Утром Брант чувствовал себя уставшим и разбитым, пускай и выглядел всё же лучше, чем другие солдаты, стекающиеся к распределительному пункту. Некоторые из них едва передвигали заплетающиеся ноги, обдавали окружающих омерзительным запахом перегара и, не в силах сдержать позывы отравленного желудка, то и дело наклонялись, оставляя на земле лужицы недавнего его содержимого. Алкоголь, царивший над душами людей ночью, с восходом солнца нещадно издевался над их телами. Жара же, лавиной надвигающаяся на город, с каждой минутой усугубляла их страдания.

Но штурмовики, охраняющие вход на распределительный пункт, словно не замечали столь печального состояния возникающих перед ними людей и, делая отметку в документах, пропускали всех без лишних разговоров. Вопреки существующим правилам, трибунал грозил только тем немногим, кто вовсе не нашел в себе сил явиться к назначенному времени. Изрядно потрёпанной и изнеможённой армии нужны были солдаты! Любые солдаты… Глядя на все это, Виктор подумал, что, может быть, прав тот налысо побритый пилот? Людей отправляют, словно на заклание!

Встретивший Виктора механик едва держался на ногах. Разумеется, такое его состояние было вызвано вовсе не изнурительным трудом, на который он вчера ссылался, выманивая у Бранта деньги. Просто улов в сто эксов оказался настолько хорош, что у работяги не нашлось сил сопротивляться тонким душевным порывам, и он всю ночь кутил в одной из местных забегаловок, о чём красноречиво свидетельствовал запах у него изо рта.

Если бы Брант был человеком более общительным и потрудился узнать от других пилотов о местных порядках, он мог бы сэкономить семьдесят эксов, а то и вовсе ничего не платить. Дело в том, что поборы с пилотов на Ниарте являлись устоявшимся видом бизнеса и контролировались криминальными группировками. Каждый работающий на распределительном пункте механик был обязан сотрудничать с местными рэкетирами, в противном случае его ожидали большие неприятности. Коменданты получали от бандитов хорошие гонорары, а потому никак не боролись с этим явлением.

Существовали даже полуофициальные тарифы, определяющие, сколько пилот-истребитель должен заплатить за получение своей машины. В Флартопресте такой тариф равнялся тридцати эксам, из которых пятнадцать доставались механику, а другие пятнадцать – его патрону. Если пилот отказывался платить, то его истребитель всё равно был бы готов в срок. Лишней шумихи не хотел никто. Но почти наверняка его бы посетили крепкие ребята и объяснили, как опасно не следовать существующим правилам.

– Вижу, ночь у тебя выдалась трудная! – сказал Виктор механику, разглядывая соседний истребитель, который, как и вчера, находился в полуразобранном состоянии. – Надеюсь, ты всё сделал? Не перетрудился, готовя две машины?

Механик промычал что-то нечленораздельное. На ногах его держало лишь невероятное усилие воли, но даже оно не могло заставить шевелиться заплетающийся язык.

У Бранта возникло неприятное чувство, в основе которого лежала то ли брезгливость к механику, то ли разочарование военной организацией, о которой он был гораздо лучшего мнения. А может быть, и то и другое вместе. Но стоило Виктору оказаться в кабине своего истребителя, как все смутные мысли тут же испарились, уступая место привычной предполётной эйфории. Это была его стихия! Пусть даже в тесной кабине стоял застарелый запах пыли, примерно такой же, как бывает у старой одежды, которая десятилетиями хранилась в отдалённом уголке чулана или чердака, а потом по чьей-то внезапной прихоти была оттуда извлечена.

Эргономика тоже оставляла желать лучшего, с головой выдавая возраст конструкции. Вместо привычных трёх больших экранов на приборной панели был только один, а недостающую информацию пилот должен был получать от огромного количества индикаторов и указателей, разбросанных по всей кабине. Массивные джойстики управления с большими кнопками, заставляющие держать всю руку в напряжении, тоже являлись очевидным анахронизмом. Впрочем, Бранта это касалось мало. Он, как и примерно треть пилотов-истребителей, пользовался прямым управлением, когда специальный шлем передает команды прямо от мозга человека. Такой способ управления заведомо давал пилотам преимущество в скорости выполнения маневров, но был доступен не всем.

Требовалась врождённая предрасположенность организма, определённый уклад сознания. Чтобы понять, как это непросто, нужно представить, что у некоего индивида неожиданно выросло две клешни и хвост. Эти новые части тела не присущи человеческому организму и, стало быть, мозг не обладает генетической памятью о том, как ими пользоваться. Тот, кто способен научиться управляться с хвостом и клешнями также ловко, как это делают обезьяны и крабы, освоит и прямое управление. Только в качестве чужеродных органов в этом случае будут системы корабля. Человек сольётся с машиной, станет с ней единым целым. Иным же остаётся работать джойстиками, кнопками и педалями.

Виктор надел шлем, ощутив привычное давление в висках и затылке, щёлкнул тумблером закрытия купола и, запустив двигатели, приступил к диагностике. Критических сбоев он не обнаружил, хотя и восторгаться было нечем. Истребитель, конечно, мог летать, но судя по всему, из последних сил. В какой момент эти силы у него закончатся – оставалось только гадать. Если это случится в бою, то пилоту не позавидуешь!

Тяжело вздохнув, Брант включил связь:

– Диспетчер РП-16, я борт 25-476, прошу разрешение на взлёт!

– Борт 25-476, машину проверили? Подтвердите, что всё в порядке.

– Подтверждаю, – сказал Виктор, для которого вопрос диспетчера показался настоящим издевательством.

– Борт 25-476, взлёт разрешаю. Ваш крейсер находится с ночной стороны планеты на орбите две тысячи сто миль.

Будьте осторожны!

Получив разрешение диспетчера, Брант мягко поднял истребитель в воздух и начал неспешно набирать высоту, прислушиваясь к своим ощущениям. Дома внизу стали постепенно уменьшаться, и наконец вся душная Флартопреста слилась в одно серое пятно, а потом исчезла из виду. Вскоре корабль покинул стратосферу Ниарты, которая превратилась в огромный голубой шар, и Брант увеличил скорость, направляясь к дрейфующему на орбите крейсеру «Адмирал Юрм». Поведение истребителя не вызывало у него нареканий.

Искомый крейсер Брант обнаружил без труда. В больших кораблях он разбирался существенно хуже, чем в истребителях, но сразу понял, что «Адмирал Юрм» не является гордостью конфедеративного флота. Было в его внешности что-то от давно ушедшей эпохи. Тем не менее, бортовые огни светили ярко и призывно, и Виктору показалось, что вот там, на борту крейсера всё встанет на свои места, и армия окажется такой, какой ей положено быть – с дисциплиной, железной твёрдостью и уверенностью в завтрашнем дне.

– Борт 25, я борт 25-476, прошу разрешение на посадку! – сказал Брант, включив связь.

– Борт 25-476, посадку разрешаю! – прохрипел в ответ низкий мужской голос. – Только не торопись! Заходи по меткам на подсвеченный ангар.

На мгновение Бранту стало неловко и даже как-то обидно.

Ему приказали совершить посадку так, словно он первокурсник в Академии и это его первый самостоятельный полет.

Но вспомнив, в каком состоянии на распределительный пункт приходили некоторые его коллеги, Брант понял, что подобная предосторожность вполне оправдана. Он аккуратно посадил истребитель, соблюдая предписанную траекторию и, спиной ощутив характерную вибрацию от закрываемых ворот, стал ждать, когда поднимется уровень кислорода. Цифры, которые показывал тусклый экран на стене ангара, менялись непривычно медленно. Один процент, два процента, три процента…

Когда уровень кислорода дополз до восемнадцати процентов[1], Брант не выдержал, открыл купол и снял шлем. Тут же нестерпимый, оглушающий свист ударил ему в уши. Виктор поспешно надел шлем обратно и, пребывая в легком шоке от случившегося, сидел и смиренно ждал, пока на экране не появилась заветная надпись «уровень кислорода в норме».