– Удивляюсь на Михаила Николаевича: умный, образованный человек, а не понимает элементарных вещей. Ни одна, даже самая талантливая подделка не вызвала бы к себе такого неослабного внимания историков, литературоведов, наконец, рядовых читателей, буквально влюбленных в «Слово о полку Игореве». В прошлый раз, когда мы с вами были в музее, а затем расстались, ко мне подошел мужчина, который вместе с нами осматривал посвященную «Слову» экспозицию и краем уха слышал мои пояснения. Мы разговорились. Я был поражен: рядовой инженер, а какое понимание «Слова», какая начитанность! – с восхищением произнес Пташников.

Но меня сообщение краеведа сразу насторожило:

– Этот мужчина вам как-то представился?

– Да вроде бы нет.

– А к вам он как обратился?

– По имени и отчеству.

– Откуда же он вас знает?

– Представления не имею.

– Случайно, он был не в черных очках?

– Да. Значит, вы его тоже заметили?

– Еще у него был миниатюрный фотоаппарат.

– Правильно, после нашей беседы он попросил разрешения сфотографировать меня на фоне Спасо-Преображенского собора…

Последнее замечание краеведа еще больше встревожило меня. Когда выходил от Лидии Сергеевны, я видел, как мужчина в черных очках фотографировал Спасо-Преображенский собор. А может, в кадре оказались вовсе не соборные главы, а я собственной персоной? Потом он сфотографировал и Пташникова. Зачем? Кто этот человек и почему он возник на нашему пути сразу, как только мы занялись историей «Слова»?

Беспокоило и другое: я опять и опять вспоминал толстую папку с материалами об истории «Слова о полку Игореве», извлеченную Окладиным из письменного стола. Что-то уж больно своевременно она оказалась у историка. Неужели мое первое подозрение было справедливо и мы затеяли это расследование по тайной инициативе Окладина? Но зачем ему потребовался весь этот спектакль с курьером и письмом неизвестного старика? Откуда у него могла появиться уникальная старинная акварель и почему с такой легкостью он расстался с ней?

Чем дольше я искал ответы на возникающие у меня все новые и новые вопросы, тем больше убеждался в зыбкости своих подозрений, но, несмотря на это, не мог от них избавиться полностью. В конце концов, – решил я, – все разъяснится само собой. В любом случае история «Слова о полку Игореве», как я убедился, только прикоснувшись к ней, заслуживает того, чтобы заняться ею всерьез, не жалея ни сил, ни времени.

И еще одно обстоятельство подогревало мое желание продолжить начатое расследование: благодаря ему, я надеялся еще раз встретиться с Наташей, образ которой до сих пор стоял у меня в глазах.

На другой день я с утра сел за письменный стол, чтобы по горячим следам записать все полученные сведения, касающиеся истории «Слова о полку Игореве». Но оказалось, я зря так самонадеянно рассчитывал на свою память – она не сохранила многие факты и детали, без которых мое повествование было бы неполным. Кроме того, нельзя было обойтись без точного цитирования исторических источников, упоминавшихся Пташниковым и Окладиным.

Это заставило меня опять поехать в музей и обратиться за помощью к Лидии Сергеевне. Когда я вошел в ее кабинет, она и на этот раз была здесь одна. Может, мне почудилось, но встретила она меня так, словно дожидалась моего прихода.

Когда я рассказал, что собираюсь написать для молодежной газеты очерк-расследование об истории «Слова о полку Игореве», Лидия Сергеевна тут же, без лишних расспросов, выдала мне разработанные ею материалы для подготовки экскурсии по экспозиции, методическую разработку этой экскурсии и целый список книг, в которых находились необходимые цитаты. Больше того, она договорилась с заведующей музейной библиотекой, чтобы все эти книги мне выдали на руки и я мог поработать с ними дома.

По правде говоря, я не ожидал встретить такую горячую поддержку моему намерению написать о «Слове», поскольку по опыту знал, что, как правило, музейные работники ревниво относятся к авторам, пишущим о том, что они – музейщики – по долгу службы знают досконально.

Не удержавшись, я сказал об этом Лидии Сергеевне, оговорившись, что это замечание никак к ней не относится.

– Однако ваше замечание во многом справедливо, – спокойно выслушала она меня. – Некоторые мои коллеги действительно очень болезненно воспринимают посягательство писателя на то, что составляет смысл и содержание всей их жизни. Но я не из их числа и уверена: свежий взгляд на вещи полезен любому делу, в том числе и музейному. Диктатура опасна не только в политике, но и в исторической науке, где, к сожалению, тоже появились диктаторы, своим авторитетом, по сути, запрещающие инакомыслие…

Лидия Сергеевна помедлила, а потом, заглянув мне в лицо, тихо добавила:

– Но в данном случае я, видимо, просто обязана вам помочь. Мне кажется, вы располагаете или в ближайшее время будете располагать какими-то материалами, которых нет у других авторов, занимающихся историей «Слова о полку Игореве».

Не зная, что сказать, я промолчал, и Лидия Сергеевна продолжила начатую мысль:

– Меня убеждает в этом акварель, которую вы принесли в музей. Как я поняла, ее прислал вам человек, обладающий неизвестными сведениями о «Слове», потому вы вдруг и занялись его историей вплотную, не так ли? Впрочем, можете не отвечать. Вероятно, вы связаны какими-то обстоятельствами. Единственное, что я вас прошу, так это сразу же, как только будет возможно, сообщить нам, кто владелец этой акварели и как она к нему попала.

Я горячо заверил Лидию Сергеевну, что сделаю это незамедлительно, как только такая возможность появится.

Мой ответ вполне удовлетворил ее.

– Вот и замечательно, – произнесла она таким тоном, каким обычно заканчивают неприятный, обременительный разговор. – Собственно, я хотела побеседовать с вами совсем о другом. Если бы вы не пришли, я бы вам все равно позвонила… О том, что вы сообщили мне в прошлый раз, я рассказала сотрудницам нашего отдела. И тут выяснилась одна интересная деталь, опять-таки связанная с акварелью с видом усадьбы Мусина-Пушкина. Около года тому назад, сразу после открытия посвященной «Слову» экспозиции, в музей пришел какой-то старик. Я в то время отсутствовала, была в командировке в Москве. Осмотрев экспозицию, он обратился к женщине, работавшей у нас тогда старшим научным сотрудником, и сделал ряд замечаний. В частности, посоветовал следующее: если мы не имеем подлинной акварели с видом усадьбы Мусина-Пушкина в Иловне, то лучше, чем вешать плохонькую копию, поместить в экспозиции номер журнала, в котором была напечатана гравюра, сделанная с этой акварели.

– Копия мне тоже не понравилась, среди других экспонатов она выглядит неестественно. Вы не находите?

– Совершенно согласна с вами! Я это заявила еще при подготовке экспозиции, но к моему мнению не прислушались. Кстати, на включении в экспозицию копии настояла та самая сотрудница, к которой подходил этот старик.

– Странно, почему она вдруг проявила такую настойчивость? Мне, неспециалисту, и то видно, что журнальная репродукция была бы здесь уместней.

– Видите ли, в чем тут дело… – замялась Лидия Сергеевна. – Ее муж – художник. Он и сделал копию.

Лидия Сергеевна призналась в этом с таким виноватым видом, словно речь шла о ее собственном муже, которому она устроила протекцию. И я воздержался от комментариев, поинтересовавшись, что же произошло дальше.

– Нашей сотруднице спокойно выслушать бы посетителя, а она обиделась, стала говорить с ним на повышенных тонах. Старичок тоже оказался с характером и заявил, что при таком отношении к советам посетителей настоящего музейного работника из нее не получится. Ну, она после этого еще пуще завелась. Кончилось тем, что старик произнес в сердцах: «Хотел вам ценный подарок сделать, который украсил бы вашу экспозицию, а теперь ноги моей у вас больше не будет».

– Ваша сотрудница не спросила у него, что он имел в виду?