Это короткое соприкосновение было подобно ожогу. Вера отвечала ему не менее вызывающим взглядом. Оба тяжело дышали. А что в сущности произошло?

– Думаю, тебе лучше прилечь, – сказала Вера, отвернувшись, и кашлянула, потому что это прозвучало уж очень… голос стал хрипловатым, как будто у нее внезапно разболелось горло. – Вот остановим кровотечение, заклеим порез пластырем, тогда и продолжишь.

Он лежал на диване в гостиной, чуть запрокинув голову, улыбаясь краешками губ, а Вера сидела рядом и не отрываясь смотрела на него. Ей казалось, в голове роятся тысячи мыслей, но на деле не было ни одной. Точнее, ни одной толковой. В какой-то момент этот чужой мужчина вдруг показался ей родным и близким. Или просто желанным? Без пяти минут муж сестры.

Он улыбнулся шире, показав белую полоску зубов. Неплохо. Вера вспомнила собственную кислую физиономию, всякий раз появляющуюся в зеркале при попытке отработать так называемую голливудскую улыбку. Арина называла ее дежурной улыбочкой и демонстративно передергивалась, всем видом давая понять, что смотреть на это невозможно. Улыбка же этого мужчины была такой… ну что сказать, когда душа поет и сердце тает.

При виде его очаровательной беспомощности она даже позволила себе отдаться ненадолго наивным, чуть ли не подростковым фантазиям о кровавых битвах, израненых героях… Какая чушь! И тут же молнией сверкнуло подозрение: не для того ли он согласился прилечь, растянулся перед ней в притворно-беззащитной позе – вот провокатор! – чтобы все эти фантазии начали смущать ее разум? Причина-то пустяковая, подумаешь, порез. Был бы дома один, наверняка и не подумал бы устраивать из этого шоу. Обматерил бы в сердцах нож, себя, весь белый свет, замотал палец бинтом и полез обратно на табуретку.

– Хватит злиться, – примирительно произнес израненый герой.

Вера фыркнула.

– Ты что, телепат?

– Нет, но этого и не требуется. Ты совершенно не умеешь скрывать свои чувства.

Она встала за пачкой сигарет и зажигалкой, он просительно протянул руку, и после этого ей не оставалось ничего другого, кроме как прикурить сигарету для себя и для него. Щуря уголки глаз, он сделал глубокую затяжку.

– У тебя было счастливое детство? – спросила Вера, отлично зная, что позволяет себе лишнее.

Алекс помолчал.

– Наверное.

– Родители были добры к тебе?

– Даже слишком. Боюсь, им не оставалось ничего другого. Я был практически неуправляем, и они очень быстро поняли, что у них есть только два пути: сломать меня по примеру всех современных родителей, которые стремятся лишь к тому, чтобы ребенок не мешал им жить, или оставить в покое и дать возможность во всем разобраться самостоятельно. К счастью для всех нас, они выбрали второе.

– То есть, попросту отпустили поводья?

– Не сразу, но… – Он помолчал еще немного. И вдруг начал рассказывать безо всяких уговоров: – Помнится, в детском саду меня попытались поставить в угол. За какую-то пустяковую провинность. Так из этого ничего не вышло! Я просто-напросто оттуда выходил. Меня возвращали обратно, но уже в следующую минуту я выходил опять. Что ты смеешься? Я в самом деле не понимал и не понимаю до сих пор, каким образом можно заставить человека, пусть даже маленького, стоять в углу, если он этого делать не желает. Я выходил из угла и пять раз, и пятьдесят… Дело кончилось тем, что воспитательница в истерике позвонила моим родителям и попросила их увести меня домой.

Вера беззвучно смеялась.

– Еще?

– Да, да, пожалуйста! Расскажи что-нибудь еще!

– Сколько себя помню, я всегда рисовал – карандашами на бумаге, мелками на картоне, углем на холсте. Лет с двенадцати начал писать маслом. Родители всю эту творческую деятельность, мягко говоря, не одобряли. По замыслу родственников, я должен был стать доктором. Доктором! Большую нелепость трудно себе вообразить.

– Почему?

– С самого раннего детства передо мной лежала только одна дорога – прямая как стрела. Я видел себя с кистью, с карандашом, с рапидографом, но никак не со стетоскопом и не со скальпелем хирурга. Позже отец признался, что его сильно огорчали мои успехи. Ему хотелось, чтобы все это – картины, рисунки, стихи, проза, – получалось у меня гораздо хуже, чем оно получалось, и, убедившись в собственной несостоятельности, я прислушался бы к его совету и пошел в медицину.

– Но тебе по крайней мере не запрещали рисовать и сочинять?

– У меня была школьная тетрадь в красном коленкоровом переплете, куда я записывал все свои мысли, фантазии, диалоги вымышленных героев, которые позже планировал вставить в рассказ или роман, собственно рассказы, эссе, путевые заметки и прочее. Однажды во время уборки матушка обнаружила ее, почитала и отправила в мусоропровод. Наверное, это был намек, что пора браться за ум. Обнаружив пропажу, я устроил в квартире страшный погром. Столовым ножом располосовал двери, переломал табуретки, побил стекла в дверцах буфета… Меня душила такая дикая ярость, что я почти ничего не соображал. И совсем не чувствовал боли. Рассадил руку в двух местах и заметил только тогда, когда начал поскальзываться на своей крови.

– И что было…

– Окончательно выбившись из сил, я покинул место преступления и вернулся только на следующий день, после того как мои родители подняли на ноги весь микрорайон.

– Ничего себе! – содрогнулась Вера. – И что было дальше?

– Меня показали детскому психологу.

– Только и всего?

– А ты чего ждала? – полюбопытствовал Алекс.

– Что ты получишь ремня по крайней мере.

Он усмехнулся, не отводя глаз.

– Что? – Вера слегка подтолкнула его в бок. – Не было такого?

– Нет.

– Ни разу?

– В детском и подростковом возрасте – ни разу.

– Рос, как сорняк, – продолжала посмеиваться Вера, видя, что он смущается, и получая от этого странное удовольствие. – Безобразие.

– Считаешь, это плохо?

– Считаю, это неправильно.

– А по мне лучше так, чем наоборот. Хотя чаще приходится наблюдать именно наоборот. Родители, озабоченные соображениями собственного удобства, чуть ли не с пеленок загоняют детей в какие-то нелепые рамки, изводят бесконечными нотациями и нравоучениями, самозабвенно бубнят о правильном и полезном, а ребенок до поры до времени вынужден приспосабливаться, просто потому что иначе ему не выжить. Повзрослев, от таких родителей он благополучно сваливает, а они начинают проливать горькие слезы и сетовать на извечную человеческую неблагодарность. И пожирать друг друга, ага, ведь привычка пожирать никуда не исчезает. И таких «правильных» большинство, увы… так что если уж выбирать, то я за сорняки.

С небольшим опозданием она обнаружила, что упустила одну интересную деталь.

– Ты сказал, в детском и подростковом возрасте – ни разу. А позже, значит, было?

Он покачал головой, что можно было расценить и как отрицательный ответ, и как нежелание говорить на эту тему.

Вера не спускала с него глаз.

– Александр.

– Что?

– Ну пожалуйста.

Повернув голову, он уставился на нее с веселым любопытством.

– Что пожалуйста?

– Расскажи. – Она надела на лицо свою самую обворожительную улыбку, от которой его передернуло. – У меня ведь растет сын. Я хочу знать, как это бывает у мальчиков.

– Что именно? Знаешь, ведь у разных мальчиков «это» бывает по-разному.

– Ты много дрался?

– Пожалуй, нет. Но если дрался, то всегда до победы. Или до полного и окончательного поражения.

– То есть не бежал с поля боя. Какой молодец.

Он бросил на нее мрачный взгляд исподлобья.

– А травмы у тебя были?

– Не слишком серьезные. – Он помолчал. – Бежать? Нет. После этого я не смог бы жить, Вера.

Он сказал это так просто, безо всякого пафоса, что Вера неожиданно для себя поверила ему. И даже зауважала.

– Тогда такой вопрос. По поводу телесных наказаний. Считаешь ли ты их допустимыми?

– Не считаю абсолютно недопустимыми, скажем так. – По губам его скользнула ленивая полуулыбка, всякий раз вызывающая у Веры какой-то восторженный паралич. – Когда меня впервые втянули в обсуждение этого вопроса два профессиональных психолога… да, среди моих многочисленных знакомых есть и такие… первой моей реакцией было возмущение. Телесные наказания? Да вы что, господа, помилуйте, что за средневековое варварство, что за такое, с позволения сказать, нарушение прав человека? А потом успокоился, включил мозги и по ходу дискуссии пришел к весьма любопытным выводам. Девочек наказывать нельзя. Ни за то. Мальчиков же можно и даже нужно – с небольшими оговорками. Первое: делать это должен абсолютно чужой человек, ни в коем случае не родитель и не воспитатель, дабы не стать объектом ненависти провинившегося. И второе: наказание не должно быть унизительным для его достоинства. Болезненным, но не унизительным.