– Наверняка архимандрит был знаком с летописным рассказом о походе князя Игоря на половцев, – как бы про себя заметил Окладин. – Историей он, видимо, занимался всерьез.

Краевед почувствовал в этих словах какой-то скрытый смысл, снял с книжной полки старинную книгу небольшого формата:

– Это был не просто образованный человек, но и по-своему незаурядный. В 1787 году в Ярославле вышел сборник «Истина или выписка о истине». Составлен сборник Иоилем Быковским, который включил сюда книжные и журнальные выписки. Вот как он объясняет, что такое демократия: «Правление, в котором имеет всю власть народ». Трудно избавиться от ощущения, что архимандрит приводит это определение с явной симпатией к демократии. Возможно, так и было – свои выписки он делал из журнала Новикова «Живописец», из французской «Энциклопедии», из сочинений Вольтера и Ломоносова.

– Для церковного служителя круг чтения весьма неожиданный, – проронил Окладин.

– В целом характер книги богословский, но встречаются и такие вот цитаты, – оживленно продолжил Пташников. – «Есть бессовестные судьи, бесчеловечные помещики, безрассудные отцы». Эту цитату архимандрит взял из «Живописца», неоднократно осуждавшего правление Екатерины Второй. Оттуда же он приводит такое рассуждение: «Подлыми людьми по справедливости называться должны те, которые худые дела делают, но у нас по какому-то рассуждению вкралось мнение почитать подлыми тех, кои находятся в низком состоянии». Следующая цитата: «Мало ли повес, бесполезных обществу!» И сразу же отец Иоиль недвусмысленно отвечает, кого он относит к таким повесам: «Роскошники в один пир съедают такое количество, которое бы для тысячи бедных на целую неделю довольно было». На основании только этих цитат можно сделать вывод, что Иоиль Быковский был человеком прямым и принципиальным. – Пташников протянул книгу Окладину.

Тот перелистал ее, удивленно произнес:

– Очень любопытный подбор цитат. Как только Иоилю Быковскому удалось пропустить книгу через цензуру?

– Он сам был духовным цензором Ярославской типографии. Вероятно, этим и воспользовался, – сказал Пташников. – Книга вышла за год до его ухода на пенсию, так что он почти не рисковал.

– Риск все равно был, – возразил Окладин и, положив книгу на стол, добавил: – Если для приобретения «Слова о полку Игореве» граф Мусин-Пушкин пошел на подлог, ставший известным Иоилю Быковскому, то нетрудно догадаться, как такой принципиальный человек отнесся бы к этому поступку. Мусин-Пушкин только потому мог задержать подготовку «Слова о полку Игореве» к печати, что побоялся разоблачений архимандрита. Опять-таки шифровка, которую Арсений Верещагин отправил одному из издателей «Слова» Бантышу-Каменскому. Кстати, что вам известно о Верещагине? – спросил Окладин краеведа.

– Мирское имя – Василий Верещагин. Родился в 1736 году. Был архимандритом Калязинским, ректором Тверской семинарии, епископом в Архангельске и Твери, а с 1783 года – в Ростове. Потом был назначен архиепископом ростовским и ярославским, а в 1798 году стал главой Святейшего синода. Умер в самом конце 1799 года в Петербурге, погребен в Калязинском монастыре.

– Арсений Верещагин умер – и Мусин-Пушкин сразу же отдает «Слово о полку Игореве» в печать. Интересное совпадение, – вполголоса произнес Окладин. – Арсений Верещагин вел дневники, и часть их пропала. Не удивлюсь, если выяснится, что недостающие дневники оказались в руках у Мусина-Пушкина, а потом сгорели вместе со всем Собранием российских древностей или же еще раньше были уничтожены самим графом. Вполне возможно, что разгадка тайны «Слова о полку Игореве» находилась в дневниках Арсения Верещагина. Но об этой пропаже мы уже говорили… Как архиепископ Арсений отозвался на смерть бывшего архимандрита Иоиля?

Я все больше убеждался, что своими вопросами Окладин преследует какую-то определенную цель.

Это почувствовал и Пташников. С некоторым раздражением он перелистал записную книжку, в которой, казалось, можно было найти любые сведения, касающиеся истории «Слова о полку Игореве»:

– О смерти Иоиля Быковского 25 августа 1798 года Арсений Верещагин сразу же записал в дневнике: «В третьем часу пополудни скончался по немаловременной болезни архимандрит Иоиль… Тело его погребено в Толгском монастыре». Дальше Верещагин коротко изложил биографию Иоиля Быковского: преподавал в Киевской духовной академии, в 1754 году постригся в монашество, был в кадетском корпусе иеродиаконом и иеромонахом, в Троицком Черниговском монастыре архимандритом.

– В Чернигове? – заинтересовался Окладин. – Долго он там жил?

– Около десяти лет.

– Заметьте – действие «Слова о полку Игореве» начинается в тех самых местах.

– Ну и что из этого?

– Вы убедительно доказали, что Иоиль Быковский – человек незаурядных способностей, хорошо знал русскую историю, одобрял занятия поэтическим творчеством и, возможно, сам занимался им.

Только сейчас Пташников догадался, в какой угол своими вопросами загонял его Окладин.

– Вы хотите сказать, Иоиль Быковский – автор «Слова о полку Игореве»?!

– Чтобы утверждать это с полной определенностью, нужно иметь в руках тот список «Слова», который нашел сиятельный граф или объявил найденным. Почему «Слово о полку Игореве» не получило широкого распространения, как было с другими произведениями древнерусской литературы?

– «Поучение» Владимира Мономаха тоже сохранилось только в одном списке – в Лаврентьевской летописи, которую открыл тот же Мусин-Пушкин. Если бы не счастливая случайность, «Поучение» тоже бы сгорело в Московском пожаре и тоже нашлись бы скептики, которые бы стали доказывать, что это подделка. Пожалуй, в этом случае в их руках были бы даже более веские доводы, – желчно произнес краевед. – Во-первых, «Поучение» весьма необычно для древнерусской литературы – биография и частное письмо Владимира Мономаха князю Олегу Святославовичу. Если сейчас некоторые исследователи оспаривают переписку Грозного с Курбским, то здесь, не сохранись Лаврентьевская летопись, скептиков было бы еще больше и выступали бы они еще энергичней, – с вызовом посмотрел Пташников на Окладина.

– В случае с «Поучением» моя фамилия среди скептиков не значилась бы. В том, что сохранилось письмо одного князя к другому, ничего странного нет. Иное дело – как могла уцелеть переписка Грозного и Курбского, царя-тирана и князя-изменника? Ни тот ни другой не были заинтересованы, чтобы ответы противника сохранились для истории, однако их письма получили распространение, словно оба с самого начала переписки задались одной целью – в полном объеме донести ее до потомков. Но вернемся к «Поучению» Владимира Мономаха. Я не считаю, что оно необычно для древнерусской литературы, – письма и жития были весьма распространены в то время.

– «Поучение» буквально вклинивается в связный рассказ летописи о событиях 1096 года – за одно это скептики постарались бы от его достоверности не оставить камня на камне.

– В летописях, которые неоднократно правились и переписывались, такие отступления встречаются.

– Мистификация «Поучения», по мнению скептиков, имела бы важное политическое значение: оно было написано родоначальником князей, власть которых со временем объединила русские земли в единое государство. Вспомните, как скептики объясняют появление «Слова о полку Игореве» в конце восемнадцатого века: по их мнению, это был «набатный призыв» к завоеванию новых территорий на юге, к присоединению Крыма и к победе над турками. Скептики никак не хотят согласиться с тем, что произведение о поражении малозначительного удельного князя не могло сыграть той роли, которую они ему навязывают.

– Но у них есть и другие, более убедительные доводы. Например, что «Слово о полку Игореве» с его страстным призывом к единству русского народа в двенадцатом веке, в условиях раздробленности Русского государства, выглядело неестественно, чужеродно. На Любечском съезде в 1097 году так было и решено: «Каждо да держит отчину свою».

– Это относилось к мирному времени. Как раз на Любечском съезде князья решили оборонять Русь совместно, это был съезд объединения, а не разъединения, как считаете вы.