Впечатляющая наружность была для своего обладателя как благословением (ибо кто же откажется от внешности покорителя женских сердец?), так и проклятием, с которым ему приходилось неустанно бороться на протяжении последних тридцати лет. По роду своей деятельности человек в пиджаке цвета «электрик» часто имел дело с чиновниками самого разного уровня, а чиновники все как один привыкли смотреть на людей сверху вниз, с чувством собственного превосходства. Когда же это им не удавалось (а в случае с Павлом Григорьевичем Скороходом это мало кому удавалось), они обижались, как капризные дети, раздражались, а раздражившись, начинали ставить палки в колеса даже там, где это казалось невозможным. Да и как не раздражаться, когда явившийся в кабинет проситель (а все, кто заходит в кабинет даже самого мелкого чинуши, помимо его начальства и коллег, автоматически оказываются в унизительной роли просителя) буквально во всем превосходит тебя настолько, что это с первого взгляда становится ясно и тебе, и ему, и, что хуже всего, даже твоей секретарше?

Прекрасно это зная, Павел Григорьевич Скороход при общении с чиновниками старался держаться с почтением и всякий раз включал на полную катушку присущее ему обаяние. С чиновниками-женщинами это чаще всего срабатывало; с мужчинами было сложнее, и, когда обаяние оказывалось бессильным, приходилось прибегать к помощи денег, которых Павел Григорьевич за свою жизнь успел заработать (именно заработать, хотя некоторым больше нравился глагол «наворовать») преизрядное количество.

Сегодня Павлу Григорьевичу приходилось туго. Волей злого случая очутившись в очень непростой ситуации, он был вынужден униженно просить и оправдываться. Собеседник же, точно зная, что деваться тому некуда, внутренне торжествовал. Надетая на лицо бесстрастная маска не могла обмануть проницательного Скорохода: он видел сидевшую перед ним шестерку в дорогом костюме насквозь и хорошо осознавал, что собеседник не испытывает по поводу услышанного ничего, кроме самого глубокого злорадства.

Вообще, разговор был пустопорожний. Все, что Павел Григорьевич Скороход мог сказать по поводу вчерашнего инцидента, уже было известно хозяевам человека в темных очках – может быть, в самых общих чертах, а может быть, и в таких подробностях, которых самому Павлу Григорьевичу не суждено узнать до самой своей смерти. И решение по этому вопросу было принято задолго до их встречи, и принимал его, конечно же, кто-то другой, а вовсе не этот старший помощник младшего холуя. Так что происходившая в данный момент встреча была лишь частью бессмысленного ритуала, и заменить ее мог один-единственный короткий звонок по телефону…

– Надеюсь, вы шутите, – после долгой паузы произнес чиновник.

Сказано это было без какой-либо интонации, словно со Скороходом разговаривал не человек, а недурно запрограммированный и замаскированный под человека робот из фантастического кинофильма.

Павел Григорьевич вздохнул. Его собственные солнцезащитные очки, радужные «хамелеоны» в тонкой золотой оправе, лежали перед ним на столе. Это был обдуманный жест, как бы говоривший собеседнику, что в отличие от него Павлу Григорьевичу нечего скрывать: не веришь – посмотри в глаза, которые, как известно, являются зеркалом души.

– Пошутить я люблю, – признался он, – но, боюсь, наши общие знакомые вряд ли способны по достоинству оценить такой юмор.

– Достойная оценка подобного юмора вряд ли придется по нраву шутнику, – заметил чиновник.

Темные линзы его очков были направлены куда-то поверх плеча Павла Григорьевича, и Скороход видел в них уменьшенное, искаженное отражение плывущего по реке прогулочного теплохода и возвышающейся на противоположном берегу древней цитадели русских самодержцев.

– Именно это я и хотел сказать, – смиренно согласился он, борясь с сюрреалистическим ощущением, будто с ним говорит не живой человек, а некое материализованное воплощение заключенного в кирпичных стенах, не слишком доброго духа.

– Что именно вы хотели сказать, не столь важно, – бесстрастно заметил чиновник, имени которого Павел Григорьевич не знал и не хотел знать. – Важно другое: что вы намерены делать? Ведь что-то предпринять, согласитесь, необходимо. Это понятно всем, и, если вы не начнете шевелиться в самое ближайшее время, за вас это сделает кто-то другой.

Скороход выслушал угрозу не моргнув глазом, хотя и понимал, что это, скорее всего, отнюдь не пустые слова.

– Кого-нибудь подозреваете? – наконец-то перешел к делу чиновник.

Скороход искренне развел руками.

– Ума не приложу, кто бы это мог быть, – честно признался он.

– Блатные? Братва?

Павел Григорьевич задумчиво покачал головой.

– Исключено. Если только кто-то не сошел с ума. Благодаря вам у меня уже давно нет проблем с этим… э… контингентом.

– Гастролеры?

Скороход снова отрицательно покачал головой.

– Слишком полная и точная информация, слишком тщательно и обдуманно совершено нападение… Если это гастролеры, то навел их кто-то очень хорошо информированный. В своих ближайших помощниках я уверен, а больше о наших с вами делах никто не знал. Может быть, это кто-то из ваших?

– Думайте, что говорите, – резко обрубил чиновник.

– Ну, тогда я не знаю…

– Конкуренты?

– Сомневаюсь, – вздохнул Скороход. – Все они очень состоятельные, солидные и с некоторых пор даже вполне приличные люди. Два миллиона для них не такая большая сумма, чтобы рисковать из-за нее всем – бизнесом, положением в обществе, головой, наконец…

– Но кто-то же рискнул, – напомнил чиновник. – Для кого-то эти два миллиона показались достаточно лакомой приманкой… Я слышал, у вас в последнее время наметились некоторые финансовые проблемы?

Скороход нахмурился. У него действительно были проблемы, но не с финансами вообще, а с неучтенными наличными, которые в основной своей массе по нехитрой, но весьма остроумной схеме регулярно перекочевывали из карманов Павла Григорьевича в бездонные карманы хозяев сидевшего напротив него функционера. Страстный и весьма сведущий в искусстве коллекционер, Скороход полтора месяца назад купил несколько дорогих картин – несомненно, подлинных, но с довольно сомнительным происхождением. Платить пришлось наличными, и притом дорого – не столько за сами картины, сколько за молчание посредников и услуги искусствоведов, которые в течение нескольких недель упорно трудились, создавая прочную, документально подтвержденную легенду, согласно которой происхождение приобретенных Скороходом полотен было легальным, как дыхание, а факт их приобретения выглядел чуть ли не гражданским подвигом во имя сохранения сокровищ российской живописи. Авторы полотен, принадлежавшие к хорошо известной в России перед началом Первой мировой войны группе художников, сейчас переживали посмертный взлет популярности, так что покупка обошлась Скороходу в кругленькую сумму. Вчерашняя двухмиллионная выплата (которую он избегал вслух называть взяткой даже наедине с собой) почти дочиста опустошила его кассу. Она гарантировала ему полный покой в течение месяца, а за месяц империя Скорохода автоматически покрыла бы наметившийся дефицит наличных средств.

Теперь же два миллиона долларов исчезли в неизвестном направлении, а необходимость срочно внести упомянутую сумму, увы, никуда не делась. Наличных у Павла Григорьевича в данный момент не было, где их взять, он не представлял да и особого желания сию же секунду бросаться на поиски денег не испытывал. Было у него подозрение, что с этим налетом что-то нечисто. В конце концов, чем плохо вместо двух миллионов в одночасье заграбастать четыре? Зная время выплаты и маршрут, по которому будут двигаться курьеры, ничего не стоит организовать засаду, захватить груз, а после, страшно вращая вытаращенными глазами, с возмущением и угрозой вопрошать: «Где мои деньги?!»

Потом до него дошло, на что намекает собеседник, и Скороход нахмурился еще сильнее.

– На что это вы намекаете, молодой человек? – спросил он, впервые за все время разговора позволив себе не сдержать раздражения, которое вызывал у него этот хлыщ. – Не хотите ли вы сказать, что я сам себя ограбил?