я не пропажа. Я просто тут новую головоломку нашел. Разбираюсь, – я кивнул на труп монстра под мешковиной на столе. – Может, ты поможешь прояснить, что и как?

Маша искоса глянула на стол и покачала головой.

– Знаешь, Сережа, мне кажется, что как раз наоборот – запутаю до предела.

– Это как? – удивился я.

Маша знаком пригласила меня следовать за ней и подошла к столу, на котором лежали распечатанные на лазерном принтере листы бумаги. Как я понял, с результатами аутопсии.

– Значит так, – сказала Маша, – ты привез ко мне убитую тварь, которая по всем внешним признакам не имеет абсолютно ничего общего с человеком. Другая структура кожи, форма передних и задних конечностей. Сорок восемь зубов, наличие ярко выраженных клыков. Хотя она прямоходящая. То есть опорно-двигательный аппарат у нее работает, как у человека. Хотя, сам понимаешь, при нормальных условиях это никак не тянет на общий признак.

Я кивнул головой, показывая, что полностью согласен с ходом мысли Маши.

– Совсем другое дело – внутренности, – сказала Маша. – Тут я оказалась в тупике. Не знаю, как это объяснить. Хоть убей, не знаю.