Одно из сообщений, поступивших из райотдела милиции, здорово озадачило здешнего участкового Шайдукова, он долго морщил лоб, шевелил губами, вчитываясь в слова официальной милицейской бумаги, наклонял голову то в одну сторону, то в другую и нехорошо вздыхал – сообщение касалось его самого, хотя там фамилия Шайдукова и не была названа.

В тайге стали пропадать золотоискатели. А этих людей ныне много ходит по лесу, шарится по мелким быстрым речкам, в которых воды холоднее льда, по перемычкам, отделяющим одно болото от другого, где, случается, золотая пыльца проступает прямо из-под грязи, ее только надо уметь собрать, ну и, конечно, надо знать, где можно ухватить за хвост «золотого змия», а он, как известно, не любит, когда к нему пробуют подступиться чужие, прячется от завистливых глаз, может притянуть к человеку, который ему не нравится, беду и, если тот не отступится, убить его.

На речках промысловая добыча золота была бесполезна, драга, например, будет только впустую выскребать донную породу, поэтому драги в здешних местах встречались редко, многолюдные бригады «мастеров-ух!» и «ах!» особо не задерживались, поэтому работали в основном одиночки, склевывали по зернышку, по крупинке, по пылинке и складывали добытое в кожаные кисеты, прятали их так, что даже электроника не могла найти золото, друг друга сторонились и если случайно сталкивались в тайге, то расползались, словно раки, не выпуская друг друга из взгляда, боясь подвоха, ножа, выстрела, потом поспешно разбегались, затихали, будто медведи, в темных углах – отдыхали, переваривали пережитое, немного успокаивались.

И вдруг золотоискатели начали пропадать. Естественно, со своими кожаными мешками.

Прятать мешочки они, конечно, умели, даже между ногами подвешивали, привязывали к мужскому достоинству, но это, как видно, не помогало. Шайдуков еще до милицейского сообщения пробовал нащупать в тайге кого-нибудь из золотоискателей, поговорить по душам, сидя у костра, но ничего из этого не получилось… Он был матерым, хитрым таежником, это признавали все, а они были поматерее, поголовастее его, он был хоть и свой в тайге, но не жил в ней, а они в тайге жили.

Конечно, пришлые охотники, рвущиеся до золотоискателей, могли построить себе лагерек где-нибудь в сухом обдуваемом месте, чтобы и комар грыз не до костей – в обдуваемых местах ветер сгоняет их в сторону, не дает зависать в воздухе, шерстит, – и чтоб вода находилась рядом, и огород бы был под боком, с черемшой и диким луком, и ягода чтобы недалеко росла, и рыба из вентирей не вылезала и начать кровавую охоту, но после первых выстрелов Шайдуков раскрутил бы все и быстро навел порядок, но пришлых злодеев в тайге не было.

Тогда кто же грабит и убивает старателей? Свои? Шайдуков потеребил пальцами лоб, помял нижнюю губу и вздохнул недовольно: выходит, что свои. Но тогда кто именно, кто конкретно? Если бы знал это Шайдуков, то не стал бы задавать самому себе глупые вопросы.

Поразмышляв немного, Шайдуков велел жене приготовить еду на три дня, проверил болотоходы – свитые из прутьев широкие шлепанцы с ремнями, – осмотрел ружье – вертикальную «ижевку» двенадцатого калибра, набил патронташ зарядами, расположив их так, чтобы справа были жаканы, а слева пули, наточил на бруске нож, широкий, с тяжелым лезвием и невесомой пробковой ручкой, которая может держать нож в воде наподобие поплавка, смазал пистолет, отдельно сунул в рюкзак две обоймы патронов.

Пистолет можно было и не брать с собой, ружья в тайге достаточно, и Шайдуков заколебался – брать штатное оружие или не брать, и решил все-таки взять: а вдруг действительно гастролеры или беглые зэки, отличающиеся, как известно, особой жестокостью, или кто-то еще, да не пустые, а со стволами, может быть, даже с автоматами – не-ет, тут с ружьем много не навоюешь. Хотя пистолет с автоматом тоже не справится: автомат перетянет.

Жена, наблюдавшая за сборами Шайдукова, не выдержала, скрестила руки на груди:

– Похоже, в лес ты надолго, Петрович…

Она звала его Петровичем, хотя лет Шайдукову было не так уж и много – тридцать восемь, Шайдуков же звал жену Алексеевной, правда, не всегда, иногда звал Еленой или просто Леной, лет ей было тридцать три – Христов возраст, самый мудрый.

– Я же попросил продуктов на три дня, разве непонятно, сколько пробуду там? – недовольно проговорил Шайдуков.

– А у тебя если не спросишь, то и не поймешь, на три дня ты уходишь или на три недели? Разве не так?

Тут жена была права – такое уже случалось, и Шайдуков, отвернувшись от нее, отвечать не торопился. Взял в руки пистолетную обойму, указательным пальцем утопил верхний патрон в полости обоймы, качнул головой недовольно – пружина была слабовата, при стрельбе может не дослать патрон в ствол.

– Разве не так? – не отступалась от него жена.

– Так, – пробурчал Шайдуков, почти не разжимая рта, – но более трех суток я задерживаться не намерен, – помолчав немного, пояснил, почему не хочет задерживаться, хотя пояснение это было туманным, как Млечный Путь в смутную ночь: – Такова оперативная обстановка.

Он любил выражения, которые звучали серьезно, от которых веяло некой таинственностью, даже чем-то опасным: «оперативная обстановка», «вещественные доказательства», «быстрое реагирование», чем здорово удивлял земляков, те становились молчаливыми, без особых пререканий соглашались с участковым, скребли пальцами затылки, многозначительно поддакивали ему «дак эдак так», «сывыршенно однозначно», «так-то оно, эт-то верно», морщили лбы и уважительно поглядывали на своего образованного земляка.

Шайдуков был в селе образованным человеком, – вне всякого сомнения, – окончил среднюю школу милиции и имел диплом – толстые синие корочки с гербом, пухло выдавленном наружу на первой дерматиновой половинке обложки.

– Понятно, – насмешливо хмыкнула жена, она знала Шайдукова лучше, чем все его земляки, вместе взятые, – мыслитель! Сколько будет дважды два, без арифмометра сосчитать сможешь?

– Смогу, – серьезно и хмуро кивнул Шайдуков.

– Твоя «оперативная обстановка» и это предусматривает?

– И это предусматривает, – мелкие уколы жены не задевали Шайдукова, а по-крупному он никогда не даст уколоть себя.

Оперативная обстановка действительно была серьезной: как выяснил Шайдуков. Среди трех пропавших старателей был и Семен Парусников, однокашник по школе-семилетке, – вместе двойки хватали, вместе кнопки в стул учительнице подсовывали. Вместе в первый раз попробовали водку.

Их дважды выгоняли из школы, что в условиях не очень большого села – явление чрезвычайное, – в общем, все вместе. Школа их размещалась в небольшом бревенчатом доме с большой, по-сатанински гудящей печью, которая мешала спать на уроках. В четвертом классе у них преподавала новая педагогичка – задастая крикливая Нина Петровна, которая открыто недолюбливала учеников, ученики платили ей тем же. Однажды Шайдуков с Парусниковым кинули в печь пять холостых охотничьих патронов, плотно забитых бумажными пыжами.

Печка в тот день едва топилась, ребята мерзли – не хватало дров; Нина Петровна, лицо которой от холода попунцовело и представьте – похорошело, вытребовала прямо в класс бабку Зинаиду – уборщицу, завхоза, комендантшу, гардеробщицу, кашеварку, классного надзирателя, школьного попа и наказальщика одновременно, бабка отваливала затрещины налево-направо, не стесняясь, – та явилась, очень похожая на Нину Петровну, только постарше, много старше, усатая, будто Буденный, уперлась руками в бока:

– Что?

– Холодно. – Нина Петровна приподняла руки и подышала на них.

Бабка Зинаида немного обвяла – не ожидала такой реакции, думала, что Нина Петровна будет кричать на нее, качать права, и тогда бы бабка сумела бы постоять за себя, она бы сказала. Что не только Нина Петровна – человек, живущий на земле, другие человеки тоже живут и если ей холодно, то это совсем не означает, что другим тепло, и она могла бы взять топор и сходить в сарай наколоть дров и не совершать разных жандармских вызовов…