Он притормозил, пристроившись в хвост длинной колонне собравшихся у светофора машин. Это была еще не пробка, но чувствовалось: стоит транспортному потоку еще хоть чуточку уплотниться, и затора не миновать. А уж если на перекрестке случится даже самая пустяковая авария, движение в этом районе будет парализовано основательно и надолго. Да, при всех своих многочисленных плюсах жизнь в столичном мегаполисе имела такое же большое количество минусов, и сумасшедшее движение на дорогах можно было смело отнести к последним. Что толку каждый месяц огребать кучу бабок и содержать дорогущий автомобиль, если ездить на нем все равно приходится со скоростью пешехода?

Мимо, уверенно прокладывая путь между замершими в три ряда автомобилями, протарахтел мотоциклист. Ржавый присвистнул и толкнул локтем Кожу, указывая ему на это диво. Кожа изумленно хмыкнул, ибо диво и впрямь имело место быть. По самому центру гигантского мегаполиса, едва не задевая похожие на реактивные снаряды будущего «феррари», «майбахи» и «бентли», преспокойно ехал выходец из прошлого тысячелетия: верхом на древней «Яве» с примотанной к сиденью удочкой в линялом зеленом чехле, до самых глаз укутанный в мокрый брезент плащ-накидки, в нелепом полукруглом шлеме и забрызганных водой очках-консервах. Этот тарахтящий призрак смотрелся бы более уместно, наверное, на пыльной ухабистой улочке захолустного райцентра с населением в десять тысяч человек. В крупных городах такие «ангелы ада на колесах» давно превратились в вымирающий биологический вид, а на столичных магистралях их и вовсе не встретишь. И вот – пожалуйста! И ведь не на скоростном спортивном байке, не на тяжелом харизматичном «харлее», а на несбыточной мечте едва ли не каждого подростка восьмидесятых, трескучей красной «Яве-350»!

Дождевая вода струйками стекала на дорогу с тяжело трепыхающихся краев плащ-накидки, из тронутой ржавчиной выхлопной трубы валил льнущий к мокрому асфальту густой сизый дым. Красный габаритный огонь тускло рдел над забрызганной грязью жестяной пластиной архаичного номерного знака, выданного где-то во второй половине восьмидесятых годов прошлого столетия. Миновав «ГАЗель», мотоциклист на мгновение повернул голову и сквозь залитые водой стекла очков взглянул, казалось, прямо в лицо Ржавому. Ржавый, ухмыляясь во весь рот, показал ему большой палец: даешь, мол, мужик, так держать! Пускай они все хоть в лепешку расшибутся на своих «майбахах» и «дьябло», а ты тарахти себе спокойно по своим делам!

Мотоциклист коснулся очков рукой в старомодной мотоциклетной перчатке с широченным раструбом, не то приветствуя Ржавого, не то пытаясь протереть густо забрызганные стекла, а потом, отвернувшись, проехал дальше, к светофору. Шлем у него на голове был красный, местами облупившийся до желтоватой пластмассы; очки держались на широкой, когда-то белой, а теперь посеревшей от старости и грязи бельевой резинке.

– Вот это перец, – глядя ему вслед, восхищенно проговорил Ржавый. – Привидение на дороге!

Колонна тронулась и медленно поползла вперед. Ржавый включил передачу и отпустил сцепление, в то же время левой рукой ловко прикуривая сигарету. Встреча с мотоциклистом, который выкатился на этот забитый транспортом, залитый дождем перекресток из полузабытых времен горбачевской перестройки, чудесным образом подняла ему настроение. Нервное напряжение, не отпускавшее с самого утра, пошло на убыль, и теперь Ржавый не испытывал ничего, кроме удовольствия от грамотно проделанной работы и приятных предвкушений, связанных с предстоящим дележом гигантской суммы в твердой валюте.

Они без приключений выбрались из города, счастливо миновали Кольцевую и выкатились на Каширское шоссе. Здесь они ненадолго остановились в придорожной забегаловке, чтобы купить еды и пива. Стоя у кассы и собирая по карманам мелочь, Ржавый услышал, как снаружи протарахтел какой-то мотоцикл. Ему немедленно вспомнился чудак на ископаемой «Яве»; усмехаясь, Ржавый сгреб с прилавка сдачу, вернулся к машине и сел за руль.

Настроение было приподнятое и достигло небывалых высот, когда заказчик снова позвонил Коже и, не поперхнувшись, проглотил наглое вранье последнего, согласно которому они в данный момент двигались к условленному месту встречи вовсе не по Каширскому, а по Волоколамскому шоссе. После этого звонка даже осторожный и подозрительный Кожа окончательно уверился в том, что имеет дело с образованным и умным лохом, который хорош у себя в кабинете, где решает сложные теоретические вопросы, и оказывается абсолютно беспомощным, имея дело с реальными, живыми людьми, которые хоть и без дипломов, но тоже не лыком шиты. Окончив разговор, Кожа выбросил мобильник в окошко, прямо под колеса ехавшей следом за ними фуры. Фура возмущенно прогудела клаксоном и, будто в отместку, пошла на обгон, забрызгав им все ветровое стекло грязной водяной пылью из-под колес. Беззлобно ругнувшись, Ржавый дал фуре оторваться, а когда дождь и неутомимые «дворники» наконец очистили стекло, увидел справа от себя, на обочине пересекавшей шоссе проселочной грунтовки, сиротливо мокнущий под проливным дождем вишневый мотоцикл с никелированными крыльями и накладками на бензобаке.

Ошибиться было невозможно – там, на проселке, четко выделяясь на темном фоне придорожных кустов, стояла хорошо знакомая им «Ява». Ржавый оторвал от руля руку, намереваясь указать на нее Коже, но не успел произнести ни слова.

Шум проносящихся по мокрому шоссе автомобилей заглушил негромкий щелчок выстрела, дождь и порывистый ветер мгновенно развеяли легкий дымок. Остроносая бронебойно-зажигательная пуля продырявила выпуклый красный бок одного из восьми укрепленных под днищем кузова баллонов со сжиженным газом. Все восемь рванули почти одновременно; через какую-то долю секунды к ним присоединились баллоны находившейся в кузове ацетиленовой газосварочной установки. Последней взорвалась стоявшая в углу кузова двухсотлитровая бочка с высокооктановым бензином. «ГАЗель» парила в полутора метрах над шоссе, медленно переворачиваясь в воздухе, взрываясь и разваливаясь в полете на чадно полыхающие куски и клочья.

К тому времени, как на место происшествия прибыл пожарный расчет, валявшийся вверх колесами в придорожном кювете искореженный железный остов еще дымился, но все, что могло гореть внутри и вокруг него, уже выгорело дотла.

Защищенная от прямых солнечных лучей легким парусиновым тентом веранда летнего кафе была пуста и чисто прибрана. За перилами веранды плескалась, играя на солнце веселыми бликами, мутная вода Москвы-реки; за рекой виднелась гранитная набережная, над которой возносил в безоблачное небо свои стены, башни и купола Кремль. У входа на веранду лицом к улице стояли в одинаковых позах двое плечистых молодых людей в темных костюмах и белых рубашках. Их бесстрастные лица украшали непроницаемо-черные солнцезащитные очки, в ухе у каждого виднелся миниатюрный наушник рации.

Легкий ветерок колыхал тент, теребил края крахмальной скатерти, которой был накрыт единственный занятый столик. За столиком сидели двое. Один, лет сорока с небольшим, имел спортивную фигуру и лощеную внешность завсегдатая дорогих и престижных парикмахерских, косметических салонов и тренажерных залов. Его сухое, безупречно выбритое, с чеканными чертами лицо было бесстрастным, как у тех двоих, что стерегли вход на веранду; глаза, как и у них, прятались за темными стеклами солнцезащитных очков. Рука с холеными ногтями легонько поигрывала ножкой хрустального бокала с минеральной водой, на безымянном пальце поблескивало тонкое обручальное кольцо.

Его собеседник был лет на десять старше и весил килограммов на пятнадцать-двадцать больше – не за счет жира, хотя между полами расстегнутого пиджака модного пару сезонов назад цвета «электрик» уже проглядывала предательская округлость, – а за счет богатырского роста и ширины плеч, которым мог бы позавидовать любой атлет. Ворот белой рубашки тоже был расстегнут, и в глубоком вырезе виднелся повязанный с артистической небрежностью шейный платок. Правильность черт, свойственная его визави, была присуща его лицу в еще большей мере; производимое этим твердым, мужественным лицом впечатление силы и неотразимого обаяния подчеркивалось и укреплялось богатой, густой шевелюрой.