За соседним столиком сидели двое. Лица породистые, высокомерные. Один – полный, румяный, с длинными волосами, собранными за спиной в хвост. Второй – высокий, худой, с суетливыми, нервными движениями.

– …Вот вы говорите – музеи, театры, выставки… – степенно рокотал Румяный. – Нет, я не против всего этого. Но только, подумайте, кто туда ходит? Одни туристы.

– И воры, – вставил Худой.

– А, бросьте, – махнул рукой Румяный. – Есть тысячи способов воровать, не нарушая уголовный кодекс столь явно. Дело совсем в другом. Дело в том, что культура зашла в тупик. Прошло то время, когда культура должна была идти в народ. Теперь нужно, чтобы культура исходила из народа. В этом спасения от варварства.

– Кружки художественной самодеятельности, художники-самородки, общества трезвенников и раскаявшихся шлюх… – махнул рукой Худой, торопливо наливая себе очередную стопку.

– Ваша ирония неуместна. Да, охват кружками находится на крайне низком уровне. Но лучше делать хоть что-нибудь, чем ничего не делать! Нужно отвлекать наш народ от алкоголя, наркотиков, сексуальных извращений…

– Друг мой! Лучше ничего не делать, чем делать что-то кое-как. Потому что делать кое-как – хуже, чем вообще ничего не делать.

– Вы не правы, не правы… – загорячился Румяный. – Даже то, что сделано кое-как, всегда хоть что-то. Потому что того, у кого нет плана жизни, ждет разочарование. Лучше ехать куда-то, чем стоять на месте. Нужно смело и решительно вспрыгнуть на подножку отходящего от перрона поезда и крикнуть пассажирам во все горло: «Куда вы едете? Зачем? Что собираетесь делать дальше?»

– Все ваши вопросы будут заглушены свистком локомотива, – усмехнулся Худой. – Да и слушать вас никто не будет. Люди садятся в этот ваш поезд, чтобы убежать от своей доли. Скажите, положа руку на сердце, существует ли кто-нибудь где-нибудь, кто может сказать, что доволен своей жизнью? Страна стоит одной ногой в могиле, а вы продолжаете с оптимизмом смотреть на небо! А там пусто. Оттуда никто не спустится с готовыми ответами.

– Но программа Попкова…

– Ах, оставьте… Ради бога! Почему я должен верить этому ослу, уважаемому мэру Санкт-Петербурга, вашему боссу? Он хочет поднять дух народа! Да если вы хотите знать мое мнение о духе, то никакого духа нет! Он давно умер и уже истлел, превратился в прах, развеялся! Он задохнулся в брюшном жире одних и превратился в ненависть в голодных желудках других! И с этой ненавистью нам еще придется столкнуться.

– Вы слишком мрачно смотрите на жизнь, – заметил Румяный. – А жизнь, как сказал Жозе-Луи Боргес, прекрасна, но не надо от нее требовать слишком многого.

– Жизнь прекрасна, – кивнул Худой, вновь хватаясь за бутылку. – Но от нее почему-то умирают. Я надеюсь все-таки дожить до собственной смерти. – Он запрокинул голову и влил содержимое стопки в горло. – Проклятье! Где-то же все-таки строят космические корабли, изучают Марс, создают новые технологии… А мы… Вся страна – сплошной тупик… Нет, даже не тупик, а заповедник – заповедник глупости, бессмысленной жестокости и лживости. Представьте себе, на прошлой неделе, в Санкт-Петербурге, я познакомился с доктором социологии Берритом. Он уже второй год сидит здесь: изучает нас, как подопытных крыс. «Инстинкты у высших позвоночных», так, кажется, называется его работа. Вы улавливаете? В его глазах мы ведем себя, как стадо первобытных дикарей! В своей деятельности мы руководствуемся не разумом, а инстинктами. А ведь он прав! С этим приходится согласиться. А Беррит блаженствует! Его работа близится к концу. Через год-другой он получит Нобелевскую премию, а мы по-прежнему будем сидеть в дерьме. По самые уши. И никогда из него не выберемся.

– Позвольте с вами не согласиться. Попков предлагает программу выхода из…

– Бросьте, – Худой говорил с трудом. Язык уже его не слушался. – Нужен диктатор. Сильная, твердая рука, способная навести в этом борделе порядок. Недовольных – к стене, остальных – в строй…

– Эй, красавица… – Бармен похлопал Маргариту по руке. – Твой бокал пуст. Налить что-нибудь? Может, капельку ликера?

– Да, пожалуй, – рассеянно кивнула Маргарита. – А кто эти люди, вон, за столиком?..

– Румяного толстяка я вижу впервые. Видно, с теплохода. Там у шишек что-то вроде семинара… А высокий и костлявый – советник нашего мэра по культуре. Тоже шишка на ровном месте.

– Дерьмо он, а не советник по культуре.

– Да? – с интересом спросил бармен.

– Вот тебе и да! Когда же Соня-то придет?

– Придет, не волнуйся. А советник, что он сделал?..

– Он еще ничего не сделал. Он еще собирается сделать.

– Ага… Понятненько… – Бармен налил малиновый ликер и пододвинул рюмку к Маргарите.

– Ты искала Соню. Вон она… – сказал он. – На взводе уже…

Маргарита оглянулась и чуть не выронила рюмку. Она едва узнала Соню.

Да, фильм производил впечатление. У Лозовского перехватило дыхание, когда он увидел свою дочь с этими двумя типами. Она лежала на кровати, вместо простыни – российский флаг, один из партнеров, небритый азиат, гарцевал на ней сверху, а второй… Да… А потом все эти цепи, кнуты, распятия… Хороша дочка. Нечего сказать…

«Ее опоили. Или вкололи какую-нибудь дрянь. Глаза черные, зрачки расширены… Ее заставили. Чем-то угрожали, может, даже били… Сволочи!»

Пошли последние кадры. Вот мутные капли спермы брызнули прямо на экран и медленно потекли вниз. Все. Титров, конечно же, нет. Такие фильмы делают по специальным заказам. Или продают за границу – там много любителей «нового русского кино».

Несколько секунд по экрану бегали серые полосы, а потом вновь появилось изображение. Наталья, дочка… Тесная комнатка, на полу матрас, смятое одеяло. Стены пустые, крашеные в какой-то неопределенный зеленовато-коричневый цвет. Окно забрано решеткой. И Наталья… Она сидела в своем желтом платье на стуле и смотрела в окно.

– Как видите, Петр Григорьевич, ваша дочка цела и невредима. – Голос был тот же, что и при телефонном звонке – насмешливый, ироничный. – Трехразовое питание, душ, вечером – телевизор. Мы же не звери… Обстоятельства вынуждают нас поступать таким образом… А обстоятельства, Петр Григорьевич, таковы…

Наталья подняла с подоконника пачку сигарет, достала одну, щелкнула зажигалкой. Она глубоко, как-то судорожно, затянулась и выпустила струйку дыма. Голубые колечки ударили в оконное стекло и растеклись по нему в разные стороны.

– …Зря вы, Петр Григорьевич, не прислушались к нашей просьбе сразу, не пошли нам навстречу с самого начала…

Ирония в голосе невидимого вымогателя сменилась доверительностью. Он разговаривал с Лозовским, как с малым ребенком, который не хочет слушаться старших. И за это лишается сладкого.

Сейчас начнутся требования. Петр Григорьевич машинально взял в руки карандаш и принялся вертеть его в руках.

– …А ведь мы предупреждали, что готовы пойти на самые крайние меры…

«Мы». Он все время говорит «Мы». Это придает словам значимость, особый вес. Не «Я», а «Мы». Значит, он представляет солидную организацию, которая серьезно относится к делу и намерена во что бы то ни стало добиться своего. Шантаж… Или гибель дочери…

Лозовский вспомнил, как неделю назад к нему в банк пришел некий неизвестный, которого Лозовский окрестил «Седой», и предлагал крупную сумму и оказание различного вида услуг в обмен на уступки при оптовых закупках рекламного времени на только что созданном Свободном Телевизионном Канале «Орбита».

Лозовский был одним из инициаторов создания этого нового канала. Он потратил на реализацию этого проекта два года, считал его своим детищем, домом, семьей, где его официальный статус был последним, что интересует тех, кто в этом доме живет и работает. На студии его называли отцом-основателем. Канал «Орбита» был акционерным обществом открытого типа, в котором Лозовский был избран членом совета директоров.

В настоящее время распределение акций внутри СТК «Орбита» было таким, что он имел возможность реально определять общую политику вещания. И когда в газетах поднимался шум, что на канале «Орбита» первую скрипку играют правительственные чиновники, иностранцы или крупные корпорации, вроде «ЛУКОЙЛА», Лозовский относился к этому с усмешкой, потому что ни одно принципиальное решение не могло быть принято без его согласия.