– Нет, сейчас.

Серьёзный тон мистера Дарвина заставил Клауса повернуться.

– Это так важно? – спросил учитель.

– Да, важно. Закрывай класс и идём ко мне. У тебя больше нет уроков?

– Только дополнительные, но на них никто не придёт.

– Почему это?

– Потому, что современным детям не до математики, Раф, – ответил Клаус, вытаскивая ключ из двери.

Они пошли в кабинет заместителя. И, только усевшись друг на против друга, мистер Дарвин перешёл к делу:

– Ко мне только что подошла староста из десятого, – начал говорить он. – Жаловалась, что ты опять пол урока просидел молча.

– Пол урока… – устало усмехнулся Клаус. – Задумался на минуту, не больше.

– А про поиски, серьёзные препятствия и поганую жизнь – это ещё что такое?

Учитель вопросительно поглядел на него.

– Вы искали доказательство для какой-то теоремы и нашли неправильное, – напомнил ему мистер Дарвин. – Ты сказал что-то, типа: “Иногда поиски могут привести к ещё более серьёзным препятствиям…”. И, после этого, ты уставился в пол, просидев таким образом всё оставшееся время. Что за философский бред? Откуда это взялось?

Клаус потёр клюв, но внятного ответа дать так и не смог.

– Слушай, я волнуюсь за тебя, – продолжил говорить мистер Дарвин. – Дам тебе пару выходных, чтобы ты пришёл в себя. Идёт? Отдохнёшь от проверок тетрадей, контрольных, прочей макулатуры, выспишься, как следует, и вернёшься уже к выставке полный сил и энергии.

– К выставке? – возмутился Клаус. – Раф, я же говорил директору, что не хожу на эти глупые выставки.

– Знаю, но ему, откровенно говоря, всё равно. Другие учителя по геометрии отказались. Остаёшься только ты.

– А мне отказаться нельзя?

– Нет, там будет много схем и чертежей. В жюри должен быть тот, кто в этом разбирается. Так что, ждём тебя через два дня, здесь, в спортивном зале. Директор тоже будет присутствовать, поэтому настоятельно рекомендую не пропускать это мероприятие. Вот, держи. Всего хорошего!

Клаус молча взял из его крыльев какую-то бумажку и, ещё раз кинув презрительный взгляд в сторону заместителя, пошёл к выходу из кабинета.

– А, кстати, Клаус!

– Что?

– С сорокалетием тебя.

Заснежье за последние двадцать лет не перетерпело изменений: всё такие же улицы, мощённые плиткой, каменные иглу, идущие бесконечными рядами. Только, кажется, стало грустнее. Но это было дело возраста. Розовые очки слетали с глаз, и наружу начинала выползать чернота, которая, к сожалению, находилась всюду, даже в самых светлых уголках города.

В больнице, куда пришёл учитель по окончанию рабочего дня, оказалось тихо и спокойно. Клаус быстро прошёл в кабинет своего лечащего врача, не заполняя анкет. Медсёстры хорошо знали Чаплина, так как тот часто приходил сюда на курсы терапии, и поэтому могли пропустить его без заполнения бумаг, если, конечно, не было других пациентов.

– Мистер Пол, можно войти? – немного приоткрыв дверь, спросил Клаус.

– Мистер Чаплин? Да, входите. Я вас ждал, – ответил доктор. – Хотите тёплой настойки? Моя жена принесла её сегодня утром. Сказала, что добавила какой-то секретный ингредиент, улучшающий вкус, но я не почувствовал особой разницы.

Пингвины любили пить настойки на коре всё тех же размороженных деревьев, найденных глубоко в древних льдах. Настойки эти имели разные эффекты: одна одурманивала, другая лечила, третья давала энергию. Естественно, эффект зависел от их состава.

Клаус, вежливо отказавшись от предложения, молча прошёл к столу и сел на стул напротив доктора. Мистер Пол странно поглядывал на него, явно волнуясь.

Они сидели с минуту, не двигаясь и не говоря, пока учитель не взял инициативу в свои крылья:

– Вы сказали, что ждали меня, мистер Пол? Зачем?

– Что? А, да! Да, ждал, – взволнованно ответил доктор. – Видите ли, мистер Чаплин, тут произошла ужасная ошибка… Пришли новые результаты вашего обследования.

– Результаты обследования? Я думал вы мне уже поставили диагноз.

– Да, поставил, и он был точным, но…

– Но?

Мистер Пол снял очки со своего клюва и аккуратно положил перед собой. Он сгорал от волнения.

– Но тот аппарат, которым мы вас проверили, оказался бракованным, – договорил доктор. – Нам прислали новую модель, и… я снова проверил ваши анализы.

– И что?

– Оказалось, что вы серьёзно больны, мистер Чаплин.

– На сколько серьёзно?

Мистер Пол грустно поник головой.

– Медицина в вашем случае бессильна, – едва слышно ответил он. – Мне очень жаль.

Клаус отвёл взгляд к окну, за которым солнце уже подходило к горизонту, уступая место звёздам и луне.

– Что же тогда получается – я умру?

В ответ учитель получил только вздох, полный печали.

– Мне очень жаль. Но ваши лёгкие вряд ли протянут больше месяца. Можете остаться у нас, получите профессиональный уход. Похороны оплатит больница. Большего я предложить вам не могу. Простите…

Чаплин громко сглотнул. Лапы едва держали его, а крылья перестали слушаться.

– Ладно, я, наверное, пойду домой, – сказал он дрожащим голосом, вставая со стула. – Спасибо, мистер Пол. До свидания.

Клаус вышел из больницы, разбитый и угнетённый.

Он шёл по освещённым улицам города, полностью отдавшись мыслям, пока не уткнулся клювом в дверь своего иглу.

Дома учитель даже не стал раздеваться, а сразу лёг на кровать и уставился в потолок, с трудом осознавая, что может вот так просто умереть.

Он закрыл глаза и, на удивление, очень быстро уснул. Отведённое ему время пошло с этой самой секунды.

Свои выходные Клаус провёл отдавшись меланхолии. Он не выходил из дома, не открывал двери почтальонам, а только молча глядел в окно, сидя в ободранном кресле Джека.

Одиночество поглощало его, подкармливало ту печаль, что глубоко таилась в сердце. Дальнейшая жизнь перестала иметь какой-либо смысл. Зачем что-то делать, куда-то идти, если скоро всё бесследно пропадёт?

“Я думал, что мне уготовано большее.” – размышлял Клаус, сжимая маленький красный камушек в крыле. – “Я считал свою жизнь особенной, а, в итоге, погибну, как мои родители – всеми забытый. Неужели, в этом и был мой смысл жизни: оставить после себя пустое место, чтобы потомки оглядывались на него и понимали, как жить не нужно?”

Наступил день выставки. Чаплин, не сомкнув за всю ночь глаз, пошёл одеваться. Когда он увидел себя в зеркале старого, облезлого шкафа, то невольно сморщил глаза. Перья на макушке были взъерошены, клюв вымазан в какой-то грязи, тело исхудало, а лапы и крылья безостановочно дрожали.

Клауса охватило сострадание к самому себе так сильно, что захотелось кинуть монетку своему отражению, лишь бы оно стало немного счастливее.

Неряшливо застегнув пуговицы на пальто и не позавтракав, мистер Чаплин пошёл в школу. Смотря на утреннее, свежее небо, ему снова стало грустно.

“А я и не замечал всей этой красоты раньше.” – говорил он мысленно. – “Куда я смотрел, о чём думал каждый день, идя на работу? Так это нечестно! Почему только лишаясь, можно начать ценить истинное?”

Клаус присоединился к потоку рабочей силы и потёк вместе с ним по улицам города. Когда-то он усмехался над этой вечно спешащей толпой, глядя на неё из окна. А сейчас сам шёл в ней, такой же серый, угрюмый и запуганный, как каждый, ставший её частью.

Зайдя в школу, Клаус пошёл в свой тихий, пустой кабинет, где стал ждать начало выставки. Занятий у него не было, поэтому остаток времени учитель решил провести наедине с собой, размышляя и вспоминая.

Он достал из кармана пальто красный камушек, который носил с собой с того самого рокового дня, когда определился пилот самолёта, и закрыл глаза.

“Интересно, что будет в конце?” – спрашивал сам себя Клаус. – “Такая же темнота, как сейчас? Жаркий ад? Тихий рай? Неизвестность пугает меня. Ненавижу её. Побыстрее бы это всё закончилось, побыстрее бы я встретился с этой неизвестностью лицом к лицу, чтобы больше не мучаться.”